Домой я еле доползла. День выдался – врагу не пожелаешь. Начальница весь мозг вынесла со своими отчётами, потом клиент истерику закатил, а вишенкой на торте стала авария на проспекте – маршрутки встали колом, пришлось пешком от метро тащиться. Ноги гудели, голова раскалывалась, а я мечтала только об одном: упасть на диван и хоть полчасика полежать в тишине.
Звякнули ключи, щёлкнул замок... и я замерла на пороге. Из квартиры тянуло печёным – мамулькиными яблочными пирогами. Только этого не хватало.
– Лёш? – я скинула туфли, потёрла натёртую пятку. – Ты дома?
– Настя! – Мария Павловна вынырнула из кухни, вытирая руки моим любимым кухонным полотенцем. – А я тут мимо шла, думаю – дай загляну...
Сил не было даже злиться. Я молча прошла в спальню, на ходу стягивая пиджак. И застыла второй раз за вечер: шкаф был распахнут настежь, а вещи... Господи, где моя серая водолазка? Она же на верхней полке лежала!
– Мам решила нам помочь немного, – Лёшка топтался в дверях, как нашкодивший кот. – Говорит, у нас бардак...
– Бардак? – я повернулась к нему. – У нас?
– Ну, вещи как попало раскиданы...
– Как попало? – мой голос взлетел на октаву выше. – У меня всё по системе разложено! Было. До сегодняшнего дня.
– Настенька! – свекровь просочилась в комнату, деловито поправляя очки. – Ты не переживай, я всё по уму организовала. Вот смотри: летние вещи отдельно, зимние отдельно...
– Мария Павловна, – я с трудом сдерживалась, чтобы не заорать. – Зачем? Просто... зачем?
– Как зачем? – она всплеснула руками. – Тебе же некогда, ты вечно на работе пропадаешь. А я что, зря на пенсии сижу? Вот, решила помочь. И скатерть новую купила, с рюшечками – такая красота! Я же видела, что у вас старая совсем истрепалась...
Я прикрыла глаза. Досчитала до десяти. Потом обратно. Та скатерть не истрепалась – она просто не нравилась свекрови. Слишком простая, слишком "не такая". Как и всё в нашей квартире, если честно.
– Мама старается же, – шепнул Лёшка, пока его мать щебетала про какие-то занавески, которые присмотрела "совсем недорого".
Старается. Ну конечно. Восемь лет стараний – и ни одного разговора по душам. Ни одной попытки спросить: "А чего хочешь ты, Настя?" Только бесконечное: я лучше знаю, я опытнее, я же мать...
– Пойду чаю попью, – пробормотала я и вышла из спальни.
На кухне в глаза сразу бросилась новая скатерть – розовая, вся в рюшах и оборках, будто из какого-то старого фильма про любовь. Смотрелась она на нашем столе как корона на бомже. А главное – я же сто раз говорила, что терпеть не могу эти финтифлюшки!
Чайник щёлкнул, закипая. Я механически достала чашки, сахарницу... и вдруг поняла: всё. Больше не могу. Нельзя так жить – будто в чужом доме, будто твоё мнение вообще ничего не значит.
Вечером надо серьёзно поговорить с Лёшкой. Хватит.
С того вечера прошла неделя. Разговор с Лёшкой так и не случился – то он задерживался на работе, то я, а по выходным дети носились как угорелые, не давая и двух слов сказать. Розовая скатерть с рюшами по-прежнему лежала на столе, мозоля глаза – рука не поднималась её убрать, чтобы не обижать свекровь.
В среду я освободилась пораньше и решила сводить детей в парк – погода стояла чудесная, бабье лето радовало последними тёплыми деньками. Выгребла из шкафа куртки (спасибо Марии Павловне, искала минут двадцать), собрала в рюкзак воду и печенье. Позвонила в продлёнку, предупредила, что заберу Саньку и Машку сама.
– Как заберёте? – удивилась воспитательница. – Их бабушка минут сорок назад забрала.
Внутри всё оборвалось.
– Какая бабушка?
– Мария Павловна. Сказала, что вы в курсе – они сегодня на пробное занятие в музыкальную школу записаны...
Я опустилась на стул. В ушах зашумело. Музыкалка. Ну конечно. Свекровь уже месяц жужжала, что детям обязательно нужно учиться музыке – она в молодости не доучилась, так хоть внуки... А я каждый раз отвечала: они и так загружены, еле успевают уроки делать, какое фортепиано?
Телефон нашёлся не сразу – руки тряслись. Гудки показались вечностью.
– Да, Настя? – голос свекрови звучал безмятежно.
– Вы где?
– А, мы на прослушивании! Представляешь, такое удачное место освободилось...
– Какое прослушивание?! – я уже не сдерживалась. – Вы почему детей без спросу забрали?
– Как без спросу? Я же говорила, что собираюсь их записать...
– Я говорила "нет"! Вы слышали? Я. Говорила. НЕТ!
В трубке повисла пауза. Потом свекровь произнесла с ледяным спокойствием:
– Настя, не кричи. Я делаю это для их блага. Вот помяни моё слово, через годы спасибо скажешь...
Входная дверь хлопнула – Лёшка вернулся с работы. Услышал крик, влетел в комнату:
– Что случилось?
– Что случилось?! – я развернулась к нему. – Твоя мать опять влезла в нашу жизнь! Забрала детей, потащила в музыкалку! Без спросу, без...
– Мам, – он перехватил у меня телефон. – Ты где? Сейчас приеду.
Я смотрела, как он торопливо натягивает куртку, и внутри всё клокотало.
– Может, хватит уже бегать по первому её зову? Может, пора научить её уважать чужое мнение?
– Ну что ты завелась? – он нервно искал ключи от машины. – Мама же как лучше хочет...
– Пусть твоя мама научится уважать моё слово! – я почти сорвалась на крик. – Я мать этих детей! Я решаю, что для них лучше!
Он замер с ключами в руках. Я никогда не повышала голос – все эти годы старалась быть идеальной невесткой, всё проглатывала, всё терпела...
– Настя...
– Нет, правда! – меня уже несло. – Почему она лезет в нашу жизнь? Почему решает за нас? Почему ты ей это позволяешь? Она переставляет вещи в моём доме, покупает какие-то дурацкие скатерти, которые я терпеть не могу, таскает детей куда вздумается...
– Я думал, тебе нравится, что она помогает...
– Помогает?! – я схватила со стола эту чёртову розовую скатерть, скомкала. – Вот это, по-твоему, помощь? Или то, что я теперь час ищу свои вещи в шкафу – это помощь? Или то, что она принимает решения за моих детей – это, блин, помощь такая?!
В прихожей зазвонил телефон. Свекровь, кто же ещё.
– Да, мам, – Лёшка отвернулся к окну. – Да, еду. Да, сейчас буду...
Я смотрела на его спину и вдруг поняла: вот оно. Точка невозврата. Или мы что-то меняем прямо сейчас, или... или я просто не выдержу больше.
Дети уже спали. Лёшка привёз их часов в семь – зарёванных, уставших. Оказалось, на прослушивании Машка так перенервничала, что даже "В лесу родилась ёлочка" спеть не смогла, а Санька и вовсе наотрез отказался к инструменту подходить.
Я молча накормила их ужином, помогла с уроками и отправила спать. Всё это время внутри было пусто и гулко, будто выгорело что-то. Лёшка пытался заговорить пару раз, но я только головой мотала – не сейчас.
В половине одиннадцатого он всё-таки не выдержал. Прошёл на кухню, где я задумчиво гоняла чай в кружке, присел рядом.
– Злишься?
Я криво усмехнулась:
– А ты как думаешь?
– Мама просто... – он запнулся под моим взглядом. – Ладно, проехали. Слушай, может, всё-таки попробуем? Ну, музыкалку эту? Вдруг детям понравится...
– Лёш, – я отставила кружку. – Ты вообще слышал, что я днём говорила? Или пропустил мимо ушей, как обычно?
– Слышал, – он потёр переносицу. – Но ты же понимаешь, она хотела как лучше...
– Как лучше?! – я едва удержалась, чтобы не шарахнуть кружкой по столу. – Лучше – это когда уважают чужое мнение! Лучше – это когда спрашивают, а не ставят перед фактом! Лучше...
Голос предательски дрогнул. Я замолчала, часто моргая – только расплакаться сейчас не хватало.
– Ты хочешь, чтобы я поссорился с мамой? – тихо спросил он.
И тут я не выдержала. Повернулась к нему, заглянула в глаза:
– Нет, Лёш. Я хочу, чтобы ты выбрал семью, которую сам создал. Я хочу, чтобы ты хоть раз встал на мою сторону. На нашу сторону – мою и детей.
– Я всегда на вашей стороне! – он почти обиделся.
– Правда? – я горько усмехнулась. – А кто вечно твердит "мама старается", когда она лезет в нашу жизнь? Кто говорит "ну что тебе, жалко?" каждый раз, когда я пытаюсь объяснить, что мне неприятно? Кто...
– Хватит.
Он встал, прошёлся по кухне. Остановился у окна, забарабанил пальцами по подоконнику.
– Знаешь, – его голос звучал глухо, – когда отец умер, мама... она как будто за меня уцепилась. Всю жизнь на мне завязала. Я же единственный у неё.
– Лёш...
– Нет, подожди. Дай договорить, – он обернулся, и я впервые заметила, какая у него усталая складка между бровей. – Она всегда была... ну, такая. Властная. Всё знает лучше всех, всё умеет правильнее всех. Отец её уравновешивал немного, а потом... Я привык, наверное. Что она командует, что она решает. Проще было согласиться, чем спорить.
Он помолчал, глядя в темноту за окном.
– А потом появилась ты. И я... я струсил, наверное. Меня как между двух огней разрывало: вроде и тебя обижать не хочу, и маму задеть боюсь. Вот и вилял всё время, как последняя... – он не договорил, махнул рукой.
Я смотрела на его ссутуленную спину и вдруг поняла: вот он, переломный момент. Сейчас всё может измениться – или навсегда остаться как есть.
– Лёш, – я встала, подошла ближе. – Я не прошу тебя ссориться с мамой. Я прошу только об одном: будь на моей стороне. Нам с ней делить нечего – кроме тебя. И если ты будешь чётко обозначать границы...
– Какие границы? – он невесело усмехнулся. – Ты же её знаешь.
– Значит, придётся научиться их обозначать. Ты сам сказал – она командует, потому что ты позволяешь. А что, если перестать позволять?
Он задумчиво постучал пальцем по стеклу. Потом вдруг расправил плечи:
– Знаешь... ты права. Надо с этим что-то делать. Я завтра с ней поговорю.
– Мы поговорим, – я мягко тронула его за плечо. – Вместе.
– Нет, – он мотнул головой. – Это я должен сделать. Сам. Давно должен был, если честно.
Где-то в глубине дома хлопнула дверь – Машка, наверное, в туалет пошла. Лёшка глянул на часы:
– Завтра в обед съезжу к маме. Пора уже... определяться.
Три дня от свекрови не было ни слуху, ни духу. Я старалась не думать о том разговоре, который состоялся у них с Лёшкой – он вернулся тогда притихший, сказал только: "Вроде поговорили". И всё.
Телефон зазвонил, когда я возилась с ужином. Звонок был с незнакомого номера.
– Алло?
– Настя? – голос Марии Павловны звучал как-то непривычно. – Это... это со стационарного. Мобильный разрядился.
Я молча ждала. В трубке повисла тишина – неловкая, звенящая.
– Настя, – наконец произнесла свекровь. – Давай поговорим? Я не хочу... не хочу терять семью.
Что-то дрогнуло внутри. Я прислонилась к стене, сжимая телефон:
– Давайте.
– Знаешь... – она запнулась, и я вдруг поняла – ей тяжело даются эти слова. – Я всё думала эти дни. Алёша... он ведь правду сказал тогда. Что я лезу, куда не просят. Что не уважаю ваше мнение.
– Мария Павловна...
– Нет, дай договорить, – в её голосе мелькнули привычные командные нотки, но она тут же осеклась. – Прости. Я... я просто хотела сказать: ты хорошая мать. Правда. Я вижу, как ты заботишься о детях, как стараешься всё успевать. А я... я, наверное, просто не могу смириться, что Алёша вырос. Что у него своя семья. Что он сам решает, что для неё лучше.
Я сползла по стенке, села прямо на пол. В горле стоял ком.
– Вы не представляете, как важно для меня это слышать.
– Представляю, – она невесело усмехнулась. – Я же сама когда-то невесткой была. И моя свекровь... ох, она тоже любила командовать. Я-то, дура старая, обещала себе: никогда такой не буду. А вот...
– Вы не дура, – я вытерла набежавшие слёзы. – Вы просто очень любите сына. И внуков.
– Люблю, – просто сказала она. – Поэтому и хочу... хочу всё исправить. Можно?
Я прикрыла глаза. Вспомнила тот самый яблочный пирог – никто не печёт их вкуснее, чем Мария Павловна. Вспомнила, как она возилась с детьми, когда они болели, – без лишних слов приезжала и сидела сутками. Вспомнила её искреннюю радость, когда у Машки прорезался первый зубик...
– Можно, – ответила я. – Конечно, можно.
– Я тут подумала... – она снова замялась. – Может, в воскресенье к вам приехать? Если вы не против, конечно. Пирог испеку. Поговорим спокойно, по-человечески.
– Приезжайте, – я улыбнулась сквозь слёзы. – Только...
– Что?
– Эту розовую скатерть не привозите, ладно? Она правда совсем не вписывается.
В трубке повисла пауза. А потом Мария Павловна вдруг рассмеялась – легко, по-молодому:
– Господи, Настя... Да куда ж она вписывается-то, страшилище такое? Я как увидела её у вас на столе – думаю: что ж я натворила? Давай выкинем от греха подальше, а?
Я тоже рассмеялась. И сразу стало легко-легко, будто камень с души свалился.
– Мария Павловна...
– Слушай, – перебила она, – а может... может, будешь звать меня мамой? Ты же как дочка мне. Правда.
Я замерла. Сглотнула:
– Я подумаю. Ладно?
– Конечно, – она помолчала. – Ну что, до воскресенья?
– До воскресенья... мам.
Положив трубку, я ещё долго сидела на полу в коридоре. В голове крутилось дурацкое: надо же, с незнакомого номера позвонила. Со стационарного. А ведь это, наверное, стоило ей немалых усилий – набрать мой номер на дисковом телефоне, который она держит "для красоты" в гостиной...
Я встала, одёрнула юбку. С кухни потянуло горелым – чёрт, соус! Метнулась спасать ужин, и на душе было... нет, не то чтобы спокойно. Но правильно. Будто что-то встало на свои места – как давно потерянный кусочек мозаики.
Вечером, укладывая Машку спать, я вдруг подумала: иногда нужно дойти до края, чтобы начать всё заново. И самое сложное – сделать тот самый первый шаг навстречу.
Кто бы мог подумать, что он окажется таким... правильным?