Вика стояла перед дверью, и каждый удар сердца отдавался в висках. Потёртая сумочка, зажатая в побелевших пальцах, казалась якорем в этом головокружительном моменте. Она попыталась пригладить тусклые волосы – жалкое подобие той яркой блондинки, какой была когда-то. В горле пересохло.
Наконец, она нажала на звонок. Звук прокатился по квартире, и Вика почувствовала, как подгибаются колени.
Дверь открылась.
– Здравствуй, Сонечка... – её голос дрожал, как осенний лист на ветру.
Молодая женщина в дверном проёме выпрямилась, скрестив руки на груди. В её глазах не было ни тени узнавания – только холод.
– Меня зовут София Андреевна, – отчеканила она. – Чем обязана?
Где-то в глубине квартиры послышались шаги, и в коридоре появилась Надежда Петровна. Она замерла, увидев дочь, и её лицо исказилось.
– Ты... как посмела? – прошептала она.
– Мама, я...
– Не называй меня мамой! – голос Надежды Петровны звенел от гнева. – Ты потеряла это право, когда бросила собственного ребёнка ради...
– Бабушка, – мягко перебила её Соня, положив руку ей на плечо. – Я сама разберусь.
Солнечные лучи пробивались через пыльное окно подъезда, но здесь, у порога, царил полумрак. Вика переминалась с ноги на ногу, комкая ремешок сумки. В голове крутилось столько слов, но все они казались бессмысленными, пустыми.
Как объяснить двадцать лет отсутствия? Как рассказать о бессонных ночах, когда память возвращала её в ту комнату с розовыми обоями, где маленькая девочка спала, обняв плюшевого медведя?
– Может, поговорим? – наконец выдавила она. – Хотя бы пять минут...
Соня усмехнулась, и в этой усмешке была вся боль прошедших лет.
– О чём? О том, как ты уехала "устраивать свою жизнь"? – она сделала воздушные кавычки пальцами. – Или о том, как я ждала тебя каждый день после школы? Как высматривала в толпе знакомое лицо? Как...
Звук шагов на лестнице прервал её. Высокий молодой мужчина с пакетами продуктов остановился на площадке.
– Сонь, я купил всё по списку... – он осёкся, почувствовав напряжение. – Что-то случилось?
Соня провела рукой по лицу, словно стирая невидимую маску.
– Ничего особенного, Костя. Просто... знакомая мамы зашла.
Эти слова ударили Вику больнее любой пощёчины.
Знакомая. Просто знакомая. Не мать. Не родной человек. Чужая.
– Знакомая? – Вика шагнула вперёд, и свет из окна подъезда выхватил морщинки вокруг её глаз. – Соня, я понимаю, ты злишься...
– Злюсь? – Соня издала короткий смех, больше похожий на всхлип. Её пальцы впились в дверной косяк. – Нет, что ты. Я давно перестала злиться. Я просто живу. Без тебя. Как последние двадцать лет.
Костя молча поставил пакеты на пол и встал рядом с Соней. Его рука легла на её плечо – простой жест, но Вика заметила, как дочь чуть заметно подалась к нему, словно к источнику тепла в зимнюю стужу.
Когда-то и я так стояла рядом с ней, промелькнуло в голове Вики. Когда-то она искала защиты у меня.
– Вика, – голос Надежды Петровны звучал устало, будто все эти годы легли ей на плечи неподъёмным грузом. – Зачем ты пришла? Правда, зачем? Ты думаешь, можно вот так просто вернуться и всё исправить?
Тусклый свет подъезда превращал их лица в размытые маски, но глаза... глаза горели, как угли в остывающем костре.
– Я... я хотела увидеть дочь. Рассказать, как всё было тогда...
– Как всё было? – Соня подалась вперёд, и Костя инстинктивно шагнул следом, не отпуская её плечо. – А я расскажу!
Её голос дрожал от сдерживаемых эмоций:
– Ты укладывала меня спать, гладила по голове, обещала купить новую куклу. А утром... – она сглотнула. – Утром бабушка плакала на кухне, а тебя не было. Только записка: "Мама, присмотри за Соней, я не могу так больше".
Помятый листок бумаги. Торопливый почерк. Слёзы, размывающие буквы.
– Я была молода, глупа... – Вика протянула руку, но тут же опустила, наткнувшись на ледяной взгляд дочери.
– А я была ребёнком! – впервые за весь разговор Соня сорвалась на крик. В подъезде эхом отразились её слова. – Ребёнком, который не понимал, почему мама его не любит!
Она спрятала лицо на груди у Кости, и его руки обвились вокруг её плеч. Вика беспомощно смотрела на эту сцену: на свою дочь, нашедшую утешение в объятиях чужого человека, на постаревшую мать, застывшую в дверном проёме, как часовой у врат прошлого.
Сколько раз я представляла эту встречу? Сколько раз проигрывала в голове слова, которые скажу? А теперь стою здесь, и все слова превратились в пепел.
– Я... я пойду, – её голос был едва слышен. – Но можно... можно я оставлю свой номер телефона? На случай, если...
– Если что? – Соня резко подняла голову, и свет из окна подъезда очертил влажные дорожки на её щеках. – Если я захочу узнать, почему моя мать предпочла водку и случайных мужиков собственной дочери?
Каждое слово било, как хлыст. Вика вздрогнула, обхватив себя руками, словно пытаясь защититься от правды.
– София, – голос Кости прозвучал неожиданно мягко в звенящей тишине подъезда. – Может, стоит хотя бы выслушать?
Где-то наверху хлопнула дверь, застучали детские каблучки по ступенькам.
Надежда Петровна пошла в дальнюю комнату квартиры. Её шаги были тяжелыми, словно она несла на плечах все эти двадцать лет одиночества и недосказанности.
Соня выпрямилась, машинально поправляя растрепавшиеся волосы. В этом простом жесте Вика узнала себя – такую же привычку приводить себя в порядок, когда внутри всё рушится.
– Оставь номер бабушке, – наконец произнесла Соня. Её голос звучал глухо, будто сквозь толщу воды. – Если я захочу... если мне понадобится... я позвоню.
Если захочу. Если понадобится. Не когда, а если. Такая тонкая нить надежды.
Вика трясущимися руками достала из сумочки смятый чек и огрызок карандаша. Цифры получались кривыми, непохожими на себя – как и вся её жизнь последние двадцать лет.
– Спасибо, – прошептала она, протягивая бумажку. – И... прости меня, если сможешь.
Соня молча взяла листок, и на мгновение их пальцы соприкоснулись – случайное прикосновение обожгло обеих. Дверь закрылась с тихим щелчком, оставив Вику в полумраке подъезда.
Она стояла, глядя на облупившуюся краску, и в голове крутились обрывки воспоминаний: маленькая девочка с косичками, скачущая по двору; её смех, звенящий как колокольчик; тёплая ладошка в своей руке...
Я могла бы увидеть, как эти косички сменились модной стрижкой. Могла бы услышать, как меняется её голос. Могла бы держать за руку, когда ей было страшно или больно. Могла бы...
Где-то наверху залаяла собака, заплакал ребёнок – привычные звуки обычного дня. Но для Вики время застыло в этом пыльном подъезде, где каждая ступенька казалась ступенью её личного чистилища.
***
Она брела по вечерним улицам, не замечая, как сгущаются сумерки. В окнах домов зажигался свет – тёплые жёлтые прямоугольники чужого уюта и счастья. А в её душе была только темнота и эхо детского вопроса: "Почему мама меня не любит?"
Может быть, думала Вика, глядя на первые звёзды, проступающие на небе, может быть, когда-нибудь этот лёд в её глазах растает. Может быть...
Первый звонок раздался через неделю.
Вика сидела на кухне, механически помешивая остывший чай, когда телефон ожил незнакомым номером. Рука дрогнула, ложечка звякнула о край чашки.
– Алло? – её голос прозвучал хрипло, будто им давно не пользовались.
Тишина. Только чьё-то дыхание на том конце.
– Я... – Сонин голос был едва различим. – Я нашла старый альбом. С фотографиями.
Вика закрыла глаза. Она помнила этот альбом – потёртый, с выцветшей обложкой, хранящий застывшие мгновения прошлого.
– Там есть снимок, где мы на море, – продолжала Соня. – Мне года четыре. Ты держишь меня на руках, и мы смеёмся.
– В жёлтом сарафане, – прошептала Вика. – У тебя были такие смешные хвостики...
– Почему ты не осталась той мамой? – вопрос прозвучал так неожиданно, что Вика вздрогнула. – Той, что смеялась и обнимала меня?
За окном моросил дождь, размывая огни вечернего города. Вика смотрела на струйки воды, стекающие по стеклу, и искала ответ – не для дочери, для себя.
– Я думала, что задыхаюсь, – слова царапали горло. – После развода с твоим отцом... Мне казалось, что жизнь кончена. Что я в клетке. А потом появился Игорь...
– Тот, с которым ты уехала?
– Да, – Вика сжала телефон крепче. – Он обещал золотые горы. Новую жизнь. А я... я была такой дурой, Соня.
В трубке послышался шорох, словно Соня устраивалась удобнее.
– Знаешь, – в её голосе появились незнакомые, взрослые нотки, – я долго думала, что со мной что-то не так. Что если бы я была другой – лучше, умнее, красивее – ты бы осталась.
– Нет! – Вика вскочила, заметалась по кухне. – Нет, девочка моя, нет...
– А потом я поняла, – Соня словно не слышала её, – что дело было не во мне. И даже не в тебе. А в болезни, которая сильнее любви к собственному ребёнку.
Вика опустилась на пол, прислонившись к холодной стене. Перед глазами поплыло.
– Три года в реабилитационном центре, – её голос звучал глухо. – Потом ещё пять лет, чтобы встать на ноги. Найти работу. Научиться жить заново.
– А я?
– А ты была как незаживающая рана. Я боялась. Боялась увидеть в твоих глазах то, что видела в зеркале – презрение.
За стеной загудел лифт, послышались чьи-то шаги. Обычные звуки обычного вечера, но сейчас они казались далёкими, нереальными.
– У меня будет ребёнок, – вдруг сказала Соня. – Мы с Костей узнали на прошлой неделе.
Вика прикрыла рот ладонью, сдерживая рвущийся наружу звук – не то всхлип, не то смех.
– Я так боюсь, мама, – впервые за весь разговор Соня назвала её мамой. – Боюсь стать такой же...
– Нет, – твёрдо сказала Вика. – Ты другая. Ты сильная. Я видела, как ты смотришь на Костю, как он оберегает тебя. У тебя есть то, чего не было у меня – настоящая семья.
Молчание длилось целую вечность. Только дождь барабанил по карнизу да часы отсчитывали секунды.
– Бабушка готовит пирог с яблоками, – наконец произнесла Соня. – В воскресенье. Если хочешь...
– Хочу, – выдохнула Вика. – Господи, как хочу.
– В четыре часа, – в голосе дочери послышалась улыбка.
Когда разговор закончился, Вика ещё долго сидела на полу, прижимая к груди телефон. За окном дождь превратился в морось, а потом и вовсе стих. В просветах между облаками проглядывали звёзды – далёкие, но такие яркие. Как надежда, которая теплилась сейчас в её сердце.
Завтра она купит яблок. Самых красных, самых спелых. И начнёт учиться заново – быть матерью, быть бабушкой, быть семьёй.
А пока можно просто сидеть в темноте и улыбаться, чувствуя, как внутри распускается цветок – хрупкий, но живой. Как прощение. Как любовь. Как весна после долгой зимы.
***
Воскресным вечером Надежда Петровна убирала со стола чайные чашки. На кухне еще витал аромат яблочного пирога, а в гостиной негромко переговаривались Соня с Викой.
– Знаешь, – Соня задумчиво погладила живот, – я всегда думала, что прошлое нельзя изменить. Но теперь понимаю – его можно принять.
Вика осторожно коснулась старой фотографии в альбоме:
– А я поняла, что самое страшное – не ошибки, которые мы совершаем, а стены, которые строим после них.
Надежда Петровна остановилась в дверях, глядя на дочь и внучку. Они сидели рядом, такие похожие и такие разные, связанные незримой нитью, которую не смогли разорвать ни время, ни боль, ни обиды.
– Мам, – Соня подняла глаза на Вику, – я хочу, чтобы ты была рядом, когда родится малыш. Чтобы мы все были рядом.
За окном догорал закат, окрашивая стены розовым светом, и казалось, что время остановилось, давая этим трём женщинам возможность наконец-то быть просто семьёй – несовершенной, израненной, но живой.
Иногда нужно потерять всё, чтобы понять главное: любовь не исчезает. Она ждёт, когда мы найдём в себе силы открыть дверь и сказать: "Здравствуй".