Его история – больше факультативные главы учебника истории. Для ценителей, любителей и гурманов. Ну так другие сюда и не заглядывают, верно же?
Имя первое - Воренок.
Он родился холодной вьюжной зимой в Калуге, то ли присягнувшей новому царю Владиславу, то ли собиравшей ополчения, чтобы его свергать. На руках властной матери он агукал, когда у стен Москвы высекались искры и звучали нестройные залпы. Его, малютки, имени присягнули десятки городов, до того верных отцу, которого он не знал. И, если и видел, то в гробу. Буквально.
Но даже это – вряд ли. Ибо местом его раннего детства была крепкостенная Коломна, из которой он вместе с матерью уходил в далекую чужую степь под проклятья попов и бояр.
Выбледок, Воренок, Ивашка, проклятый паньин Маринкин сын.
Это его первая маска. Первая собачья кличка, данная врагами и оставшаяся в истории.
Зимой 1613 года он в первый раз в жизни претендовал на трон. Дальше были бои и отступления, отступления и бои. Из Коломны в Михайлов, из Михайлова в Воронеж, из Воронежа в Астрахань, оттуда на Яик, буквально куда глаза глядят.
23 июня 1614 года его взяли в плен и не спеша провезли обратным маршрутом через Астрахань и Казань – два крупнейших города, присягнувших ему пару лет назад.
Мальчику было три с небольшим года.
Волшебный возраст.
Ростом еще ниже метра, дети умильно почемучкают и строят свои первые рассказы, так же наивно и по-детски фантазируют и привирают. Считают до десяти, читают по слогам и дарят родителям тот пресловутый кризис трех лет, по которому так ностальгируют папы и мамы подростков.
Его провезли в клетке через полстраны, оторвав от матери и привычного окружения, но казнили не сразу, будто чего-то стесняясь или о чем-то торгуясь. Петля на шее мальчика затянулась уже зимой. Публично, у Серпуховских ворот, где когда-то стоял лагерь его отца проклятым августом 1610 года, закончилась его официальная российская история. Палач, жалея кричащего ребенка, закутал его в собственный тулуп, а потом вздернул на толстой петле, заменившей легкую бескровную смерть в петле на муки заживо замерзшего в трескучий московский мороз человека.
Будто это была не казнь, не политическое убийство из опасений перед страшными казачьими сотнями атамана Баловня, шедшими на столицу, а жертвоприношение.
Мальчику не было и четырех.
Впрочем, некоторые свидетели называют его семилетним. Но стоит ли им верить?
Много ли стоят все эти высосанные из пальца воспоминания иностранцев?
Имя второе – Ян Фаустин Луба.
После завершения русско-польской войны 1608-19 годов на сейме в Варшаве появляется шляхтич Белинский и утверждает буквально следующее. В Москве был казнен не тот мальчик, а тот - отдан ему на сохранение Мариной Мнишек в Коломне и сохранен. Вот и он, паны-браты, неужели не узнаете?
И паны-браты узнали, отдав мальчика на воспитание литовскому канцлеру Льву Сапеге и назначив пансион в 6 000 злотых ежегодно.
Пометки на полях.
Ну а как без них.
Белинские, знаменитые у нас только критиком Виссарионом, для Польши – знатный шляхетский род герба Шелига. Герб известен с XV века (есть версия про XIII), среди использовавших его фамилий – Менделеевы и Корсаковы. Всего фамилий – под сотню. В Российской и Австрийской империи род Белинских получил графское достоинство. Имел обширные имения в Литве и на Волыни.
Наши историки, называя его безродным шляхтичем, несколько кривят душой.
Лев Сапега – некоронованный владыка Литвы в 1589-33, сначала как канцлер, а затем как гетман. В обоих случаях – великий. Его же наш великий историк Соловьев называл главным архитектором и кукловодом нашей Смуты. Большой лоббист унии светской (тащил Федора Ивановича на трон Речи Посполитой и Владислава на московский) и религиозной (рожденный православным, перешел в католичество в 1589 и стал одним из главных апологетов Брестской Унии и строителем костелов в Белоруссии).
Воевал с Россией в составе войск Батория и Сигизмунда, часто возглавлял литовское посольство в Москву при царях Федоре и Борисе.
Известен как создатель и защитник статута великого княжества Литовского, действовавшего на западе России до 1840 года. Очень образованный человек. Выпускник Лейпцигского университета, в юности увлекался идеями кальвинизма.
Именно в его Слонимском имении рос и воспитывался Ян Фаустин Луба, представленный на сейме королю и панам. Неподалеку от имения стоит тогда униатский Жировичский монастырь (перешел в унию в 1613 году и до времен Николая I был центром униатства).
И про 6 000 злотых. Злотый – монета в разное время от 30 до 100 грошей, грош – примерно 0,5 грамма серебра. Если принять пропорцию 1 московский рубль примерно равен 2 злотым, то царевич получал в два с половиной раза больше самого высокооплачиваемого интригана России - первого боярина думы Мстиславского (1 200 рублей в год). Очень нескромное содержание.
Конец пометок на полях.
С 1622 по 1627 год воспитателем царевича был Афанасий Брестский, чуть не последний апологет православия Великого Княжества Литовского. Афанасию, в будущем святому, Ян Луба был представлен как царевич Иван Дмитриевич.
По завершении этой миссии Афанасий и ушел в монастырь. Во время своей поездки в Москву в 1638 году он подробно рассказал царским дьякам в том числе и о царевиче Яне. А заодно звал царя воевать за веру и волю для русских людей Речи Посполитой, но Михаил не решился. Вообще о его жизни и почти двадцатилетней борьбе за православие в Речи Посполитой можно написать свою статью, а то и не одну. Среди прочего Афанасий Брестский – один из главных авторов идеи о разделенном триедином русском народе, который должен собраться воедино под рукой православного царя. С Сапегой он расстался плохо. Есть даже версия, что его арест в 1645 году связан с командировкой Яна Лубы в Москву. Дескать он был заложником на случай невозвращения царевича. Верится с трудом, опального православного активиста арестовывали не раз и не два, судили церковным судом. Погиб он смертью мученика от рук земляков-иноверцев.
Впрочем, в Москве про Яна знали и до приезда Афанасия. Уже в Поляновский мирный договор 1634 года мелким шрифтом было вписано обязательство отказа от признания Яна Лубы царевичем Московским. Жалование ему подрезали до 100 злотых, но устроили на непыльную, почетную и высокооплачиваемую работу королевским писарем. Юноше было 23 года.
Вообще Поляновский мирный договор стал триумфом миролюбия и добрососедства. Синхронно попрощавшись с апологетами войны в лице короля Сигизмунда, канцлера Льва Сапеги и патриарха Филарета, молодежь в лице Владислава и Михаила очень легко сгладила все взаимные претензии. Влад перестал называть себя великим князем Московским, Михаил – Смоленским и Черниговским. Договорились о свободе торговли и уважении к церкви. На пике обсуждения поднимался даже вопрос об общем флоте на Балтике и борьбе с татарами в степи. Будто бы и не было страшных взаимных обид.
Миролюбие, впрочем, было вынужденное и понятное. Литовцам вернуть Ригу хотелось куда больше, чем Москву или Новгород. В России же откровенно обиделись на постоявшую в стороне в недавней войне Швецию и дошедших до ближнего Подмосковья крымцев. Плюс внутренние разборки бушевали вовсю, армия изрядно поредела, а на наемников банально не было денег. Да и вообще, княжата всегда стремились проводить пропольскую политику, будь то благословенные 1550-е или проклятые 1600-е.
На этом фоне обязательство перестать поддерживать Яна Лубу казалось мелкой разменной монетой в большом торге. По версии историков всё тот же шляхтич Белинский открыл Яну неприятную правду – дескать, никакой ты не царевич, сын такого же как я шляхтича Дмитрия Лубы, который потащил в поход жену с ребенком в расчете на поместье, да и сгинул безвестно.
Пометки на полях.
В этой истории, рассказанной вполне серьезным историком Соловьевым, прекрасно буквально всё. Отца героя зовут Дмитрий Иванович Луба. Имя-отчество комментировать не буду, параллель с Дмитрием Угличским налицо. Фамилия «Луба» с польского без больших усилий переводится как любимый, возлюбленный. В голове сама собой встает фраза из летописей «возлюбили люди и возвели на престол..». Погиб отец в бою с татарами (реального Дмитрия Угличского убили татары во главе с Петром Урусовым). Мать героя умерла в тюрьме, звали ее Мария Юрьевна. Да, точно так же, как после крещения звали Марину Мнишек, которая умерла в московской или коломенской тюрьме.
Порой кажется, что таким нехитрым образом наши добросовестные историки обходили не слишком умную, но формально влиятельную цензуру. Дескать я-не я, а минимально вдумчивый читатель всё и сам поймет. Ну или демонстрировали своеобразное чувство юмора. Кто сказал, что шутить умеют только физики?
Конец пометок на полях.
В конце февраля 1644 году в Литву прибыло представительное посольство во главе с князем Львовым и вело с ним и представителями Сейма долгие и непростые переговоры. Наши историографы описывают их как требование казни Яна за претензии на российский трон, но верится в это с трудом. Послы и правда опасаются бегства царевича к запорожским казакам, но по факту вместе с королевским послом Гавриилом Стемпковским уговаривают его ехать в Москву, давая гарантии безопасности.
В ноябре 1644 Ян Фаустин Луба с послами прибыл в Москву и вел долгие и продолжительные переговоры с московскими боярами и лично царем Михаилом. В какой-то момент от Лубы требовали перехода в духовное сословие, обвиняли в переписке с османским султаном. Переговоры затянулись до 1645 года, когда умер царь Михаил. Новый царь Алексей отпустил Лубу при условии «к Московскому государству причитанья никогда иметь не будет, и царским именем называться не станет».
По возвращении из московской командировки Владислав Васа дал ему чин писаря королевской пехоты (генерал генштаба на наши реалии), но уже в 1646 году Польский Сейм принял законопроект, посвящённый Яну Лубе «О Лубе, дворянине польском». Согласно этому документу, Яну Фаустину ограничивался выезд из страны, а также он не признавался сыном Марины Мнишек.
По поводу дальнейшей судьбы Яна Фаустина Лубы существуют три версии. По одной из них, он погиб 23 сентября 1648 года в битве с татарами под Пилявцами (обычно именно ее принимают как базу). По другой, он уцелел в сражении, вернулся в Польшу и прожил остаток жизни, кормясь по панским домам. По третьей версии, он был похищен русскими, вывезен в Москву и казнён.
Пометки на полях.
Князь Львов больше двадцати лет в 1626-46 управлял приказом Большого Дворца. Это самый крупный приказ тогдашней России. До этого был воеводой Второго Ополчения и астраханским воеводой. В последней должности проявил себя как невероятно успешный переговорщик с ногайцами. Они возвращались под его руку из Крыма и Хивы, давали аманатов и поступали на русскую службу. У такой сговорчивости есть простое объяснение. Он был старшим зятем Михаила Федоровича Нагого, конюшего Лжедмитрия I (Дмитрия Симеоновича). О связи рода Нагих с ногайцами я уже писал, именно через них долгое время шла торговля ногайскими табунами в Москве, они присоединяли к России до того принадлежавшую ногайцам Башкирию. Проживи Михаил Федорович чуть дольше, глядишь и составил бы конкуренцию тезке Романову на не слишком легитимных выборах 1613 года. Родственные связи с предшественниками Даниловичами у них были идентичными – хлипкими и по женской линии. Про связь Дмитрия Угличского и рода Нагих напоминать тоже излишне. Он даже границу в 1607 году перешел, назвавшись Андреем Нагим.
Князь Львов также выступал в роли посла в Данию и Польшу. Параллельно с Лубой в Москве обретался датский принц Вальдемар, намеченный в мужья Ирины Михайловны. Принц вел долгие и трудные переговоры о свадьбе и сопутствующем религиозном компромиссе. Церковники яростно настаивали на православном крещении Вальдемара, но тот не соглашался.
Дочерей у царя Миши было аж три – Ирина, Анна и Татьяна.
Если убрать из текста бесконечные упоминания о требованиях послов казнить Лубу (смотрящиеся поздним набросом) несложно увидеть либо участие в царских выборах, либо неудачное сватовство к царевой дочке.
В 1648 году Львов станет одним из главных пострадавших по итогам московского восстания, его двор сожгли, его враги стали боярами. Кстати еще один момент про вертикаль тех времен – большую часть жизни он назывался князем Ярославским. И ничего ему за это не было.
Ну и еще один комментарий. Неужели вы правда думаете, что безродного самозванца повезут к умирающему царю уговаривать не называться царевичем Московским? И полгода будут его об этом всей Думой просить? С обычными самозванцами типа того же Анкудинова в Москве обходились без лишних сантиментов, а тут расшаркивались до победного.
И самый крайний про Лубу. Автором ограничивающего его свободу передвижения закона был ярый иезуит Далмат Исайковский.
Соберите пазл сами.
Конец пометок на полях.
Имя третье – Иван Вергуненок.
Начало карьеры типично для всех самозванцев – пил, бил, бежал из дому попал в плен к татарам. И так же не проверяемо.
В 1641 году появляется в Крыму сначала у богатого еврейского купца, потом у хана Мехмед-Гирея. В период бытности у купца общается с русскими пленными, те приносят дары. Летом 1644 якобы года отправляется из Крыма в Стамбул. В 1644 году греческий архимандрит Амфилохий снял копию грамоты самозванца, адресованную османскому султану, и отослал в Москву. Однако эта грамота была ошибочно приписана самозваному царевичу Яну Фаустине Лубе (точно ошибочно?).
В 1646 году о самозванце узнали и в Российском царстве. В то время русские послы Телепнев и Кузовлев находились в Крыму. Целью посольства было уведомление османского султана о восшествии на престол русского царя Алексея Михайловича.
Прибыв в Стамбул, российские послы узнали, что лже-Ивашка уже находился в османской столице. Поначалу Телепнев и Кузовлев стали осторожно собирать сведения о «воре», так как они не были уверены, что это именно тот самый «царевич Иван», о котором они узнали в Кафе. Телепнев и Кузовлев призывали великого визиря Салиха-пашу устроить тщательный розыск о самозванце, утверждая, что под именем московского царевича скрывается казачий сын Ивашка Вергунёнок. Впрочем, их призывы остались без ответа. Так, визирь указывал на показание крымского хана, который, проведя розыск в Крыму, пришёл к заключению об истинности «царевича».
Всё же вскоре лже-Ивашка впал в немилость. Живя при дворе великого визиря, самозванец имел возможность свободно перемещаться на территории империи. Вергунёнок постоянно демонстрировал свой буйный нрав, он много пил «и во хмелю с бусурманами дрался». Осенью 1646 года арестовали лже-Ивашку II и заключили в Кожаном городке, находящемся в трёх верстах от Стамбула. О дальнейшей судьбе самозванца ничего не известно.
Пометки на полях.
В 1639 году крымский хан Бахадыр-Гирей казнил Петра Урусова за убийство природного русского царя Дмитрия Угличского. Не за усобицы в Крыму или военные преступления. Кто мог попросить или потребовать этой казни? Только наследник и кровник. Сын Дмитрия.
В 1637-42 году Россия ведет с Турцией необъявленную войну, в ходе которой казаки взяли Азов. Иметь альтернативного царя по такому раскладу в Крыму совсем не глупо. Польша рядом, а ее югом руководят дальние родственники Дмитрия Угличского Вишневецкие (очень дальние, родство по бабушке Грозного, но это больше, чем ничего).
Поражает выборочность в отношении властей России, Турции и Польши к двум колесившим по этим странам самозванцам. Все не признают Анкудинова, в России вообще без разговоров укорачивают на голову, но верят Лубе/Вергуненку. Причем, когда русский посол Телепнев пытается запутать великого визиря в смутных царевичах, тот четко отличает Дмитрия и Петра, ставя посла в неудобное положение.
Посольство Телепнева урегулировало отношения с Турцией. Той, на фоне кризиса власти (великий визирь менялся ежегодно, а султан Ибрагим конфликтовал не только с великими визирями, но и с сестрами, властной матерью и шейх-уль-исламом) и не слишком успешной войны с Венецией, деньги и покой на северной границе оказались банально нужней. Ну и великий визирь сменился, дезавуировав все обещания предшественника.
Говорят, султан Ибрагим очень любил собольи меха. Поминки крымскому хану по итогам посольства подросли до 20 000 рублей. Платили их в основном соболями.
Конец пометок на полях.
Такой вот Ивашка. Луба, Воренок-Вергуненок.
И краткие выводы.
Когда пишешь о тех временах важно помнить одно простое правило. Поступки всегда говорят красноречивее слов. Тем более слов случайных и/или ангажированных свидетелей.
И в случае такого подхода история последнего самозванца смуты перестает казаться такой уж сложной. Он родился зимой 1610 года в Калуге и был сыном законного наследника русского престола Дмитрия Угличского и вдовствующей царицы Марины Мнишек. В три года впервые претендовал на престол в ходе московских выборов 1613 года. Его сторонники на тот момент контролировали значительную часть страны (Казань, Астрахань, Вятка и т.д.). После измены казанского ополчения, перешедшего на сторону Романова (скорее церкви), и отступления в Михайлов отчаявшаяся мать отдала его одному из соратников Сапеги, который сберег мальца в имении гетмана Льва. Пошел по стопам отца, который в 1602-07, если угодно, тот тоже гостил у Сапеги.
А в России события развивались стремительно. Астрахань восстала, мать попала в плен к врагам, а по крупнейшим городам еще недавно его державы в клетке провезли совсем непохожего мальчика (видимо сына Ивана Заруцкого). Которого и казнили у Серпуховских ворот, символически инсценировав смерть царевича.
До 1619 года Сапега поддерживал Владислава Васа в качестве претендента на русский трон, но поход 1618 явственно доказал – чужака в Москве не примут, нужен свой. Доказал в том числе и Владиславу, который (в отличии от отца) не московский трон больше не рвался.
До 1633 года он живет под крылом Сапеги, тихо плетущего интриги в том числе и в Москве. На фоне разборок деятелей ополчения многие западники вернулись ко двору и во власть. Их не устраивает патриаршина, слабая армия, клерикальный прессинг. У некоторых из этой партии (Салтыковы, Трубецкие) есть родственники по эту сторону границы. Параллельно, опираясь на связи Нагих, царевич наводит мосты с Крымом. Там, с опорой на ногайцев, правят ханы, сторонники большей независимости от Турции.
Московское правительство Федора Шереметьева раздражает степняков в лучших традициях Годунова. Засечные черты вновь покрывают степь, а осмелевшие казаки даже берут Азов. Почему бы не подружиться с альтернативным царевичем, например казнив его кровника (и самих Гиреев доставшего, конечно)?
Трагедия смуты во второй половине 1640-х почти повторяется. У постели умирающего царя Михаила разыгрывается драма, где трон делят три претендента. Сын Михаила Алексей, сын Дмитрия Угличского Иван и датский королевич Вальдемар. За плечами Алексея церковь и княжата, за плечами Ивана западники, за плечами Вальдемара – видимо новгородцы.
Главным аргументом против избрания Ивана Дмитриевича становится его (реальное или мнимое) письмо с присягой турецкому султану, полученное от греческого митрополита. Поражение на выборах еще неокончательно, Алексей сидит на буквально шатающемся троне, внутренние разборки вырвутся наружу в Московском восстании 1648 года и восстании в Новгороде и Пскове в 1650, когда полстраны буквально отделилось и отказывалось признавать текущую власть. Западники по итогу своего добьются и отгонят от трона клерикалов, проведут серию реформ, сильно изменивших нашу страну.
Но Иван уже не узнает об их успехах. После поражения в выборах он жаждет реванша и ищет себе армию. Возвращается в Речь Посполитую, но та буквально на глазах погружается в состояние хаоса и межрелигиозной войны, плюс его атакуют иезуиты, которые на фоне накала страстей видят врага в любом влиятельном православном. И он бежит на юг.
Бежит в Крым, надеясь опереться на казачьи и ногайские контингенты, но оттуда его вывозят в Стамбул, где у царевича нет друзей. Жадные имперские чиновники легко сторговываются о его голове с друзьями из Москвы. Поддержка РПЦ – традиционная турецкая политика тех лет. Все логично – больше земель у церкви, меньше у дворян. А значит слабее армия, а значит можно не волноваться за северный фланг. А еще всегда можно оттянуть часть польских сил, спровоцировав руками всё той же церкви православную реконкисту.
История Ивана Дмитриевича – одна из последних классических смутных историй. История человека, на равных говорящего с царями и королями, помнившего свое родство и отомстившего убийце отца, рвавшегося на родовой трон и имевшего немалую группу поддержки внутри России, Литвы и Крыма. Побежденного скорее еще не расколотой церковью куда в большей степени, чем земными владыками.
Ибо Богово в те времена было все еще выше Царева. И в России, и в Польше.
Он проиграл и его забыли, остались лишь собачьи клички Луба-Воренок-Вергуненок. Как след на песке.