Конечно же, ничего у Лиды не получилось. Гладкая стенка. И с той, и с другой стороны! Рабочие, ребята простые, почесав затылки, предложили подпилить угол буфета, да и не париться. Лида «не париться» не желала! Авторская работа. Тайные отделения с замочками! Да вы что! Она позвонила мужу.
- Сашка! Сашка! Ты сейчас умрешь!
Тот терпеливо выслушал визги и придыхания супруги. Обещал переговорить с реставратором-краснодеревщиком. У Лиды дрожали руки.
Краснодеревщик проживал в Зашекснинском районе и был ужасно занятым человеком. Обещался приехать через месяц, после завершения какой-то важной работы. Пришлось ждать, сгорая от нетерпения, накручивая вокруг буфета круги. Как лиса накручивала круги вокруг виноградной лозы. Лида нажимала на несуществующие «точки», скреблась, простукивала стенку. Только что не пыталась лизнуть. Ей богу, как лисица…
Между тем, квартиру продали за приличную сумму. Погуляли на свадьбе детей. Подарили деньги. Дети чуть не плакали от счастья. Родители детей тоже плакали. Лида – немножко по другой причине: жалко было этих денег. Нет, чтобы поселиться в бабушкиной квартире, да и жить, поживать. А они грохнут стоимость целой квартиры на первичный взнос, да и после будут столько лет выплачивать ипотеку. И за что? За конуру в новостройке, даже не Питера, Всеволожского района. Конура, и есть конура. Тут кухня – тут диван. Все! Миллионы, миллионы… Одержимые какие-то, честное слово. И ведь придет момент, когда им все осточертеет…
- Осточертеет, продадут свою конуру, вернутся домой и купят целую усадьбу из мрамора, - одернул Лиду муж, - прекрати нюнить. Пошли со сватами плясать. Эти дураки машину подарили. И зачем, спрашивается, нашему Вовке машина. Он нихрена в машинах не понимает…
- Полька понимает, - одернула мужа Лида, - пусть будет.
Александр подмигнул жене:
- Ну ты-то у нас теперь богатая наследница. Тебе чего горевать. Приедет Борщев, найдет тайник… А там – золото, бриллианты…
Лида отмахнулась от мужа и вплыла в круг танцующих. Невеста была прекрасна. Жених – великолепен. Любят друг друга… Хоть бы не было развода. Хотя, как подсказывает современная жизнь, совместные долги скрепляют крепче, чем даже детки.
***
Реставратор Борщев совсем не походил на киношного Афоню Борщева. Сухонький, пожилой, верткий, юркий. Энергичный и деловой. Посмотрев на буфет, сразу назвал мастера. Похвалил хозяев за хорошую сохранность артефакта. Лида изнывала от нетерпения. А ларчик оказался не таким уж и простым.
- С левой стороны – полость, да, - сказал Борщев. Но и это – обманка. Смотрите.
Он, как слепой ощупывает лицо незнакомого человека чуткими тонкими пальцами, ощупал завитушки на левой фасадной стороне. Замедлился на ангелочке. Нажал легонько на его пухлую попу (ах, ну и шутник был этот Тур), что-то щелкнуло и выдвинулся миниатюрный ящичек, коробочка, внутри которого поблескивал ключик.
- Вот, посмотрите, целехонек! – пробормотал Борщев.
Он обошел буфет, встал на колени перед правой стороной, открыл дверцу, стал ощупывать боковую стенку.
- Здесь полость уже, потому вам и кажется, что потайные ящики слева.
Вновь его живые пальцы начали исследовать поверхность стены. Оп. Щелчок. Маленькая скважина. Ключик легко в нее вошел, легко повернулся, и вновь послышался щелчок. Стенка отодвинулась, показав ряд ячеек. Все они были пусты. И только в одной белело что-то.
Мастер вынул из тайника конверт и… шкатулочку.
Конверт до сих пор пах женскими духами. К нему было страшно прикасаться. А в шкатулке, на мягкой атласной подушечке, лежало чудесное колечко с бирюзовым камнем в изящной облатке, с гравировкой, которую было сложно прочитать без лупы.
Борщев достал из своего несессера перчатки. Потом внимательно разглядел кольцо.
- Именное. Обручальное. Девятнадцатый век. «От Валентина навеки». Гравировка сделана, предположительно, в начале двадцатого. Интересно. А откуда у вас этот буфет? – Борщев, потушив деловой блеск в глазах, поправился, - Если не хотите, можете не отвечать.
- Да ничего, - голос у Лиды дрожал, - бабушка рассказывала, что ее родителям мебель досталась от какого-то барина. Мол, буржуя арестовали, а бабушку с дедушкой премировали. Как-то так…
Ей не терпелось посмотреть содержимое старинного конверта. Она не знала, как к нему подступится, рвать?
- Не стоит, - Борщев вынул из своего чемоданчика тонкий скальпель и аккуратно вскрыл конверт. Там было вложено письмо и еще какая-то бумага. Прочитали…
В левом верхнем углу было отпечатано:
«Метрическая книга православной приходской церкви. Декабрь. 8 дня 1919 г.
№ 35
Г. Череповецъ»
В центре нарядным шрифтом –
«Метрическое удостоверенiе.
Въ книгъ православной церкви Рождества Христова о родившейся за 1919 г. Въ статыъ подъ № 35 значится, что Прасковья Борисова, дочь закон. супругов Петра Каспаровича и Марии, ур. Келлас Борисовых родилась 8 декабря 1919 года
Въ чемъ подписью и приложенiемъ церковной печати удостовiъряется»
И подпись. Неразбочивая закорюка.
Лида развернула письмо. Буквы расползались перед глазами. Смысл слов ей было не разобрать, мысли путались. Борщев тактично кашлянул.
- Я все понимаю, но нам нужно обговорить сроки. В другой раз?
Саша увел его на кухню. Лида перечитала послание несколько раз, пока до нее не дошел главный смысл прочитанного.
«Дорогая наша девочка. Петя категорически запретил мне оставлять хоть какие-то послания. И, уж тем паче, драгоценности. Сказал, что так будет лучше для тебя. Ибо время настало страшное. И будет лучше, если ты, моя кровь, моя плоть, моя душа, вырастешь в простой семье, у простых и добрых людей, спрятанная от бед и невзгод.
Имение наше разграбили самым бессовестным образом. Все, что осталось, мы отдаем этим добрым людям, согласившимся стать твоими родителями. Нам же бежать некуда… да и зачем? Твой отец, Прасковья, был героем войны! Вернулся с тремя «Георгиями» и ранениями. От кого нам прятаться? Почему мы вдруг стали считаться кровопийцами? Время покажет. А сейчас времени нет. Говорят, что таких, как мы, увозят далеко, далеко, на север. Это – гиблый путь. А я не хочу твоей гибели.
Когда-нибудь ты найдешь это письмо. Бог сам рассудит. Если не найдешь тайник – на то Его воля. Пусть найдут другие – твои дети, или дети ТВОИХ детей.
Знай, мы очень тебя любили, больше жизни. И мы очень скорбим о разлуке с тобой.
Прости нас. Храни тебя Бог!»
Лида так и застыла с письмом в руке. А потом ринулась к компьютеру. Набрала инициалы авторов письма. Никакой информации. Имение, имение… Подсказка была рядом. Бабушка родом из деревни Замошино. Ее привезли оттуда, когда совсем есть нечего стало. В двадцать втором, кажется, году. Крестьяне тогда потянулись в города на заработки.
Лида представила себе картину переезда: заколоченные окна избы, худая лошаденка месит грязь дороги, тащит телегу, в которой царит, перевязанный веревками этот буфет и оставшаяся барская мебель. Женщина со скуластым лицом бредёт справа от телеги. Невысокий мужичок – справа. Где-то, в недрах драгоценной поклажи, сидит закутанная девчонка. Малюсенькая и удивительно серьезная.
Лида знала эту деревню. И знала, что в селе была усадьба. Небольшая, скромная, принадлежавшая офицеру-инвалиду мировой войны. Знала, что офицера и его супругу расстреляли сразу за усадьбой, даже до Череповца не доехали. За что? За то, что офицер. Не белый, не буржуй. А просто – офицер. Озверевшие люди не ведали, что творили.
Уже потом Лида разыскала фотографии семьи, предком которой является. Посмотрела на них и обомлела. Женщина и мужчина. Жених и невеста. Красивые, тонкие лица. Светлые глаза женщины. Серьезный взгляд и стройный стан военного. Она сидит вполоборота к зрителю. Руки спокойно лежат на коленях. Темная юбка и аккуратная, светлая блузка. Блестящий узел светлых волос на макушке. У них все впереди. Женщине не хватает кувшинки в прическе, и тогда получилась бы бабушка Паня… А если бы на лице военного, стоявшего около невесты, были бы Панины глаза, получился бы Вовка…
Вот так.
- А, может, и не надо ничего Вовке рассказывать, - Саша коснулся плеча жены, - зачем это все… ворошить. Предательство какое-то получается. Ведь родители бабы Пани были честными, хорошими людьми. Всю жизнь на заводе… Тумбочки эти сохранили, даже не продали. Даже на дрова не распилили… Ну к чему нам это… дворянство? От имения ничего не осталось, сожгли и забыли. Права на землю предъявлять – смысла нет. Уж сколько всяких потомственных князей права предъявляли – без толку. Лида, слышишь?
Лида не слышала. Лида видела…
Маленький, аккуратный, крашеный в белый с голубым дом с мезонином, спрятавшийся в яблоневом саду. Полукруглый балкончик. Легкие занавески колышет ласковый ветер. Занавески скрывают от постороннего взгляда внутренние покои счастливой семьи… Пол, пропитанный мастикой, блестит под скупыми лучами весеннего солнца. Солнечные зайчики самовольно гуляют по буфету из красного дерева, по белым изразцам печи, по лицу молодой и прекрасной женщины. Она стала женой. Она любит и любима.
И вдруг идиллистическая картина покрывается рябью… Тот же дом. Ставни, перила, двери – разбиты, а полы передней заплеваны и затоптаны. Та же женщина в темном, укутанная по-бабьи шалью, торопливо пишет записку, прячет ее в найденный в бумагах, нарядный конверт. Снимает с пальца кольцо и щелкает замочком футляра. Прячет документы и письмо в потайном ящичке. Кидается к дочери, спящей в колыбели, хватает ее на руки, и, полная отчаяния, прижимает к груди.
Ей больно. Ей плохо. Ее душат слезы. Она не может расстаться с дочерью. Но расставаться надо.
В саду ждет молодая бабочка, плотненькая, низенькая, румяная. Бабочка бережно, но настойчиво отнимает от груди барыни девочку, говорит какие-то слова утешения и надежды. Ее мужичок кряхтит и топчется позади. Надо бы мебеля как-то в телегу грузить, пока последнее не растащили. Это он не из корысти говорит. Просто… Чего добру зря пропадать. Хозяев в Вологодский ЧК отвезут… Пока туда-сюда, местные дураки усадьбу подожгут. А так… Может все устаканится. Может, отпустят. А вот и мебеля целые. И дочка, и мебеля…
Лида не желает представлять, что случилось дальше. Лида плачет, тихо, беззвучно, скорбно, как плачут по давно ушедшим из этого мира в иной, хорошие, светлые, невинные люди.
Автор: Анна Лебедева