Пришла я в себя довольно быстро, но открывать глаза не стала. Притворилась, что все еще валяюсь без чувств. Кто знает, в какой мир меня занесло, и какие здесь порядки. Но раз молодой муж не полез к бессознательной жене срочно консумировать брак, значит стоит побыть без сознания подольше, чтобы разобраться в том, что случилось, привыкнуть к мысли, что я попаданка, и решить что делать дальше.
Сейчас момент попадания я определила четко... Это случилось, когда я вошла в темный коридор из гостиной, где Лелька устроил свои выставку. Я, помнится, еще удивилась, что перестала слышать голоса и заливистый смех студенточек. Но сочла, что это такая особенность строительства, чтобы гомон гостей не мешал отдыхать хозяевам. И запах в доме изменился именно в тот самый миг. Исчезли оттенки пыльной, музейной старины, от которой невозможно избавиться ни в одном старом доме. Запахло жилым и обжитым домом.
По всему выходило, что так поразившее меня убранство было не антиквариатом, старательно восстановленным заботливыми хозяевами, а вполне себе обычной и привычной утварью этого мира. А значит, как я могу судить по вещам, которые видела в комнате, провалилась я в историю не слишком глубоко. Примерно семнадцатый-восемнадцатый-девятнадцатый век... разбег большой, но я не смотря на любовь к историческому антуражу, не была историком. Меня привлекал скорее дух времен, а не исторические факты.
А вот наличие магии пугало. Мои брачные браслеты, появившиеся на запястьях были явно магического происхождения. И толстяк еще говорил, мол, документы подписаны, ритуалы закончены, нужно только пройти под венцом. Если подумать логически венец был где-то в том коридоре, который я прошла... Вернее, по которому меня перенес князь, ставший моим мужем.
Я мысленно выругалась. Как же не повезло, что у этого князя и у моего Бориса оказались одинаковые имена! Если бы не этот маленький нюанс я заподозрила бы неладное гораздо раньше. И не попалась бы, как дура, в такую глупую ловушку!
И что мне теперь делать? Как себя вести с этим чудаком на букву «М»? И нет, не мудаком, а мужем... Тревога на грани паники поднялась из груди. Захотелось вскочить и попытаться удрать. Однако равномерное покачивание кареты говорило о том, что мы прямо сейчас куда-то едем. И я плохо представляла себе, как выпрыгивать из кареты прямо на ходу. И самое главное, куда выпрыгивать? Вдруг там гораздо опаснее, чем здесь? И вдруг он и правда может найти меня по браслетам. Тогда было бы неразумно нарываться на проблемы.
Поэтому, Асенька, лежим и думаем, велела я себе. Анализируем, составляем план и только потом действуем. Никаких опрометчивых поступков.
Итак, что мне известно... Первым делом имя.
Как там меня назвал этот толстяк? Арсения... Красиво. Ну, хоть с чем-то повезло. Кстати, а почему они оба не увидели, что я совсем не молодая девица, а вполне себе взрослая сорокалетняя женщина? Возможно, в момент попадания я помолодела? Я-то точно была в своем теле. Я свое лицо в зеркале хорошо рассмотрела, когда удивлялась омолаживающему эффекту пудры. Пришлось приложить усилия, чтобы не улыбнуться. Хоть какой-то плюс от моего попаданства.
Интересно, а куда делать Арсения? Ушла в наш мир вместо меня?
Я продолжала лежать неподвижно. Прошло довольно много времени. В карете постепенно становилось все жарче. Захотелось открыть окна и впустить свежий воздух. Князь был где-то рядом. Я слышала его дыхание, негромкое покашливание, шорох его движений. Но его, казалось совсем не заботило, что воздуха в карете почти не осталось, а жара стала такой, что у меня в горле стало сухо, губы спеклись, а слезы, высыхали так быстро, что глаза стало резать даже под закрытыми веками.
Я терпела сколько могла. А потом не выдержала и попыталась встать. Вот только у меня ничего не получилось. Тело отказалось подчиняться мне. И только тогда до меня дошло, что это не в карете жара, это я заболела. Могла бы догадаться, в воспламенившемся сознании всплыла последняя мысль, что попав в своем теле в другой мир обязательно столкнешься с инфекциями, на которые у тебя нет иммунитета. Это же не сказка, а реальная жизнь. И никто не будет писать книжку про попаданку, которая умерла в первый же день от микробов нового мира.
- Арсения? - Кажется я все таки смогла застонать, и на меня обратили внимание. - Тьма! Да ты вся горишь!
Я плавала в огненно-красном горячечном тумане, иногда проваливаясь в прохладную, успокаивающую тьму, иногда теряя сознание от яркого иссушающего света. Болела каждая клеточка моего организма. Если бы я могла сосредоточиться, то легко пересчитала бы их все. Миллионы, миллиарды, триллионы очагов обжигающей, нестерпимой боли. Кажется я даже кричала. Так громко, что сама пугалась, слыша этот заунывный, нечеловеческий вой.
Декарт сказал: «Я мыслю, следовательно, я существую». Если он был прав, то я перестала существовать. Исчезла. Испарилась. Иссохла от этого удушающего жара. Но не умерла. К сожалению. Если бы я могла молиться, то призывала бы смерть.
Я не ощущала хода времени. Все слилось в бесконечную вереницу тысячелетий, в которых секунда тянулась века, а века пролетали быстрее, чем таяло зимой облако пара от дыхания.
Но в один прекрасный момент все изменилось. Я открыла глаза. Надо мной был деревянный потолок. Слишком высоко, чтобы быть крышкой гроба, в котором меня похоронили. Но слишком низко, чтобы то место, где я находилась, было домом...
Попыталась подумать, но в голове было совершенно пусто. Как будто бы я разучилась мыслить.
Повернуть голову, чтобы осмотреться, тоже не вышло. Или я просто забыла, как это делать.
Открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, но изо рта вырвался только сиплый хрип.
Но тем не менее после этого что-то произошло. Я ощутила, как рядом со мной, с левой стороны кто-то зашевелился.
Надо мной нависло худое, изможденное лицо.
Мужчина. Незнакомый. С неопрятной, многодневной щетиной, которая еще не борода, но уже не элегантная небритость.
Я смотрел на него. Больше все равно ничего не могла делать.
А он внезапно улыбнулся. Так светло и ярко, что от его улыбки захотелось зажмуриться.
И я закрыла глаза, снова уплывая в привычное уже ничего.
Боль все еще оставалась. Но она была тихой, присмиревшей и даже какой-то ласковой. Время снова стало двигаться в привычном темпе. Я стала различать дни и ночи.
Мне все еще трудно было думать. Каждая, самая маленькая мысль, была тяжелой, как бетонная плита, и требовала неимоверных усилий, чтобы подвинуть ее хотя бы на миллиметр.
Кто я?
Кто он?
От этих вопросов я уставала так сильно, что каждый раз меня снова затягивало в бездонный колодец беспамятства.
Двигаться и говорить я даже не пыталась.
А однажды я заснула. Спать было хорошо. Спокойно. Мне понравилось. И, просыпаясь, я старалась заснуть, как можно быстрее.
Потом я ощутила вкус. Что-то очень приятное вливалось в мой рот и проваливалось дальше, успокаивая невнятную, сосущую боль в желудке. Это происходило регулярно. И я стала ждать этих моментов. И даже научилась сама открывать рот.
А потом я смогла сделать одновременно два действия: открыть рот и открыть глаза. Оказалось, тот мужчина, лицо которого я однажды видела, кормил меня с ложки. Он как будто похудел еще сильнее. Одежда висела на нем, как штора на палке. Но, увидев, что я открыла глаза, он опять улыбнулся.
Мне показалось, что он хотел сказать что-то, но не сказал.
Я стала видеть его очень часто. Всегда, когда открывала глаза. Он кормил меня, переворачивал, разминал спину, руки и ноги, обтирал меня влажной, прохладной тряпкой. И почти всегда улыбался. А когда не улыбался, то хмурился. И с тревогой смотрел в окно нашего странного дома.
Наш дом был деревянный и совсем маленький. И мне почему-то казалось, что раньше я жила не здесь. В моем доме были высокие потолки, светлые обои. А здесь стены были обиты плотным, серым войлоком.
- Кто ты?
Мой голос был тихим, слабым. Но мужчина услышал. И ответил.
- Борис. Твой муж.
- Где я?
- За Пределами.
Пределами? За какими пределами? Я ничего не поняла. Но на третий вопрос сил уже не хватило.
С каждым днем мне становилось лучше. Я уже могла подолгу держать глаза открытыми. Я смотрела, как Борис готовит для нас еду, убирается в нашем домике, стирает. Он всегда был занят. Иногда он уходил из дома, оставляя меня одну. Когда он возвращался, почти всегда в его руках была добыча: то птица, похожая на большую курицу, то зверь, смахивающий на безухого кролика, то серебристые рыбки, длинные и толстопузые, как веретено. Вместе с ним в наш домик врывались запахи: грибной сырости, прелых листьев, мокрой земли, проливного дождя, льда и снега. Как будто бы там, за стенами дома было уже не лето, а поздняя осень.
Выздоравливала я очень медленно. Только когда за окнами завыли зимние метели, мой муж стал сажать меня на постели, обложив подушками. Я была так слаба, что без поддержки сразу заваливалась на бок.
Борис оказался очень терпеливым человеком. Вместе с ним я заново училась всему: сидеть, вставать, ходить и даже самостоятельно есть. И когда в сотый раз из моих слабых и тонких пальцев падала ложка, разбрызгивая по сторонам содержимое, он молча протягивал мне другую. Мне было стыдно за собственную немощь, но когда я пыталась извиниться, он только пожимал плечами.
Но самое ужасное было то, что я совсем ничего не помнила из своего прошлого. Кроме совершенно непонятных ощущений... Например, мне казалось, что мир вокруг чужой. И что Борис выглядит совсем не так, как должен. А я гораздо старше, чем он думает.
Я рассказывала ему об этом, а он снова пожимал плечами и говорил, мол, после всего, что тебе пришлось пережить в этом нет ничего удивительного.
Постепенно жизнь налаживалась. Я уже могла садиться сама, и даже пару раз, когда муж уходил на охоту, пробовала спуститься с постели. Ноги, превратившиеся в две тонкие длинные спички обтянутые кожей, мне пока не подчинялись. Но я очень хотела сделать сюрприз моему мужу и однажды встретить его, стоя на ногах, а не лежа в постели.
Мы проводили вместе очень много времени. Комнатка в нашем домике была всего одна. Окон у нас почему-то не было. Только под потолком горела лампочка, по которой я определяла время суток: горит, значит день, не горит - ночь.
Мне нравилось смотреть, как ловко мой муж справляется с домашними делами. Очень хотелось помочь, но я понимала, возьмись я за нож, от меня было бы больше вреда, чем пользы.
Но больше всего мне нравились наши вечера... Когда все дела были закончены, лампочка под потолком еле тлела, в печурке трещали дрова, Борис садился рядом со мной, обнимал меня одной рукой и что-нибудь рассказывал. А я доверчиво прижималась к его плечу, согреваясь в его объятиях, слушала и задавала вопросы. Мне было интересно все.
- Расскажи, как мы познакомились? - Просила я его.
Он хмыкал:
- В МУПе. Ты совсем не хотела замуж, и даже не вышла ко мне, когда я был в вашем доме накануне свадьбы. Когда мы с твоим дядей поехали оформлять документы, ты снова куда-то спряталась. Времени до полудня оставалось совсем мало, и твой дядя Любогост, велел свахе найти тебя и привезти в МУП, даже если придется применить силу. Вот там-то я тебя и увидел.
- А что было дальше?
В этом месте Борис всегда тяжело вздыхал. Я знала, ему трудно это вспоминать, но не спрашивать не могла.
В день отъезда я внезапно заболела младенческой горячкой. Это заболевание случалось один раз в жизни у каждого человека, обычно в первый месяц после рождения. Ребенок мучился от жара и боли до тех пор, пока его магия не начинала справляться с болезнью. Уходило на это от пары дней, до седьмицы.
Иногда, если младенца чересчур оберегали, болезнь задерживалась на несколько лет. Чем старше был ребенок, тем легче он переносил эту заразу и тем быстрее выздоравливал. А потом никогда больше не болел. Никогда и ничем, он уже умел защищать свою жизнь магией.
Борис никогда не слышал, чтобы кто-то заболевал младенческой горячкой уже взрослым, но решил, что дядя чересчур холил единственную племянницу и смог уберечь ее аж до восемнадцати лет.
Уже к вечеру я уже должна была чувствовать себя лучше, поэтому Борис не стал задерживаться в городе и отправился в путь. Пресветлый князь повелел покинуть Пределы Жизни как можно быстрее, и мой муж не хотел вызывать недовольство повелителя. После того, что он сделал, это было бы неразумно.
Вот только лучше мне не стало. Наоборот. В первый раз я ушла в тот же вечер вместе с солнцем.
Случилось это прямо посреди леса. Слишком далеко от города, чтобы можно было успеть вернуться в город, где светлые мнишки могли бы воскресить меня.
И Борис не придумал ничего лучше, чем самому отогнать от меня смерть. Мой муж оказался князем Тьмы, одним из самых сильных некромантов Павлонии. И как некроманту ему было категорически запрещено воздействовать на живых людей. Или потенциально живых, то есть тех, которых могли воскресить маги жизни, те самые светлые мнишки.
И теперь нам обоим нельзя было попадаться на глаза светлым. Они сразу догадались бы о том, то случилось. И нас обоих не ожидало ничего хорошего. Бориса казнили бы за нарушение самого главного правила некромантии, а меня назвали бы нежитью и уничтожили.
И мой муж велел вести обоз в обход города, чтобы нас никто не увидел. Через несколько дней эманации Тьмы рассеялись бы, и никто бы ничего не узнал. Если бы не одно но... Я снова ушла на закате.
И так продолжалось около месяца. Я никак не могла пережить момент смены дня и ночи, и Борис каждый раз отгонял от меня смерть, заставляя жить. Он давно понял, что что-то не так, но уже ничего не мог поделать. Обоз продолжал двигаться к Пределам, избегая не только городов, но и вообще каких-либо поселений.
Друзья, на Дзене можно прочитать и другие мои книги: