— Миша, милый, я тебе борща наварила! — Марья Федоровна, бойко подхватив кастрюлю, поставила ее на стол. — Поешь, пока горяченький! Я же знаю, как ты любишь мой борщ, не то что этот жидкий супчик от Оли…
Оля стояла у плиты, сжимая губы. Хотела было что-то сказать, но Миша уже зачерпнул ложкой, вдохнул аромат и довольно кивнул:
— Да, мам, у тебя борщ всегда отменный!
Марья Федоровна хитро улыбнулась и, глядя в сторону невестки, добавила:
— А ты, Оленька, чего в сторонке стоишь? Ты ж не обиделась? Ну, ты же знаешь, я от чистого сердца! Просто у каждой хозяйки свой талант, правда? Кто-то борщ варит, а кто-то… ну, что-то другое делает.
Оля стиснула зубы. Вот так всегда. Любое ее слово, любое действие — все не так. Всегда виновата, всегда хуже. И при этом все с улыбочкой, с ласковыми словцами, с медовым голосом.
— Спасибо, Марья Федоровна, — тихо ответила она, стараясь не подать виду.
Но свекровь уже завела свою песню:
— Вот ты, Миша, вспомни, как я тебя растила. Как за тобой ночами не спала, как школу с тобой тянула, а потом институт. А теперь… Эх, мужики, мужики! Женился — и всё, мама на втором месте. Ну скажи мне, кто тебе рубашки гладит так, как я? Кто тебя понимает, кроме матери?!
Миша замялся. Оля сжала кулаки. Знала, знала этот спектакль наизусть. Сначала нежность, потом давление на жалость, а потом — удар.
— Мам, да что ты начинаешь? — попытался он отмахнуться, но голос его дрогнул.
— Ой, не начинаю я ничего, я уже давно молчу! Просто мне больно! — Марья Федоровна театрально приложила руку к сердцу. — Видишь, как у меня давление скачет? Ну да ладно, я потерплю. Я ведь мать…
Оля тяжело вздохнула. Она знала: сейчас будет очередной спектакль с притворным приступом. Миша вскочит, бросится за лекарствами, а свекровь удовлетворенно усмехнётся: вот, снова всё под её контролем.
Так продолжалось уже три года.
Три года жизни в ловушке чужих манипуляций. Миша то защищал её, то поддавался влиянию матери, то винил Олю за ссоры.
Но сегодня было иначе. Сегодня она вдруг поняла: хватит. Хватит жить по чужому сценарию.
Она подошла к столу, взяла кастрюлю с борщом и одним ловким движением вылила её в раковину.
В кухне повисла звенящая тишина.
— Ты что творишь?! — Марья Федоровна вскочила.
Оля развернулась, спокойно глядя в её побледневшее лицо.
— А я больше не играю в ваши игры, Марья Федоровна. Хватит.
Миша ошарашенно смотрел то на мать, то на жену. Казалось, он впервые увидел их обеих без масок.
— Миша, ну скажи ей! — взвизгнула Марья Федоровна.
Оля повернулась к мужу.
— Вот сейчас и решай, Миша. Либо ты выходишь из-под её крыла и мы строим свою семью. Либо я ухожу.
Муж медленно поднял глаза, и в них вдруг мелькнуло что-то новое. Осознание. Понимание.
Марья Федоровна открыла рот, но вдруг осеклась. Впервые её сын не бросился её утешать. Впервые он просто смотрел. На Олю. На себя. На их жизнь.
И вдруг сказал:
— Мам, хватит.
Марья Федоровна застыла, будто её облили ледяной водой.
А Оля вдруг почувствовала, что воздух в кухне стал чище. Легче.
Они сделали шаг вперёд.
Без неё.
— Ну что, ты опять недовольна, Оля? — Марья Федоровна сложила руки на груди, глядя на невестку исподлобья. — А ведь знала, за кого замуж выходишь!
Оля закрыла глаза, вдыхая через нос. Да, знала. Знала, что Миша — маменькин сынок. Что Марья Федоровна контролировала каждый его шаг с самого детства.
— Ой, не надо вот этих вздохов! — продолжала свекровь. — Я его одна вырастила! Одним хлебом кормила, пока твои родители на своих заграницах по курортам ездили!
— Мам, да перестань ты! — Миша раздражённо провёл рукой по лицу. — Оля тут ни при чём.
— Не при чём? — Марья Федоровна вскинула брови. — Это она тебя против меня настраивает! Мы же раньше как жили? Душа в душу! А теперь? Всё, мать забросил!
Оля посмотрела на мужа. Когда-то он был её мечтой. Добрый, заботливый, но слабый перед материнским давлением. Она надеялась, что со временем он научится ставить границы. Но время шло, а границы оставались только её мечтой.
Они поженились три года назад. Тогда Марья Федоровна улыбалась, цокала языком, рассыпалась в комплиментах. А потом началось: "Ты не так гладишь рубашки!", "Ты плохо кормишь мужа!", "Ты не умеешь вести хозяйство!". Любой их разговор превращался в поле боя.
— Помнишь, как мы с тобой мечтали о своей квартире? — тихо сказала Оля, глядя на мужа. — Без вечных упрёков, без скандалов.
Миша промолчал. Он помнил. Они собирали деньги, хотели взять ипотеку. Но Марья Федоровна закатила истерику:
— Я что, для кого всю жизнь старалась?! Чтобы меня на старости лет бросили одну?!
И Миша сдался.
Оля посмотрела на него с тоской. Она так хотела семью. Настоящую. Где её слышат, уважают, где их с Мишей мнение важно. Но Марья Федоровна была как буря, сметавшая всё на своём пути.
Теперь она стояла на кухне и смотрела на мужа, давая ему последний шанс. Либо он делает шаг, либо она уходит.
Но едва она сделала шаг к выходу, как зазвонил телефон. Марья Федоровна, всё ещё в шоке, машинально подняла трубку.
— Алло?
— Марья Фёдоровна? Это из больницы. Срочно приезжайте, у вас там… ну, лучше вам самой увидеть.
Она побледнела, схватилась за стену.
— Что случилось? — встревожился Миша.
— Отец… — прошептала она. — Он… он в реанимации.
Оля и Миша переглянулись. Отец Миши? Он ведь давно ушёл из семьи, Марья Федоровна всегда говорила, что он им не нужен. А теперь…
— Надо ехать, — скомандовал Миша, беря куртку.
— Поехали, — тихо добавила Оля.
В больнице их встретил встревоженный врач.
— Пациент в тяжёлом состоянии. Перенёс инсульт. Говорить не может, но, похоже, узнал вас.
Они вошли в палату. На койке лежал худощавый мужчина с седыми волосами. Глаза его затуманились, но в них мелькнула слабая искра узнавания.
— Батя… — пробормотал Миша.
— Что с ним будет? — резко спросила Марья Федоровна.
Врач вздохнул.
— Пока сказать сложно. Но ему нужна поддержка. Близкие люди.
Марья Федоровна стиснула губы. Близкие? Он оставил их много лет назад. А теперь…
Оля смотрела на свекровь. Впервые та выглядела не как властная манипуляторша, а как растерянная женщина.
— Миша, — вдруг сказала она тихо. — Нам надо его забрать домой.
— Домой?! — воскликнул он. — После всего, что он сделал?
— Да. — Её голос был твёрд, но без привычного нажима. — Потому что он — твой отец.
Когда они привезли его домой, начался настоящий хаос. Марья Федоровна металась по квартире, готовя комнату, устраивая удобное место, но делала это нервно, резко, будто не могла решить, жалеет она или злится.
— Он здесь не останется! — вдруг выкрикнула она, замерев у кровати. — Вы оба совсем рехнулись?! Я всю жизнь его ненавидела! Он нас бросил! Оставил ни с чем! А теперь я должна… должна…
Её голос сорвался. Глаза наполнились слезами. Она сжала кулаки, но руки дрожали.
Миша подошёл к ней.
— Мам, если ты его выгонишь сейчас… Ты сможешь жить с этим?
Марья Федоровна перевела взгляд на мужа. Тот молча лежал, его глаза — полные вины и мольбы — не отрывались от неё.
— И что мне с тобой делать теперь? — прошептала она.
Марья Федоровна опустилась на стул рядом с кроватью, уткнулась лицом в ладони и заплакала.
Миша стоял рядом и с грустью смотрел на отца. Оля тихо подошла и коснулась его руки.
— Она никогда не прощала ему предательства… — прошептала Оля. — Но, возможно, сейчас у неё есть шанс.
Марья Федоровна подняла голову. В глазах не было прежнего ледяного блеска. Только усталость. Только боль.
— Я не знаю… как это сделать, — выдавила она. — Как простить.
В комнате повисла тишина. Только тяжелое дыхание больного и приглушённые всхлипы Марьи Федоровны заполняли пространство.
Прошла неделя.
Отец Миши оставался в их доме, а вместе с ним и невидимое напряжение, пропитавшее стены. Марья Федоровна ухаживала за мужем, не смотря ни на что.
Однажды ночью Оля услышала приглушённый разговор, когда проходила мимо комнаты свёкра.
— Прости меня, Маша… — слабый голос мужчины едва различался. — Я был таким дураком. Испугался… убежал…
— Поздно, — резко ответила Марья Федоровна. Но спустя минуту добавила тише: — Хотя… если ты ещё жив, значит, не поздно совсем.
Наступила тишина. А потом вдруг раздался тихий, едва слышный звук — её всхлип.
Утром за завтраком Марья Федоровна неожиданно сказала:
— Оля, я тут подумала… может, ты хотела бы выбрать новые обои на кухню? Вместе.
Оля застыла. Миша с удивлением посмотрел на мать. Она впервые заговорила с невесткой по-человечески.
Оля улыбнулась.
— Давайте посмотрим варианты. Вместе.
Марья Федоровна кивнула и, впервые за долгие годы, улыбнулась в ответ.
Прошло несколько месяцев.
Марья Федоровна всё так же ворчала, но теперь её слова не ранили, а звучали почти по-доброму. Отец Миши слабел, но в глазах его было спокойствие.
Однажды за ужином Марья Федоровна вдруг посмотрела на Олю и сказала:
— А ты… ты неплохая девка. Стерпела меня.
Оля фыркнула:
— Да уж, это оказалось сложнее, чем родить троих детей.
Миша рассмеялся, а Марья Федоровна качнула головой.
— Всё-таки я рада, что ты у нас есть.