Энэр

Андриан Ладан

Хмарь одеялом нависла,

Смога першит коромысло,

Серость одежд

Не внушает надежд

Приближения к истине смысла.

Приближение к истине смысла

Манит, словно несбыточный сон:

Разыгралась звезда и затихла,

Но последовал звёзд легион!

Предисловие

Вселенная расширяется. Жизнь развивается. Познания углубляются. Совершенствуются технологии. Оздоровляется общество.

То, что раньше воспринималось вымыслом и сказкой, высмеивалось вздором и чушью, клеймилось прожектёрством и утопией, по прошествии времени стало реальностью. 

Ковёр-самолёт, блюдечко, на котором видно то, что происходит далеко, сани и печь, подчиняющиеся слову человека, подводная лодка... — не перечислить всего дивного, что человек выдумал в пустых грёзах, не предполагая, что фантасмагория когда-то может воплотиться.

Человеческая мысль, уподобляясь Богу-Творцу, делает чудеса реальными!

Однако, если экстраполировать линию развития в будущее, что там увидим?

Конечно же: космические города и яхты, полёты к другим звёздам и галактикам, несметные богатства вселенной, новые химические элементы, новые их соединения, дающие фантастические свойства!..

А на Земле: управление климатом, усмирение разрушительных стихий, и там, где были пустыни, ледники и голые скалы, раскинутся райские сады, частично оставив прежнее безжизненное контрастным украшающим интерьером, те же райские сады — под водой и на воде.

А как же рай — тот самый, о котором человечество грезило испокон веков?

Вот именно! Мысль человечества беспредельна, и то, что грезилось веками, когда-то станет реальностью — даже если рай не был сотворён Богом, то человек, уподобившись Богу-Творцу, создаст его сам! 

Создаст и соберёт в него души, достойные уважения, — не тех, кто растратил свой короткий, но бесценно дорогой земной отрезок впустую в дремотном дурмане «сонной державы, что раскисла, опухла от сна», не тех, кто «оставил позади себя мрак, воплощённый в своём образе», не тех, кто увяз в мелочных меркантильных интересах, пусть даже в огромных суммах, а тех, кто признал для себя приоритетными интересы родного общества, интересы всего человечества!

А каким будет человеческое общество?

Александр Сергеевич Пушкин, в жестокий век «главою непокорной» восславивший свободу и волю, сокрушительно клеймил тиранию!

Вослед ему Лев Николаевич Толстой также отмечал с осуждением: «Люди считали, что священна и важна не красота мира Божия, данная для блага всех существ, — красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом!»

Позднее Михаил Афанасьевич Булгаков прорицал: «Всякая власть является насилием над людьми, и настанет время, когда не будет власти кесарей... Человек перейдёт в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть!»

И верится, что человечество, действительно, достигнет-таки такой высоты развития общества, где не будет ни малейшего угнетения, где будет полная свобода, ограниченная только здравым смыслом, — живи, как тебе хочется, но(!) не мешай другому в этом!

Вопрос лишь в том: когда достигнет? То ли через век, то ли через миллион веков? И ответ зависит от нас самих: хотим ли мы, чтобы наши дети жили в благодатном обществе или после нас хоть трава не расти?!

А ведь так хочется, чтобы дети жили лучше нас! Чтобы вздорные человекообразные не отбирали у них детей, как отбирают у нас, чтобы алчные столоначальники не устраивали пожары и грабежи в целях спекуляции детьми, землёй, имуществом, полномочиями, чтобы полиция и суды привлекали их к ответственности, а не создавали видимость защиты прав народа, когда на самом-то деле прессуют народ в угоду тех самых зарвавшихся столоначальников, чтобы высшая власть, если уж таковой не избежать, была в руках народа, а не в лапах узурпаторов!

Ах, как же хочется, чтобы дети жили в благодатном обществе!

Если и в наше время находятся Достойные, которые тем богатством разума, коим одарила их Природа, одаряют всё человечество, то в благодатном обществе, несомненно, каждый индивидуум найдёт оптимальное применение своим способностям, и каждый будет по-своему ценен для общества, ведь по отдельности мы, как и пчёлы, выжить не сможем, а в благодатном обществе шанс не пройти бренный путь впустую у потомков будет выше.

Следовательно, наше время, в коем проще скатиться в преисподнюю, о которой умолчу, даёт замечательную возможность, не страшась распятий, не страшась одиночного противостояния лютой своре человекообразных, прилагая максимум усилий по продвижению общества на пути позитивного развития, войти в легион Достойных!

Но пасаран!

Глава I. И когда звёзды взорами будут пасти...

Казалось бы, что была пустота… Полная пустота!.. Но это только казалось, потому что на самом деле даже и пустоты не было… И вакуума не было… Абсолютно ничего!!! И даже выражение «на самом деле» здесь вообще неуместно, поскольку быть не могло и того, что на самом деле…

Он оказался в полной темноте, но, постепенно привыкая к ней, заметил далёкие крапинки звёздочек... 

Кроме далёких звёздочек не было больше ничего, и стало одиноко, и холодно, и захотелось приблизиться к тем звёздочкам, чтобы обогреться. Это смутное желание мелькнуло безо всякой надежды на воплощение и, казалось, угасло, но притаилось где-то в потаённых уголках сознания — притаилось и тлело...

Тлело долго, согревая крохотной надеждой, пока не почудилось, что крапинки растут. Тогда желание проявилось вновь, вспыхнуло, и звёздочки, и впрямь, стали приближаться...

Но росли они медленно, однако и он никуда не спешил. Звёздочки становились всё ближе, всё ярче, а затем показались еле видимые облака туманностей, но звёзд становилось всё больше, и размытые туманности затмились их сиянием...

Он уже приметил, что звёзды движутся в одном направлении, сливаясь в сплошной поток... Течение не было тесным, можно было плыть и против него, и поперёк, но двигаясь, как все, он сам себя уже стал ощущать такой звёздочкой, стремящейся куда-то туда...

Звёзды плыли, и он плыл... Попытавшись было плыть с опережением, он ощутил недовольство и приструнил себя... Но вдруг услышал слова: «Я на Бога смотрю по-иначе: не склонившись в поклоне, а прямо. Принимаю всё то, что назначил, но вакутою прусь упрямой...»

Несколько звёздочек шарахнулись туда-сюда, но восстановили свой прежний путь.

Он присмотрелся туда, откуда доносился голос, и осознал, что вновь плывёт не так, как все. Вновь возникло ощущение недовольства, но на сей раз он уже проигнорировал его. Проигнорировал, но стал воспринимать взгляды, обращённые на него. Недовольные взгляды проплывали мимо, а он плыл куда-то не туда...

В отдалении виднелась ещё одна звёздочка, плывшая не туда, но, видимо, сдалась влиянию укоров и слилась с потоком...

Значительно позднее показался едва уловимый туманный берег на краю звёздного потока, а на нём кто-то восседал в сверкающем серебром одеянии. Общий поток тотчас утратил интерес для него. Этот кто-то чудился значительно важнее, чем неясная общая цель, и появилось желание приблизиться к нему — и берег стал приближаться. Другие звёзды удивлённо оглядывались...

Восседающий приметил его и поманил сверкающей рукой:

– Торопишься к цели иль здесь отдохнёшь? В беседе суть истины, может, найдёшь!

Нужно было что-то ответить, но слова, словно комом в горле, застревали, не находя возможности произнестись.

Он вышел из потока, не обращая внимания на укоры, и, скромно расположившись на берегу, наконец-то с трудом выдавил:

– Я не проти... чтобы побесе... А вы кто?

Восседающий приветливо улыбнулся и прочёл:

– Я — ученик, от края и до края вселенной открывающий красу...

– Так мы... во вселе...? Или... том свете? — вопрос дался уже чуточку легче.

– ...Никто всецелой истины не знает, лишь ждущий каплю чуши, что несу, — продолжил серебряный.

– Меня Кузьмо... Можно про... Кузя — друзья... так зовут. А вас?

Кивнув головой, серебряный с искренней улыбкой представился:

– Кузьме почтенье от простого Бо! Лишь с радостью, без всякого сомненья, встречаю каждого, влекомого стремленьем увидеть лучик света от Него.

– ...ачит, Бо?! Прем... рад! — Кузя хотел подать руку, забыв о сломанных пальцах, но ощутил, что подать нечего.

Бо заметил замешательство и дружески посоветовал:

– Не суетись, Кузьма! Прими, как должно, что нет сейчас ни рук твоих, ни глаз! Душою видеть всё без глаз возможно! Душа подаст всем руку и без нас!

Бо говорил неспешно, легко и искренне, что понравилось Кузьме, и он, преодолевая ком, признался:

– Мне как-то неловко отвечать не стихами.

– Стиль стихов — лишь обложки глянец! Сущность слов — благодатный дар... — успокоил Бо.

– Здорово у вас получается! Вот бы мне так научиться!

– На щеках — молодой румянец. Всё придёт — будет слов пожар! — продолжил Бо.

– Пусть так! — согласился Кузя. — Так эта река к Богу течёт?

Бо оглядел реку и с сожалением произнёс:

– Чтобы Бога узреть, все смиренно плывут, но искомого нет — бесконечность найдут.

– А как тогда увидеть Его?

– Чтобы увидеть Бога, плыть, как и все, не стоит! Только шагнёшь с порога — дверь за тобой закроет! — прочёл Бо.

– Вы какими-то загадками говорите! — Бо выглядел сверстником, но в его доброй интонации улавливалось столько мудрости, что Кузьма никак не мог перейти на «ты».

Бо взглянул так, словно смотрел насквозь, и удовлетворённо предложил:

– Вблизи большое взглядом не объять! Попробуй сам себя ты в нём понять! Поведай о себе, и, может быть, не надо будет бесконечно плыть!

– Пусть так! — вновь согласился Кузя.

С каждым произнесённым словом говорить становилось всё легче, и он стал рассказывать о себе.

***

Кузя рос в небогатой трудолюбивой семье. Отец работал то плотником, то столяром, то наладчиком деревообрабатывающих станков. Кузя был первенцем и впитывал от отца его мастерство. Перепадало от отца за непослушание и за чрезмерное любопытство. Это любопытство касалось тайн, скрывающихся внутри всего — от игрушек до приборов. Сначала Кузя разбирал игрушечные машинки, а потом уже хотел найти двигатель в отцовском компасе: ведь должно что-то вращать стрелку! Чрезмерное любопытство, естественно, влекло за собой иные уроки...

Учёба Кузи виляла от посредственности до замечательности в зависимости от того, интересен ли был предмет. Так, в диктантах он упорно писал «-ево», как и звучало, венчался взбучками по математике за ответы вслед за условием задачи, а физические опыты упорно повторял дома... Один факт из школьной жизни особо врезался в память: в познании химии Кузя всегда оставался середнячком, но перед выпускным экзаменом заново проштудировал всё то, что долбилось долгое время; на экзамене сполна ответил на вопросы билета, и учительница, будучи уверенной, что Кузя списал со шпаргалок, пыталась выявить подлог — завалить его дополнительными вопросами, но и на них Кузя ответил влёт.

– Почему ты так не отвечал на уроках?! — поразившись, возмутилась учительница.

– Так неинтересно было, — промямлил Кузя.

– Вот за то, что ты лоботряс, а не тупой, как я думала, пятёрки от меня не дождёшься! — с глубокой обидой разгневалась седая учительница. — Чтобы всю жизнь помнил, что нельзя так относиться к самому главному предмету!!!

Новобранцем, по счастливой случайности, Кузя попал в десант.

Командование внушало: «Вам выпала высокая честь служить в десанте! Каждый десантник — это боевая машина по уничтожению врага, и ваша обязанность — беспрекословно выполнять всё, что приказано...»

Кузя категорически не желал чувствовать себя машиной, но возражать было глупо. Он постигал боевую подготовку, а особенно — матчасть, где всё было интересно: оружие, боевые машины, самолёты, вертолёты... Хотя изучать было интересней, прикасаясь руками, но и бумажную лабуду приходилось постигать. 

Его интерес отразился обратной службой: командир роты, решивший хвастануть перед проверяющим, вызвал Кузю из строя и подобострастно обратился к генералу с просьбой задать контрольный вопрос; Кузя влёт ответил на вопросы о дальности стрельбы пулемёта, принципе действия автомата изменения клиренса БМД и даже о назначении автомата перекоса вертолёта с использованием терминов аэродинамики; генерал даже выпятил грудь и мимикой выразил гордость за такого солдата и предложил Кузе службу в штабе армии.

Командир роты, провожая Кузю к генеральскому вертолёту, признался: «Ты мне такое дело сделал!!! Я тоже не остался в долгу!»

В поощрение Кузе вместо интересного дела пришлось заниматься рутинной рассылкой документов с грифом «секретно» и «для служебного пользования». Многие мечтали о службе в штабе, а для Кузи это было как наказание.

Лишь на время крупных учений Кузя возвращался в родную дивизию и радостно ощущал себя частицей впечатляющих шлейфов, высыпавшихся за самолётами.

Как-то под конец службы пожилой генерал пригласил Кузю прогуляться по штабному парку. Полковники, шедшие навстречу, переходили на звучный строевой шаг, отдавая честь, а генерал отделывался лёгким взмахом. Таким же взмахом приветствовал полковников и Кузя.

– Так ты не хочешь остаться? — пожурил генерал по-отечески. — Ведь на твоё место масса желающих!

– Нет, Геннадий Даниилович, я по характеру свободный человек! — ответил Кузя, обращаясь с уважением, но без тени подобострастия.

– Как я тебе завидую! — пожал руку генерал.

После службы в армии Кузя погостил немного дома и подался на работу в строительную бригаду, прокладывавшую трассу через тайгу. Бригада жила в вагончиках, переезжавших с места на место по мере строительства трассы. Это вполне устраивало Кузю, поскольку в родительском доме было уже тесновато.

Целый год трасса уходила всё дальше от родного городка, и Кузя всё реже наведывался к родителям. А потом вся бригада со строительной техникой была переброшена за Урал, где сулилось значительное повышение зарплаты. Там Кузя проработал долго — и в одной деревушке, стоявшей неподалёку от трассы, где бригада прикупала свежее молоко, познакомился с Катей.

Катя помогала соседке доить корову, а сама соседка доить уже затруднялась в ожидании родов. У соседки они и познакомились. Катя оказалась трудолюбивой и спокойной. Её родители погибли в аварии, и она жила с бабкой, характер у которой был прескверным. Катя топила печь, готовила еду, мыла полы, но для бабки всё было плохо. Катя рада была бы куда-нибудь уехать, но не было ни денег, ни вариантов, ни подходящей одежды.

Вечерами Кузя и Катя подолгу сидели на лавочке, а бабка всё сновала и ворчала на них. Кузя уговорил начальника взять Катю помощницей поварихи Нюры, которая, потеснившись, с радостью приняла напарницу.

Начальник Федот ценил Кузю за то, что ему можно было поручить любое дело, не сомневаясь, что будет сделано на совесть. Кузя охотно брался за любое поручение. Он освоил работу бетоноукладчика, сварщика и бульдозериста и выполнял не хуже специалистов с удостоверениями. Видя, что отношения Кузи и Кати серьёзные, Федот строго запретил бригаде даже материться в её присутствии, не то что клинья подбивать.

В небольшом городке, где трасса подходила к завершению, Кузя и Катя расписались. Родители Кузи не приехали, поскольку было очень далеко, да и остановиться было негде. Общались лишь по фону.

После завершения работ руководство, рассчитавшись с работниками, распустило бригаду. Вагончики и строительная техника были собраны на площадке заброшенного завода, где Кузя остался охранником. Но это было ненадолго. По железной дороге всё имущество должны были перебросить куда-то далеко, где потребности в бригаде уже не было.

Кузя стал спешно искать работу, но работа сама нашла его. Оказалось, что Федот перед отъездом заглянул на частную фирму и замолвил директору слово о трудолюбивом непьющем мастере на все руки.

Директор Тихон не счёл за унижение лично приехать к Кузе, чтобы познакомиться. Так, после отправки техники, Кузя и Катя перекочевали в съёмную комнату, которую нашёл сам Тихон.

Для Кати на фирме работы не было, а Кузя был востребован вдвойне. Фирма занималась продажей металлопроката. Ответственными за металл были кладовщицы Фая и Рая. Михалыч работал на погрузчике, Потап заведовал газорезкой, а Игнат — дисковой пилой. Кроме того, все мужики занимались переноской, выправлением, строительством и другими хозяйственными работами. Поэтому нужный специалист в нужный момент мог оказаться в другом конце базы. А посему Тихону нужен был специалист на все руки.

Дисковый резак Кузе был знаком. Импортный погрузчик в управлении оказался намного проще и приятней, чем норовистый и капризный бульдозер. И газорезка была не сложнее сварки. 

Тихон оказался добрым, но требовательным мужиком. Зарплата выплачивалась в конверте, и никто не знал, сколько получает другой. Ультимативное требование Тихон поставил сразу: «Если кто-то узнает, сколько в твоём конверте, то сразу последует увольнение!»

***

Потап с Игнатом были курящими и не отказывались пропустить стаканчик, и это их сближало. Непьющий и некурящий Михалыч был вынужден сохранять с ними дистанцию, а потому был рад появлению Кузи, стоявшего на аналогичных позициях, и за совместной работой и в «перекуры» делился своим житейским опытом.

Как-то Михалыч продиктовал Кузе номер своего фона, и тот запомнился, как особый узор: достаточно было запомнить две цифры, как остальные выстраивались сами — 64324623.

Михалыч был в разводе. Среди родни и знакомых брак Михалыча долго считался идеальным, но когда Михалыч, вкалывая на трёх работах, скопил на квартиру, то радость новоселья была недолгой: жена потребовала развода. С полгода Михалыч упирался, убеждал, что добрые отношения дороже всего на свете, но жена беспрестанными скандалами добилась своего. Михалыч оставил ей квартиру и вернулся жить в деревню к матери.

Продолжая вкалывать, он срубил новую избу и сделал в ней удобства не хуже городских. Деревушка, расположившаяся на берегу речки, бочком упиралась в лес, и участок земли матери-отца был с самого краю — речка на задах да лес с боку — загляденье, в чём Кузе выпал случай убедиться.

Жена Михалыча, резко подобрев после развода, стала приезжать в гости, но Михалыч догадался о причинах такой перемены: ещё и дом вознамерилась оттяпать. Да и в дочери читались те же самые черты, как в яблоке — от яблони.

Михалыч частенько делился житейскими проблемами, перемежая повествование прибаутками, поговорками и известными фразами, а Кузя слушал, цепляя прибаутки и не особо вникая в подробности чужой жизни. Ему казалось, что волею судьбы его минула сия горькая чаша: будущая семейная жизнь Кузе казалась уже выстроенной — не шикарной, но благополучной, и беспокоиться, казалось, не о чем, но судьба плела свои узоры.

***

Через год у Кузи и Кати родилась дочка Маля. Хозяйка квартиры, Алиса, относилась к ним как к родственникам. Она помогала Кате и словом, и делом, и даже комнату свою не запирала никогда. Летом Алиса жила в садовом домике, а Кузя и Катя чувствовали себя совсем вольно.

Рая, жившая в том же подъезде, была знакома с Алисой и порой заходила поболтать. Оказалось, что именно она порекомендовала Тихону пустующую комнату. Катя и Рая стали подружками, и на работе отношения Кузи с Раей тоже были тёплыми — дружескими, на что с недовольством смотрел Потап.

У Михалыча полоса жизни была не столь светлой, он схоронил мать и пытался вновь завести семью, но всякий раз обжигался на корыстных устремлениях подруг.

Как назло, у Тихона открылся нехороший принцип — он никогда не пересматривал оговорённый размер зарплаты. Михалыч, проработавший больше всех, предложил сообща поставить вопрос о повышении, но из солидарности поддержал лишь Кузя, а другие отмежевались. Михалыч был уволен, Кузя предупреждён, а добрые отношения в коллективе сменились подозрительностью. Нагрузка на Кузю увеличилась, а зарплата осталась прежней.

Потом и на Раю свалилось горе. Её шестилетний сын катался на санках с горки, и какие-то пацаны врезались санями ему в живот. Сын вернулся домой со слезами, а Рая постаралась успокоить его, мол, мужчины не плачут: искать виновников было поздно и бессмысленно. Вечером у сына поднялась температура. Рая, оставив Кате дочку, отвезла сына в больницу. Его поместили в стационар, а Рае наотрез отказали в намерении быть с ним.

Врач пришёл к пацану только утром и обнаружил его умершим. «Защитники» детей сворой приехали к Рае и, обвинив её в избиении сына, отобрали дочку. Сколько ни искала Рая справедливости в прокуратуре и судах всех инстанций — везде отпинывали. С горя Рая запила, и её лишили родительских прав.

Катя, с которой Рая делилась своими горестями, пересказывала их Кузе, поражаясь, какие страшные дела творят власти. Как-то она сказала: «У нас с тобой всё так хорошо, что даже страшно! Хоть бы ругались, что ли!»

Когда Рая повесилась, Катя долго была вне себя от ужаса, а потом стала намеренно устраивать глупые ссоры.

Потап, не раз подкатывавший к Рае, тоже запил. В поддатом состоянии он со слезами на глазах обвинил весь коллектив в смерти Раи: «Мы должны были пойти все вместе и отобрать дочку у этой своры!!!» — орал он.

Тихон предупредил его разок не приходить на работу пьяным, а на другой раз уволил.

Кузе Тихон принёс официальные удостоверения газорезчика-сварщика и водителя погрузчика и свидетельства о прохождении полных курсов обучений.

– У нас всё покупается и продаётся, — пояснил Тихон.

На Фаю легла двойная работа, а Тихон надолго слёг в больницу. Его жена, занявшая директорское кресло, приняла нового работника по имени Эдик, который ничего не умел и ничего не хотел делать, а лишь льстиво улыбался всем.

***

Маля росла хохотушкой. Радость переполняла её во всем. Кузе нравилось играть и гулять с ней. Катя хотела устроиться на работу в детский сад по соседству, но Кузя настоял на том, что при их скромных потребностях его зарплаты на жизнь хватает, а потому Кате лучше посвящать себя дочке. Разок они погостили у родителей Кузи, чему те были несказанно рады. Прошло уже немалое время после того, и мать приглашала вновь, но скопленного хватило бы только на дорогу, а Катя снова была беременна.

Кузю раздражало заискивание Эдика, но ещё больше раздражала необходимость полного контроля над тем, что и как он делает. Проще было самому всё сделать, чем принудить нерадивого, и Кузя стал поучать неумеху, не пренебрегая повышенным тоном и крепким словом. 

Тихон, вернувшийся из больницы, не реагировал на просьбы Кузи уволить Эдика. Дошло до того, что за поломку инструмента Кузя отвесил Эдику тумаков, за что сам потерял в зарплате. Выяснилось, что Эдик — племянник жены Тихона, и принят, чтобы докладывать обо всех. Тогда и Кузя стал работать «спустя рукава». Эдик сидел на лавочке, а Кузя сам неспешно резал, грузил, строил, выправлял, чистил. А клиенты ждали. Вместо Тихона всё чаще сидела его жена, а очередь покупателей становилась всё короче.

– Надо было послушать меня, не было бы болота! — высказал Михалыч, с которым Кузя продолжал поддерживать отношения. — Да и Тихон прогадал: погнался за топорищем — упустил топор! 

Михалычу жизнь преподнесла новые проблемы: его деревушка была на краю города, и участок вблизи леса и речки приглянулся кому-то из «крутых». Поначалу «крутой» сам подъехал к Михалычу в компании с местным главой и предложил вроде как немалую сумму за участок земли с условием, что Михалыч уберёт свои «дрова», имея в виду дом. Михалыч отказался, поскольку место нравилось самому, и оно было памятью об ушедших родителях, да и за предложенные деньги невозможно было приобрести даже комнату в коммуналке. А затем произошёл пожар: пока Михалыч был на работе, его дом сгорел дотла.

По заявлению Михалыча полиция возбудила дело о поджоге, но никаких результатов не было. Ни в доме, ни во дворе Михалыча не было ничего самовозгорающегося, и даже электричества в тот день, по стечению обстоятельств, не было, но полиция меднолобо не желала признать факт поджога: «А вдруг кто-то окурок из-за забора бросил!» — и это в таком месте, где посторонние лишь с десяток раз проходили за год!

Михалыч перебрался жить к сестре, ютившейся с дочерью в однокомнатной квартире, а на пожарище сколотил «курятник», чтобы видно было, что место не пустое.

***

Ссоры в семье вошли в норму. Катя всё больше походила на свою бабку, и Кузя тоже на неё покрикивал, что слышали соседи. Руку только не прикладывал.

Когда пришёл срок, отвёз в роддом. По дороге не разговаривали после очередной ссоры.

Наутро Катя родила сына, а позднее, вся бледная, улыбалась Кузе в окно и попросила прощения за глупые скандалы.

А потом Катя умерла.

Когда Кузя, убитый горем, сидел перед дверью главного врача, старушка уборщица, моя пол, тихо пробормотала, не обращаясь к Кузе, что врачи заболтались на пересменке и забыли, что детское место не вышло.

– Судить их надо, да только правды не найдёшь! — посетовала старушка, глядя в пол.

Главврач так и не принял Кузю и не дал никаких объяснений.

Кузя подал заявления в полицию и прокуратуру. Офицер полиции, принявший заявление, посоветовал прийти на следующий день, и Кузя пришёл. Его проводили к подполковнику Яруллину, который принял Кузю радушно и внимательно выслушал.

– Ты воздух нюхал, кем главврач приходится прокурору города? — трепанул Яруллин с нескрываемой хитростью.

Кузя вспылил, что не знает и знать не желает, и это не должно иметь никакого значения.

– Пухнарь ты ещё! Дубарь глупый! Жизни не знаешь! — сделал вывод Яруллин. — Ты что думаешь, что я ради тебя на фонарь полезу?!

Кузя не знал, что ответить. Яруллин закурил, да так, что некурящему Кузе стало противно, и, попыхивая дымом, пробубнил:

– Ты забудь об этом. Дырку себе найдёшь, родит снова, и живи себе в тряпочку, а я тебе помогу, если что!

Кузю возмущало не только курение, но и наглое отношение к человеку со стороны полицейского. В строительной бригаде мужики тоже курили в вагончике, но, из уважения к другим, старались выдыхать дым в форточку, а подполковник полиции дымил нагло — прямо в лицо. Кузе хотелось и плюнуть в рожу, и вмазать сигарету ему в рот натруженным кулаком, а сказанные слова, говорящие о полном безразличии к убитой медиками жене, были верхом цинизма! Внутри всё кипело, и Кузя боялся, что, как только откроет рот, то выскажет всё этому подонку и матом, и кулаками! Во избежание скандала и драки Кузя молча встал и пошёл к выходу. Яруллин вдогонку ещё подсыпал соли:

– Ты намалявил бы отказную на сына, всё равно виться не сможешь!

Кузя шёл по коридору, разбивая костяшки кулака о стены. У вертушки его остановил дежурный и передал требование явиться на следующий день к назначенному времени.

В прокуратуре ответили, что прокурора нет, а ответ на заявление будет дан в установленный законом срок.

В роддоме увидеть сына не дали, сославшись на то, что он проходит специальный курс восстановления.

Алиса, присматривавшая за Малей, пока Кузя обивал пороги, сообщила, что уезжает в сад, который нужно было подготовить к зиме.

Мале уже минуло три года. Она уже умела читать по слогам, считать на пальчиках, лишь произношение было слабое. Кузя говорил ей, что мама в больнице, но дочка скучала по ней и, видимо, чувствовала что-то более ужасное — не веселилась, а сидела задумчиво.

***

На следующий день, когда Кузя вновь пришёл в полицию, взяв с собой Малю, его снова проводили к Яруллину. В кабинете оказалась лишь толстая грудастая баба, явно восточной внешности, в цветастой одежде с массой бус и золотых колец. Увидев Малю, она сразу засюсюкала с ней и попросила её к себе на колени. Маля пошла, но неохотно. Женщина говорила с Малей противно искажённым голосом.

– Если вам не с кем будет оставить дочку, то приводите её ко мне, — предложила она.

Её вид, а особенно фальшь при обращении к ребёнку, вызывали отвращение, и Кузя отказался от предложения, но баба всё-таки всучила ему бумажку с адресом.

– А-а! Вы уже замарьянились?! Вот и хорошо! — поощрил вошедший Яруллин и добавил, обращаясь к Кузе: — Сулима Мухаметовна готова виться о твоём сыне.

– Я никого не просил брать заботу о нём!!! — взорвался Кузьма.

– Ну полегче-полегче! — командно выдавил Яруллин. — Ты сам вчера сказал, что не сможешь виться.

– Я такого не говорил!!! — снова крикнул Кузя.

– А какая разница?! Я сказал, а ты промолчал — значит, согласился.

– Я о своём сыне буду заботиться сам!!! — яростно заявил Кузьма.

– Ну в этом вы не правы! — презрительно ответил полицейский, переходя на гонор. — Где вы будете и чем, будет решать государство, а государство — это я! Так что сядь и успокойся!.. А то закрою тебя подальше!

Маля, никогда не видевшая отца таким злым, заплакала. Кузя понял угрозы и понял бессмысленность своего взрыва. Он подошёл к Сулиме, чтобы забрать дочку, но Сулима вцепилась в неё, зашипев, как змея:

– Вы доводите ребёнка до слез! У вас и дочь надо отобрать!

– Пойдём ко мне, — позвал Кузя, обратив ладони к дочери, силой стараясь говорить спокойно.

Маля протянула ручки навстречу, но Сулима не отпускала её.

– Отдай пока! — приказал Яруллин.

И Сулима подчинилась, расцепив хватку. Кузя взял Малю на руки и собирался покинуть эти злобные стены, но Яруллин остановил его, прогундосив:

– Вижу, ты заспокался?! Сядь, побазарим по делу.

Маля, оказавшись на руках отца, сразу перестала плакать, и Кузя, зная, что его могут не выпустить из здания, подчинился.

– Так вот, Кузьма Степанович, — перешёл Яруллин на официальный тон, — тебе сына не выкормить, а у Сулимы есть молоко, и ты знаешь, что только женское молоко подходит для питания ребёнка. Дети, которых кормят искусственным, болеют раком, и все умирают. Все! Ты что, смерти сыну хочешь?!

Понимая, к чему лживо клонит Яруллин, Кузя молчал, чтобы снова не взорваться.

– Ну вот и молоток! — удовлетворённо выдал Яруллин. — Ты пойми бабу — у неё сын сдох! Можешь ты дубить, как хреново ей после этого?!

Довольное сюсюканье Сулимы до прихода Яруллина говорило о его лжи: никакого горя у неё не было, но Кузя снова промолчал.

– Во-от... молоткуешь! — протянул Яруллин. — Так что в твоих интересах прийти к взаимопониманию. Сулима — баба с багажом и готова щедро нашелестеть. Так что и на погребение тебе хватит, и на дочку останется. Я, конечно, сочувствую тебе в твоём горе, но ты ведь и сам должен петрить, что мокруха лежит на тебе! Ты устраивал бузу в семье, метелил жену! Это и соседи твои подтверждают и другие овечки, которые в палате с ней были. Избивал, ведь так?

С этими словами подполковник раскрыл папку и перелистывал бумаги.

Кузя не ответил. Стало ясно, что виновником убийства уже назначен Кузя и вместо расследования халатности врачей собираются всевозможные кляузы.

– Нечем тебе хорохориться?! Ведь ты и виноват в её смерти!

Кузя понимал, что покинуть это устрашающее заведение вместе с дочерью он сможет, только если будет молчать.

– Так что срок себе, Кузьма Степанович, ты нагрёб достаточный! И никакой адвокатишка тебе не поможет! Понял меня?!

Повисло напряжённое молчание. Яруллин ждал ответа, явно решая, что делать дальше, а Кузя молчал.

– Ну что ж! Если ты по-хорошему понимать не хочешь, то сейчас мы вызовем службу защиты детей, оформим протокол об отобрании ребенка, а сам ты...

– Я понял, — перебил Кузя.

– Понял?! — вдавил гонором Яруллин.

– Понял, — повторил Кузя.

– Тогда вот тебе бумага, — Яруллин протянул листок, — малюй заявление!

Кузя спешно соображал, как выкрутиться из этой ситуации, чтобы не писать заявление, и выпалил:

– Сколько?

– Что?! — переспросил Яруллин, удивившись.

– Нашелестеть, — напомнил Кузя.

– А-а! Ты про это? Ну, об этом без меня будете договариваться.

– Когда договоримся, тогда и напишу, — твёрдо выдал Кузя, как условие.

Он понимал, что торг людьми Яруллин постарается обернуть в свою пользу и засадить в тюрьму до конца века. Подполковник поиграл кнопками на своём фоне и, вернув его на стол, поднялся, собираясь уйти:

– Можете рюхаться без меня.

– Не здесь! — резко ответил Кузя, догадавшись, что включена запись.

– А где?

Кузя тоже поднялся, держа на руках прижавшуюся дочку, и ответил:

– Сначала я поеду в роддом, посмотрю сына и там напишу заявление.

Яруллин надолго задумался, а затем бросил с небрежным жестом:

– Езжай, — и, обратившись к Сулиме, добавил: — Успеем.

***

Главврач роддома снова вынудил долго ждать, но так и не принял, а потом какой-то врач, подойдя к Кузе, сообщил, что сын умер. Понимая, что это ложь, Кузя снова взорвался. Врач, безразлично выслушав заслуженное, предложил пройти за ним, оставив Малю у медсестры. Кузя категорически отказался оставить дочь, но, заходя в холодное подвальное помещение с нею на руках, повернул её лицом назад, придерживая голову рукой.

На столе лежал запелёнутый маленький ребёнок с посиневшим личиком...

Кузе попытались всучить бумагу об отказе забрать тело сына, но он категорически отказался подписывать.

Сидя в сквере возле роддома, Кузя припомнил дочку, когда он впервые нёс её. Она родилась весом 3200, но выглядела больше, чем ребёнок, которого показали, а сын родился весом 3500. Этот факт вспомнился запоздало, и Кузя искал повод, чтобы вновь посмотреть ребёнка и уличить врачей во лжи.

Проходившая мимо старушка — та же самая — как бы мимоходом проворчала:

– Увёз полицай, показали недоношенную.

Старушка даже не посмотрела в сторону Кузи, но, когда он поднялся вслед, чтобы разузнать побольше, она, не оглядываясь, добавила:

– Не ходи за мной.

Кузя развернулся и пошёл в другую сторону. Он помнил, как Яруллин и Сулима обменивались знаками, надеясь, что Кузя не заметит. Вспомнил фразу «Отдай пока» и безропотное подчинение Сулимы. И это «пока» говорило о многом, что возвращаться домой было опасно: для «защитников» детей даже слабое произношение могло быть основанием к отобранию — прекрасно помнились безуспешные попытки Раи сражаться с чиновниками. На дне кармана Кузя нашёл бумажку с адресом Сулимы и, войдя в подземный переход, позвонил Михалычу.

Сулима, открыв дверь, оторопела. Кузя, надеясь, что Яруллина нет, уверенно вошёл в квартиру и соврал:

– Я пришёл договариваться.

Но Сулима, промямлив что-то на непонятном языке, бросилась на кухню и, схватив фон, нажала вызов. 

Кузя вышиб фон из её рук...

***

Михалыч окольными дорогами вывез Кузю с детьми из города и отвёз в деревню, где жила бабка Кати.

По дороге он, как ангел-спаситель, притормозил у аптеки и вернулся с банкой детского питания и маленькой бутылочкой, а потом поделился, что сволочи сожгли «курятник». В дороге он попросил нигде не называть его имя, поскольку полицейские пытки ему уже известны. На прощание Михалыч выгреб из карманов все деньги, что были, и искренне пожелал удачи.

Бабка узнала Кузю, но о Кате даже не осведомилась. Показывая взглядом на детей, она возмутилась:

– Куда это с такой прорвой?!

Кузя не стал ничего рассказывать, а прошёл на кухню и быстренько приготовил молоко для плачущего сына. Там нашёлся и сухарик для Мали.

Пока Кузя кормил сына, бабка маячила вокруг и ворчала.

Кузя понимал, что оставаться у бабки нельзя, а добраться до своих с имевшимися деньгами невозможно: не предполагая такого поворота событий, Кузя не догадался прихватить то немногое, что было скоплено у них с Катей. Тех денег хватило бы, чтобы купить для сына всё необходимое и добраться до своих, но и там могли арестовать, приписав всё что угодно, вплоть до бандитизма. В небольшом сибирском городке жил его друг по армейской службе, но не было ни адреса его, ни уверенности, что он дома, а не на заработках или учёбе. 

Сын заснул. Кузя стал перебирать номера в фоне и, найдя номер Федота, смекнул, что звонки могут отследить, как и местонахождение фона. Тем самым Михалыч уже подставлен. Кузя нажал на вызов, чтобы предупредить Михалыча об этом, но тот не отвечал. Была лишь надежда, что Михалыч забыл фон в машине, но эта надежда таяла сама по себе.

Кузя быстро собрал Малю, взял спящего сына и пошёл из избы. В сенях он вдруг вспомнил, как Катя поделилась однажды, что в чулане лежит забытое дедовское ружьё. Открыв дощатую дверь, Кузя обнаружил захламлённое помещение, которое и могло называться чуланом, где в углу рядом с изогнувшейся кочергой и обломившимся ухватом нашлось оно, прикрытое грязным горшковиком. Над ним на полке с потрескавшимися кринками и чугунами отыскалась коробка с пожелтевшими патронами, которых оказалось всего восемь.

Кузя не хотел бросаться в глаза деревенским, идя с детьми и ружьём, и решил дождаться ночи.

Но свора приехала раньше. Несколько полицейских машин окружило дом, заехав одновременно и по улице, и по задворкам. Из них высыпала масса полицейских в боевой экипировке с автоматами и заняла позиции, словно собиралась атаковать бандитскую группировку. Раздался усиленный голос, приказывавший всем выйти из дома. Голос явно принадлежал Яруллину.

Кузя понял, что детей он больше никогда не увидит, даже если и останется в живых. Он, поцеловав детей, попросил Малю помнить его и, всучив сына бабке, отправил их наружу. Сам же, в пылу и негодовании после всего произошедшего, решил умереть достойно.

Спустившись в подпол, он жаждал увидеть Яруллина, глядя в продух, но видел только рядовых полицаев. Вскоре те сгрудились под окнами, приготовившись к атаке, но атаку начал Кузя. Полицай, заглянувший в продух, получил выстрел в лицо, но лобовое стекло выдержало заряд мелкой дроби. Внешне Кузя оставался спокоен, хотя внутренне люто кипел из-за творящегося в стране произвола и готов был пожертвовать собой, лишь бы, убив одного-двоих, заставить властителей задуматься о том, что они делают. Когда ошарашенный счастливчик отвалил от продуха, Кузя, глядя снизу, увидел оттопырившуюся куртку, а под ней бронежилет. Ствол ружья тотчас влез под бронежилет и выстрелил ещё раз.

Больше выстрелить не дали. Раненого полицая оттащили, а в продух влетела газовая граната, заполнившая подпол едким дымом. Со слезящимися глазами и заклинившим дыханием на ощупь перезарядил ружьё, но кто-то выбил его из рук.

Кузю вытащили на улицу и толпой пинали на виду у всей деревни. Дорожная пыль забивалась во всё новые и новые ссадины и раны. От газа, от боли, от полного рта крови с землёй Кузя лишь хрипел.

Его били и в машине, а, привезя в знакомое здание, усадили на незыблемую железную скамью в холодной бетонной клетке.

Холодным воздухом было легче дышать, и Кузя постепенно приходил в себя.

Пришёл Яруллин и, явно наслаждаясь своей властью, выговорил массу гадостей наполовину матом, а в завершение, взяв ослабленную руку Кузи, якобы для прощального рукопожатия, заученным движением сломал ему пальцы, получив садистское удовольствие. От боли Кузя потерял сознание, а, очнувшись, услышал вдали коридора:

– Переведите к нему мочилу, чтобы не дал сдохнуть, а вечером п------а без меня не подсылайте! Я сам посмотрю.

Кузя лежал на железной скамье в неудобной позе. Он хотел сползти на пол, но сломанные пальцы не давали возможности опереться, сломанные рёбра не давали возможности пошевелиться. Ещё в машине от побоев и тряски Кузя выпростал остаток содержимого желудка, а в камере изо рта текла лишь кровавая слизь. Но, несмотря на всю беспомощность, Кузя хотел ответить всем взаимностью — яростно хотел! Может быть, это придавало ему силы, но он лишь то приходил в себя, то отключался.

Когда в очередной раз открыл глаза, то заметил, что уже лежит на полу на какой-то разостланной тряпке, а рядом сидит парень в штанах и белой майке.

«Холодно ему без куртки», — подумал Кузя и снова отключился.

Он пришёл в себя, когда парень рассказывал:

– ...Вот так! Она мне тайно ртуть — в еду, а я за это открыто ножом — по горлу. Всех б----й надо мочить! Ты тоже ихнего замочил, так за это и тебе воздастся! Но лучше тебе поспешить, пока Быка не привели. Но я тебя не могу поторопить туда... Своих нельзя... Они спецом не до конца тебя, чтобы ещё поиздеваться!.. А я не могу... Ты уж прости меня, браток!..

Кузя тяжело поднял взгляд на парня и в свете угасающего дня, пробивавшегося через окно у потолка, увидел, что из его глаз текли слёзы...

И вот он оказался в полной темноте, но, постепенно привыкая к ней, заметил далёкие крапинки звёздочек...

***

Бо долго сидел молча, слушая рассказ Кузи, и глаза его тоже блестели.

Наконец он произнёс:

– Ты, Кузя, мне в душу проник поэмой своей откровенной! А вслед за вакутою бренной вопросов веночек возник: О чём ты мечтаешь, Кузьма? Что в жизни своей не закончил? Что б миру во благо пророчил, пока не накроется тьма? 

Чуточку подумав, Кузя ответил:

– Я мечтаю о том, чтобы люди жили счастливо, чтобы не было войн, чтобы сильные не грабили слабых и не издевались. А не закончил я только то, что не вырастил детей, не научил сына строить свою жизнь. А что бы я пророчил, даже не знаю. Мне бы вашей мудрости, тогда, быть может, учил бы людей уничтожать подонков, а может, наоборот, учил бы не трогать никого...

– А как же священная месть за смерть Катерины прекрасной, за лужи кровинушки красной, за детскую боль, что не счесть?

– Когда меня били, мне хотелось... очень хотелось, чтобы в руках оказался автомат, чтобы ответить всем подонкам, но сейчас я понимаю, что подонков не только надо наказывать, но... ведь их надо исправлять. А можно ли исправить и как, я не знаю... И мне кажется, что подонков в мире — большинство.

– Граница меж злом и добром мир зла и добра не разделит: все души по долям отмерит, не ставя те доли ребром.

– Да... Знаю, что и во мне добра и зла хватает, — признался Кузя и спросил: — А я умер или это только снится?

– Твой сон затянувшийся скоро пройдёт. Ты, в тело вернувшийся, выйдешь в народ, — заверил Бо, поднимаясь, а его серебряное одеяние медленно обрело форму спортивной одежды.

– Разве я не умру от побоев?! — обрадовался Кузя.

– Каждый способен на всё, что захочет! Воля превыше возможности рук!..

– Я понимаю... но всё равно от вас, Бо, — сплошные загадки.

– Бог нам загадкой путь жизни пророчит, мы намечаем дни встреч и разлук.

Кузя пытался осмыслить сказанное, а Бо добавил, снимая серебристую куртку:

– Я на дорожку спортивный костюмчик жалую, чтобы удобней идти...

Бо приложил куртку к Кузе, и тот сразу ощутил руки. Бо махом снял спортивные брюки и, оставшись в блёклом туманном саване, подал их.

– А точно вам не надо? — проронил Кузя, принимая дар.

– Будь на Земле, как серебряный лучик дальней звезды, что не может взойти.

– Пусть так! — согласился Кузя и, приложив к себе брюки, ощутил ноги.

А Бо, сбросив в сторону Кузи обувь, напутствовал:

– Если ты сразу спокойно ляжешь, месяц спустя исцелённым встанешь, нежели годы потом лежать, коли силёнку кому покажешь!

Кузя, слушая на пол-уха, всё больше радовался своим ощущениям. Он даже ощутил пальцы ног и готов был бежать куда-то от радости, прыгать, смеяться... Бо понял, что Кузя не слушает, и просто махнул:

– Ну иди!

Кузя оторопел оттого, что это прозвучало не стихами, и сразу стал припоминать что-то важное, что ещё хотелось узнать, но оно никак не шло на ум...

Бо сам ответил на его вопрос:

– Я давно распрощался в последний раз, вот уж тысяча лет истекла. А сейчас на Земле он — один из вас, и неброски у Бога дела. Имя «Лог» почерпнувший из дальних снов, обитает в далёких горах, где лелеет пшеницу, растит сынов и хранит мой нетлеющий прах.

Бо энергичнее взмахнул руками, и Кузя полетел, так и не успев ничего сказать на прощание.

***

– Братан, кажется, идут! — услышал Кузя. — Лучше бы ты умер!

Послышались шаги и бурчание голосов в коридоре. Кузя открыл глаза: была полная темнота.

– Братан, я не могу... Не могу, но должен не допустить это! — взволнованно зашептал парень. — Скажи, чтобы я это сделал, и я сделаю!

Кузя узнал голос парня, но не ощутил боли, долго мучавшей его. Он боялся, что боль врежется, стоит лишь пошевелиться, но была и смутная вера в то, что сон был не простым. Кузя никогда в жизни не видел таких снов и постарался успокоить парня:

– Ничего у них не выйдет. Тебя как звать-то... братан? — во рту чавкала кровяная слизь, еле двигались распухшие губы, шепелявили дыры выбитых зубов, но речь всё-таки получилась.

В двери заскрипел замок, а парень ответил:

– Серый я. Я ж тебе говорил...

В камере было темно, но в этой темноте Кузя вдруг увидел серебряную перчатку вместо своей руки, лежащей возле лица.

Дверь отворилась, и включился свет — перчатка мигом превратилась в окровавленную руку.

В проёме двери стояли трое.

– Мочила на выход! — скомандовал кто-то из них.

Парень поднялся и пошёл без куртки. Один из троих схватил его за шею и, вытолкнув в коридор, пнул под зад, скомандовав с издёвкой:

– Вперё-ёд!!!

Звук их шагов стал удаляться. Заплывшим взглядом Кузя в оставшихся определил Яруллина и Быка.

– Вперёд! — скомандовал и Яруллин.

Бык, размер которого соответствовал кличке, вошёл в камеру и посетовал:

– А чё он в мокрухе?! Может, дохлый?

– Дохлого в-----ь, п-----с! Двигайся давай, п----к, б---ь! — заорал Яруллин.

Кузя попробовал двинуться, и, к его изумлению, это легко удалось без всякой боли — он лёг на бок, не решаясь на большее в риске новой отключки.

– Тёпленький! — обрадовался Бык, медленно приближаясь.

Кузя упёрся взглядом в его ноги, определяя момент удара, и время замедлилось...

За ударом ноги — по-боевому, как учили, — в коленную чашечку, последовали хруст и медленное падение Быка. В падении тот разинул рот и высунул язык, сопровождая растянутым нечленораздельным звуком, а потом — удар головой о бетонный пол, и судорожная гримаса, исказившая лицо.

Затянулась пауза.

– Ты чё там, Бык?! — гаркнул Яруллин.

Искажённая рожа ещё издавала какие-то хрипы, а Кузя медленно поднял торс и прижался спиной к железной скамье.

Яруллин вошёл и, уставившись на Быка, снова гаркнул, поддев пинком:

– Ты чё, бычара, сдох, что ли?!

Отсутствие боли рассеивало остатки страха, и Кузя уже смотрел на врага, припомнив: «Каждый десантник — это боевая машина по уничтожению врага» — теперь ощутить себя боевой машиной было уже счастьем!

– Ты чё накосячил, урка! — злобно зарычал Яруллин, обратившись к Кузе, но, заметив на себе пристальный взгляд, вдруг попятился.

Кузя сжался, как пружина автомата, готовая к выстрелу, и, подавив в себе остатки страха, вскочил навстречу обидчику — в груди что-то неприятно ёкнуло, напомнили о себе сломанные пальцы, когда опёрся о скамью, поплыли круги перед глазами, но радовало то ли отсутствие боли, то ли возможность выплеснуть накипевшее, и заплывший взгляд уже по памяти рассчитал направление и дистанцию...

Яруллин выскочил за дверь и стал спешно закрывать её, но довершить начатое ему не удалось: Кузя, почти прыжком, ударил ногой по закрывающейся двери — ударил так, что она, распахнувшись до предела, с грохотом ударилась о стену коридора...

Выйдя в коридор, Кузя увидел лежащего Яруллина, мозги которого стекали по стене.

– Вот так просто? — спросил себя Кузя, глядя на поверженного врага.

Послышался топот ног по лестнице. Кузя щёлкнул выключателем — в камере свет погас, но осталась гореть лампочка в коридоре. Удар руки сшиб лампочку и вновь напомнил о сломанных пальцах: напомнил не болью, а их ватностью. Коридор должен был погрузиться во тьму, но Кузя всё видел в каком-то зеленоватом свете. Он видел, как тело Яруллина передёрнулось в конвульсиях, как в коридор вошли несколько человек и, блуждая глазами, позвали: «Товарищ полковник». Один из них приказал принести фонарь, но Кузя уже шёл им навстречу. Жажда расквитаться угасала с каждым наказанным, но Кузя не оставил без внимания ни одного оказавшегося рядом. Он уже старался не действовать правой, от которой росло ощущение мокроты. Росла и тошнота от всего происходившего.

Когда Кузя добрался до «проходной», раздался сигнал тревоги и затрещала автоматная очередь. На миг подумалось: «Это всё!», — но очередь оказалась как будто холостой.

Стрелявший дежурный остался вмятым в стол, за которым спрятался, а Кузя подошёл к большому окну, за которым стояли в рост подполковник и майор, глядя расширенными глазами. Стекло, скорее всего, было пуленепробиваемое, но рассыпалось даже от левого кулака. Подполковник и майор стреляли вместе, но участь кулака нашла и их.

Тошнота росла, мутило, вновь накатила кровь во рту.

Кузя уже думал покинуть заведение, но вспомнил про Серого.

Ключи ото всех камер нашлись быстро. На каждом ключе был выбит номер. Погасив в коридоре свет, Кузя открыл первую попавшуюся дверь и сразу увидел Серого, стоявшего возле двери и блуждавшего взглядом. В камере было много обитателей. Кузя высыпал к ногам Серого все ключи и, ничего не сказав, пошёл на выход, опасаясь, что идущих за ним могут расстрелять. Но за ним пошли не сразу, в темноте ощупывая ключи, и никто больше не стрелял.

Тёмными проулками Кузя выбрался за город. Ему становилось всё тошнее и тошнее. Перед глазами плыли круги, а за кругами качались деревья и дома. Он отплёвывался накатывавшей кровью.

«Рёбра... Сломанные рёбра пронзили легкие», — пришла догадка.

Кузя намеревался пройти по мосту, но река поманила с такой силой, как жаждущего в пустыне. Сойдя по бетонному склону, он вошёл в воду, но так и не ощутил её телом, однако стало чуть легче. Словно в забытье, он лёг на воду, как на райское ложе, и стал смотреть на звёзды. Веки отяжелели, глаза закрывались, но Кузя силой открывал их, любуясь звёздами.

– Спасибо, Бо! — поблагодарил он.

«Нежели годы потом лежать, коли силёнку кому покажешь», — как будто пришёл ответ.

Не ощущались ни боль, ни холод. Кузя лежал на воде, глядя на звёздное осеннее небо, а течение легонько несло его. Когда звёзды зарябили под слоем воды, это уже нисколько не удивило: вода так и не коснулась лица, а дыхание оставалось свободным — свежим, убаюкивающим. Кузя закрыл-таки глаза, но, почти физически, продолжал ощущать, что вокруг него вода. От всего спектра сознания остался крохотный лучик ощущения, и всё...

Шло время. Было то светлее, то темнее, но лучик ощущения определял лишь прижавшееся дерево, ил, покрывавший вокруг, да мельтешение рыб. Стало темно надолго, а лучик надоедливо говорил об одном и том же.

***

Прозвучал какой-то сигнал, и Кузя открыл глаза. Было темно. Тошнота прошла. Кузя обрадовался, что сознание включилось полностью, устав... очень устав от надоедливого лучика. Подвигал пальцами. Потом — ногами и руками. Взметнулась муть, приоткрыв видимость, — подводный мир оказался зеленоватым, как и некогда виденный коридор. Поднявшись во весь рост, Кузя слегка ощутил течение и опёрся о дерево, но подгнивший топляк рассыпался.

– Сколько времени прошло? — вякнул Кузя.

Перед глазами возникло трёхзначное число.

– Это минут или часов? — уточнил Кузя вслух, и число погасло.

Но тут же вспомнился долгий, утомительно долгий лучик сознания.

«Как же я столько времени без еды и без воздуха?!» — удивился Кузя и вдохнул полной грудью.

Под водой дышалось легко и приятно свежо.

«Если прошло столько дней, то должна быть весна. Какое было число?» — задумался Кузя.

Он помнил дату рождения сына, но последовавшие трагичные дни были смазаны в сплошную череду.

– Какое число? — прошептал Кузя, раздумывая...

Перед глазами засветилась надпись: «Введите дату».

– Ладно, с тобой мы ещё разберемся, — ответил Кузя, и надпись погасла.

Взмахнув руками, он поплыл к поверхности.

***

Была ночь, но небо уже слегка посветлело. Выходя из воды, Кузя оглядел себя: он шёл в серебристом скафандре.

– Откуда это?! — удивился он, но сразу догадался: — Костюмчик!!!

В ночном лесу тоже всё виделось в зелёном свете. Бросилось в глаза, как отчетливо видны птицы, спрятавшиеся в листве, и улавливаются траектории летучих мышей. В чащобе Кузя лёг на землю, дав волю размышлениям.

Мысли метались от судьбы детей до обязанности перед Бо. Разговор с Бо вспоминался обрывками. Кузя понимал, что был обречён умереть, но Бо не дал этому свершиться. При этом Бо говорил, что он не Бог, а сам Бог живёт в горах.

– Если они меня спасли, то я должен служить им, — решил Кузя и снова стал вспоминать, что обещалось.

Мысли, чередуясь, снова вернулись к детям: «Как найти? Как заботиться, оставаясь в скафандре? Как будут смотреть люди? Как отнесётся полиция? Ищут ли? Не опасно ли всё это для детей?»

– Найти бы Бога и спросить его, что делать, — пришёл к новому решению Кузя, но снова осёкся: — Как найти, если Он ведёт скромную жизнь?

Вспоминалось, что растит пшеницу и детей... Да мало ли таких?!

«В далёких горах», — пришло на ум. 

«Да будь хоть в ближних, то всё равно не обойти!»

Рассвело. Кузе надоело лежать, и он решил размяться. Поднимаясь, удивился: на нём был рваный, истерзанный полицаями спортивный костюм, а скафандр исчез, хотя ощущения остались прежними.

«Значит, он виден только ночью!» — догадался Кузя, вспомнив, как исчезла перчатка.

«И только мне», — словно добавил кто-то.

Движение доставляло удовольствие.

Сначала — бег на месте. Потом — упражнения, заученные в армии. Отжимания тоже удивили: не чувствовалось никакого напряжения мышц, но прыжки на месте удивили ещё больше: скафандр подпрыгивал всё выше и выше. При этом Кузя заметил ещё одно: в полёте время замедлялось, позволяя вовремя отбиваться от разлапистых веток.

Решив пробежаться, Кузя снова обнаружил массу возможностей. Сначала он увеличивал длину каждого шага, а потом уже перепрыгивал в беге отдельно стоящие деревца, всякий раз зрительно поднимая планку. Так, с тренировками, обнаруживались всё новые и новые возможности скафандра. Деревце, сломавшееся от случайного удара, напомнило о стекавших мозгах. Кузя заволновался, не придётся ли снова провести год в реке, но вспомнившаяся фраза «здоровым встанешь» успокоила. Ведь, встав здоровым, уже не навредишь себе до такой степени, как было.

Пролетая над очередным деревом, Кузя заметил вдалеке дым костра.

«Идти к ним или нет? — размышлял он, приземлившись. — Что они могут рассказать кроме даты? А что, если податься сразу к президенту, чтобы помочь навести порядок в стране?.. А разве он сам не знает о произволе чиновников?!»

«Нашлёт полицаев, с которыми снова придётся драться, — сделал вывод Кузя, — да ещё найдут детей и прилюдно растерзают!»

И всё же отмёл гнетущие мысли и пошёл к костру.

***

У костра на берегу никого не было. Да и костра не было: дымила куча елового лапника, возле которой грелись дымом болотные сапоги, надетые на колья. Поодаль, у видавшей виды палатки сидел обросший мужик и чистил рыбу.

Приближаясь, Кузя заметил, что под ногами ничто не хрустит, не шуршит, на что посторонний мог бы обратить внимание, а кроме того, показалось, что эту кучу с сапогами он когда-то уже видел. Он попытался вспомнить такое в бригаде — костры там, в самом деле, жгли, но обувь всегда сушили в вагончиках... Однако мнилось, что сапоги он видел в костре... Так и не вспомнив, остановился.

– Как улов? — огласил Кузя издалека.

Мужик оглянулся... посмотрел пристальней и, приглашая жестом, ответил:

– Хромай.

Кузя подошёл и присел рядом на корточки.

– Хватит на двоих, — буркнул мужик, продолжая чистить, выдав голосом, что не настолько он и стар.

Кузе хотелось задать массу вопросов, но, не зная с чего начать, молчал, разглядывая то ландшафт, то палатку, то дымящую кучу, то мужика. Бросился в глаза синий нос, наглядно говоривший о пристрастии.

– Заморился небось! — наконец выказал заботу Синий.

– Да есть немного, — соврал Кузя, удивляясь отсутствию голода.

– Ничё, братан! На мою феню рыба буром прёт! Я с братаном завсегда поделюсь!

– А ты один, что ли?

– Кривой в город подался: на шальную спереть что-нибудь. А я здесь шухерую на якоре. Он вечером подвалит, так что можешь похавать и покемарить в палатке, а вечером у-----й, а то п------й навесит.

– А тебя как звать?

– Ты вишь руки в чехуе?! — показал мужик. — Почищу, тогда и покорефанимся. Иди пока лапника подбрось! А то загорится — сапогам п----ц!

Кузя подбросил лапника, повернул сапоги другой стороной — да так и остался у дымящей кучи, чтобы сапоги не сгорели, как мнилось.

Почистив рыбу, Синий завернул её в лопуховые листья, затем, помыв руки в реке, обтёр травой. 

Положив возле дымящей кучи лопуховые свёртки, он представился, подав руку:

– Мурзиком меня, а тя как?

Кузя пожал руку, неприятно влажную и слегка расслабленную, и замешкался, не зная, как представиться: то ли своим именем, то ли кличкой Упёртый, которая в детстве была во дворе.

– Кузя, — наконец выдавил он.

– Да х-- с тобой! Кузя так Кузя, — согласился Мурзик, заметивший замешательство. — Меня тоже Максифимычем погоняли в прошлой житухе.

– Я... просто не привык... — пояснил Кузя.

– Ты не из наших, чё ли? С виду нормальный... свой чел, — Мурзик помедлил и вдавил: — Так ты кто?!

– Да работал раньше, а теперь... так получилось...

– А где в------л? — перебил Мурзик.

– На металлобазе, — честно ответил Кузя.

– Это котора на выезде?

– Ну да, там где-то...

– Это где баба заправлят?

– Раньше мужик был... — Кузя силился вспомнить имя, но никак не мог.

– А Самовара знашь?.. А Кастета?

– А ты Серого знаешь? — вспомнил Кузя. — Мочилу?

– Это который бабу шинканул?

– Ну да!

– Замочили его.

– Замочили?! Кто?

– Красные... Когда наши в их малине всех з-------и, все дёру дали, а те посля стали везде шнырить — многих замочили.

– А тебя не тронули?

– А я тогда не при делах был. Но как трезвон прошёл, так сразу ноги сделал! Они всю зиму всех подряд гребли, а мы с Кривым — на дачах. А ты откель его?

– Он мне большое дело сделал! — признался Кузя. — Он меня, может, разбудил вовремя...

– Под кайфом, чё ли?

– Под кайфом?.. Да такого кайфа дай Бог никому не словить!.. Кстати!!! Что у меня на роже?

– Да ничего нет! — ответил Мурзик, приглядевшись. А ты про чё?

– Ну синяки-шрамы?

– Да нет н---я... А кто?

– Да красные! — ответил Кузя и вдруг не только почувствовал, но осознал, что у него все зубы во рту, а, коснувшись лица, обнаружил усы и бородку!

– Давно, чё ли? — усомнился Мурзик.

– Давно, похоже! — промямлил Кузя удивлённо.

– В вырубоне, чё ли, был?

– А какое число сегодня?

– А х-- его знает! Я чё, их считаю?! Май, да и п----ц!

За разговором Мурзик убрал лапник, разгрёб золу и, уложив свёртки, засыпал их сверху. А потом, прервав разговор, сходил в палатку и вернулся с пузырёчком спирта и кружкой воды, зачерпнутой в реке. Его грязный ноготь прижался к середине содержимого флакона.

– Ну... За братанов! — выдохнул он и отпил, а затем показал Кузе уровень, совпавший с ногтем.

– Честно говоря, Максим, я не пью... — начал Кузя, но, увидев изумившееся в презрении лицо собеседника, добавил, принимая флакон: — Однако за Серого и за других, кто погиб... братьев... надо выпить.

Кузя выпил причитавшееся под одобрительный взгляд.

– Мы ведь на всю империю прогремели! — похвалился Максим, занюхивая чёрствым хлебом.

– А Яруллина знаешь? — чавкнул Кузя после противного вкуса и запил водой.

– А кто его, п------а, не знал?! Он, с--а, столько наших закрыл не за х--, что на него многие зуб имели! Во! Вишь, клешня?! Я лично лапу жал Рыжему, который его замочил! Он щас на нарах, но в почёте — положняк.

– Пусть так! — согласился Кузя и, подав руку, предложил: — Тогда и я тебе лапу пожму, как пожал бы Рыжему.

– А Змея слыхал? — известил Максим, пожимая руку.

– Нет. А кто это?

– Это ещё тот п---р! Чекист ё----й! Всю зиму здесь околачивался. Б---ь! Не нашлось смельчака, чтоб замочить его! Он, с--а, ещё больше наших закрыл! У него, б---ь, любой повинуху малявил.

– И где он?

– А, как с------я, так тишина пошла... Да и некого больше закрывать стало.

– А откуда он?

– Моска-аль.

– Ничего-о! Допрыгается!

Максим, слегка окосевший, пустился рассказывать про братанов и их «подвиги». Кузя сначала слушал, а потом стал пропускать мимо ушей, размышляя о своём: «Спрашивать его о Михалыче, конечно, бессмысленно. Хоть мы и по одну сторону баррикад в отношениях с "красными", но в отношении к воровству как способу жизни — по разные. Даже жаль, что эти "синие" не хотят жить честно!..»

Максим прервал размышления:

– Чё затумакался?

– Да дело есть, — ответил Кузя, вставая.

– Если п----ть, то здесь можешь, а п----ть в дальняк двигай! — указал Мурзик.

– Как скажешь! — согласился Кузя.

Лесочками Кузя ушёл далеко без намерения возвращаться. Он понял, что спиртное на него бездейственно, и даже противный вкус моментально исчез, и позывы естественных надобностей — лишь в воспоминаниях. Он восстановил в памяти имена: Тихон, Фая-Рая, Потап-Игнат, Алиса и даже Федот.

***

В деревне Михалыча видимой деятельности на пожарище не обнаружилось. Обугленные брёвна зарастали травой, а на воротах было приколото постановление местной администрации о запрете заходить на территорию. Хотелось разыскать Михалыча, и досадовало, что никогда не бывал у него в квартире, — вот уж кто действительно был по одну сторону баррикад, на кого можно было положиться, кому можно было довериться без опасения предательства. Но адрес можно было узнать только на металлобазе. Однако идти туда было рискованно. Сам Тихон мог сообщить в полицию. Если же вместо него «баба», то тем паче.

Кузя не нашёл другого выхода, как пойти к Алисе.

Квартира была закрыта, стук в дверь остался без ответа.

«Значит — на даче», — напросился вывод.

Оставалось податься на металлобазу, но ноги категорически не хотели туда идти, ведь после выстрела в мента его наверняка усиленно искали и могли оставить обязанность сообщить.

Город был небольшой. Многие знали друг друга, а Кузя с Катей жили своим тесным мирком, мало с кем контактируя. Идя по городу, Кузя обращал на себя внимание прохожих только неряшливостью. Да мало ли бомжей ходят так же?! Но в городке бомжей, похоже, не осталось — всех упекли. Придирчиво оглядев себя, Кузя ещё раз вынес приговор рваному костюму, но при этом отметил, что на нём не осталось никаких следов от крови и грязи. Тенистыми аллейками проулков шёл к центру. Там, в толчее, было больше шансов увидеть знакомые лица и оставаться менее заметным.

На рынке он задержался возле продавцов, игравших в карты, но его прогнали. И далее ловил на себе пристальные взгляды продавцов. К одному из них, по внешности узбеку, продававшему трусы, кальсоны, халаты и спортивные костюмы, Кузя обратился прямо: «Мне нужна одежда, а денег нет».

– Ой! Дарагой! Харашо-харашо-о! Прихади вечирам, будит тибе работа и адежда-а!..

– Вечером приду, — пообещал Кузя, настаивая: — Но одежда нужна сейчас.

Узбек оглядел бедолагу, склонив голову набок, поцокал, мотая головой, а потом посоветовал пойти в «Секонд хенд», показав пальцем на видневшуюся табличку.

– У меня денег нет, — напомнил Кузя.

– Иди-иди, дарагой, всё тибе буди-ит! — заверил узбек.

У двери магазина стояла женщина. Подходя к ней, Кузя обдумывал, что сказать, но женщина только поманила рукой, приглашая в помещение.

– Хотите покушать? — вежливо поинтересовалась она, войдя в магазин.

– Нет, вообще-то... — замялся Кузя.

– Машина придёт через час. Её надо будет разгрузить, а пока можете поесть, — пояснила женщина.

Кузя согласился и долго наслаждался узбекским пловом, дав согласие быть запертым. Угощаясь, отметил, что усы непривычно лезут в рот, и поставил себе задачу побриться по возможности.

Время шло, часов у Кузи не было. Он вновь пустился в размышления о планах и вариантах. Спустя длительное время женщина принесла упаковку сока и сообщила, что машина задерживается.

Шанс обрести одежду, которая не привлекала бы внимания, вынуждал терпеливо ждать, и терпение было вознаграждено. Машина наконец-то пришла, и её следовало срочно разгрузить. Тройка смуглых грузчиков засуетилась в коридоре и складе. Женщина, встретившая и угостившая Кузю, руководила размещением тюков на складе, а узбек подгонял у машины. Кузя проворно носил тяжёлые тюки, не останавливаясь на передышку, как другие, за что принимал похвалу с обеих сторон. В тёплый вечер со смуглых струился пот, а Кузя носился, как разгрузочная машина.

Освободившийся грузовик уехал. Узбек приветливо распрощался со смуглыми на своём языке, а Кузю попросил помочь принести вещи из ларька, где они встретились. Кузя и в этом не отказал, а проявил усердие.

Узбек тоже проявил щедрость: подарил спортивный костюм.

В ответ на приглашение поужинать Кузя лишь попросил разрешения позвонить.

Михалыч не ответил на упорные звонки, и Кузя вернул фон.

– Прихади утрам, дарагой! Прихади — ни пажалеишь! — радушно настаивал узбек на прощание.

***

Старая одежда осталась в мусорной корзине магазина, о чём Кузя пожалел позднее: ведь не в новой же ночевать под кустом или в лесу. Он допоздна просидел в сквере, ожидая, когда стемнеет, а потом улёгся на скамейке.

Проснулся от шёпота: «По башке бей!» — и, открыв глаза, увидел двух пацанов в зелёном свете. У одного в руке был камень, а у другого кирпич. Они медленно подходили — подрастающее поколение преступников — очевидно робея, но в решимости на «подвиг». Когда замах вознёсся, по удару получили оба — не настолько, чтобы травмировать, но запоминающиеся надолго.

После этого сам долго не мог заснуть.

Проснувшись на заре, решил не привлекать внимания и стал неспешным шагом накручивать круги по скверу. 

С появлением ранних представителей здорового образа жизни занялся зарядкой и в бодром духе пошёл на рынок.

Конкретное время не было назначено, а потому пришлось снова коротать его.

Узбек обрадовался и сходу включился в процесс — вещи из магазина надлежало перевезти обратно в ларёк. Кузя взял на себя основную долю физической нагрузки и получил в награду старенький фон с добавкой из купюры:

– Не знай, деньга там есть-нет, вот вазьми, дарагой.

Кузя поблагодарил и отказываться не стал.

– Вечирам прихади, долма буди-ит! — пригласил узбек напоследок.

В салоне связи определили номер и пополнили счёт.

Вернувшись в сквер, Кузя стал названивать — гудки говорили, что номер действующий, но на вызовы никто не отвечал.

В периодических звонках прошло полдня. Отчаявшись, Кузя послал сообщение: «Михалыч, отзовись!» — и тотчас с другого номера позвонила девушка и спросила, куда она попала. Кузя догадался, что это неспроста, и повторил, что ищет Михалыча. Девушка поинтересовалась: «А вы кто?»

Кузя не рискнул называть себя по фону и представился другом.

Тотчас на другом конце девичий голос сменился женским, снова спросив: «А вы кто?»

– А Михалыч может ответить? — упорствовал Кузя.

– Нет его, — ответила женщина.

– А с вами можно встретиться, чтобы не по фону говорить?..

***

Женщина оказалась сестрой Михалыча. Она знала о Кузе и была шокирована, что он свободно гуляет по городу, — женщина даже оглядываться стала, словно ожидая слежки и погони.

Немного оправившись, она представилась Еленой и поделилась, что поначалу прошёл слух, будто Кузю убили, а потом стали врываться к ним даже среди ночи и искать не столько Толю (Михалыча), сколько Кузьму.

– А Михалыч жив?! — в нетерпении вопросил Кузя.

– Да жив он, жив! — обрадовала Елена. — К тётке уехал, в Украину.

Елена рассказала, что Анатолия схватили на въезде в город, привезли в полицию и стали пытать, но он ничего не сказал. А полицейские уже знали, что он отвёз Кузю с детьми в деревню, и избивали его только за то, что ничего не говорил.

Когда Кузю привезли, страшно избитого, то Анатолию через окно показали его и пригрозили, что и с ним будет то же самое, требуя признания в соучастии в нападении на жену полицейского и ограблении его квартиры. Его пытали до вечера, а ночью бандиты убили всех полицейских и все арестованные сбежали, и Анатолий сбежал. Он обошёл все камеры, но Кузю не нашёл даже среди мёртвых. А машина его так и осталась во дворе полиции. Потом из Украины Толя прислал Елене доверенность на совершение любых действий с его имуществом. Елена решила забрать машину, но та уже оказалась на штрафстоянке с огромным счётом «за услуги». Елене пришлось продать своё и брата имущество, чтобы «выкупить» машину, но и ту вернули разворованной: украли инструмент, запасное колесо и даже резиновые коврики. Только на старые чехлы сидений не позарились, а то нашли бы фон Анатолия за резинкой чехла подголовника. Стоило зарядить фон, как пошли звонки с разных номеров, но Елена не отвечала: слишком подозрительно это было.

Потом пошли судебные дела: о незаконных действиях полиции, о необоснованном помещении на штрафстоянку, о взыскании компенсации за украденное из машины имущество — повсюду суды горой вставали на защиту полиции и сокрытие их преступлений.

– Вы, наверное, злитесь на меня, что впутал вас в эти дела? — извиняющимся тоном обмолвился Кузя.

– Нет, — ответила Елена, — не злюсь. Жалко мне вас! Жалко, что у вас так получилось! Я ведь и детей ваших искала, только исчезла та сожительница Яруллина вместе с детьми. А люди говорили, что они продавали детей на востоке в рабство.

Кузя словно удар получил — сокрушённо вздохнул и в бессильной злобе покачал головой, прикрыв лицо ладонью.

Елена дала номер Анатолия и попросила звонить с другого номера, чтобы не могли определить враги.

Напоследок она попросила прощения за столь горькую информацию, и Кузя попросил прощения.

***

Кузя сидел в том же сквере, на той же скамеечке, и злоба кипела в нём, как тогда, когда его избивали.

Отдалённый звук полицейской сирены не охладил пыл, а только добавил жару:

– Езжайте сюда, сволочи! — выдавил Кузя, стиснув зубы.

И сволочи приехали: они заехали с разных сторон, как и давеча; не пощадили даже клумбы тюльпанов в сквере; блюстители порядка и защитники народа высыпали сворой, распинывая людей, вышедших вечерком прогуляться, и набросились стаей шакалов на «жертву».

Они били дубинками и пытались схватить и подмять, а Кузя, ударив лишь пару-тройку, вдруг, словно наяву, услышал: «Нельзя!» Ему тотчас представились: куча мёртвых тел, Елена под пытками и узбек...

Перестав сопротивляться, Кузя, расталкивая шакалов, пошёл в воронок, ожидавший с открытой дверью.

Его доставили в тот же двор. Шакалы окружили машину, оставив «почётный» проход. Дверь воронка открылась, и Кузя вышел. Нашлись рьяные, попытавшиеся заломить руки, но их решимость быстро остыла. За них вступились ещё несколько по неписаному закону, но и те отлетели, сминая шеренги. Основная масса, вопреки внушённым правилам, осталась благоразумной.

Кузя вошёл в знакомую «проходную», мельком убедился в целости окна и заявил окаймлявшим: «Мне к начальнику!» Кортеж молча указал руками вдоль живой изгороди. Пройдя по коридору, Кузя свернул в дверь налево, по-прежнему в окаймлении, а потом ещё налево и оказался в тупике. Сопровождавшие засуетились позади и захлопнули дверь: оказалось, что была приготовлена западня — часть комнаты, огороженная решётками из толстой арматуры, замаскированная снаружи обоями.

– И что?! — возмутился Кузя. — Я требовал разговора с начальником!

– Начальник придё-ёт! — пообещали ему.

Полицейские сдёрнули обои и стали довольно пожимать друг другу руки, предрекая заслуженные награды, называя Кузю обезьяной, а клетку обезьянником.

Кузя ещё раз напомнил о начальнике, но смиренные рожи, стоявшие в оцеплении, превратились в наглые — обезьяньи. Одни выходили из комнаты, а другие входили: всем хотелось посмотреть на «зверя в клетке».

Наконец собрание зашушукало-притихло, и вошёл полковник, в коем угадывался именно начальник. Тот подошёл к клетке, оставаясь на расстоянии вытянутой руки, и рубанул столь же нагло и презрительно: «Ну что, десантник, допрыгался?!»

– Я желаю поговорить наедине! — потребовал Кузя.

– Будет тебе наедине, п----к! Я тебе на этот раз такого кабана найду, б---ь, — всю с---у тебе р------т! Десантник, е---а мать!!! — полковник демонстративно развернулся и вышел.

Кузя припомнил, что тоже иногда прибегал к мату в отношении нерадивого, но матерное обращение представителя власти — не рядового какого-нибудь, а руководящего — приравнивало всю государственную власть к тому ворью, которое общается на этом языке.

***

Кузя не знал, может ли скафандр справиться с этой клеткой, но пытаться не стал, а сел на пол, прислонившись спиной к стене.

В клетке не было абсолютно ничего: пол, две стены и решётка, вытянутая узким коридорчиком. Лишь пол был покрыт линолеумом, а стены оставались голым бетоном.

Продолжился обезьяний цирк, и Кузя закрыл глаза, чтобы не видеть его.

Было слышно, что менялся контингент. Вошёл кто-то из начальства, рангом пониже, и возмущённо съехидничал, почему обезьяна сидит.

– Никаких распоряжений не было! — последовал ответ.

– Приказ был мочить всех! — прозвучало надменно.

Начальник ушёл, а среди обезьян продолжились смешки и издёвки.

Кузя демонстративно не открывал глаз. 

Наконец смешки приутихли и послышался плеск воды.

Прижавшись спиной к бетонной стене, полагалось чувствовать её холод, но холода не было. Кузя припомнил, что и вода не касалась лица, и ветки на бегу не хлестали в лицо — всё же была какая-то граница, но при этом он, как обычно, кушал плов и пил сок. Вспомнилось обещание угостить долма. Кузя не знал, что это за блюдо, но название интриговало. Ему очень захотелось, чтобы обезьяны не помешали узбеку кушать.

«Хотя узбек ли он?! Или таджик?! Может, грузин? — подумал Кузя, но решил: — Всё равно хороший человек!»

Ему даже представилось, как благодетель с наслаждением угощается этим блюдом, которое, несомненно, должно быть самым восхитительным шедевром кулинарного искусства. 

Плеск усилился, и Кузя открыл глаза: несколько обезьян, стоя вплотную к решётке, мочились на него, и под ним была уже лужа мочи. 

Взрыв гнева был настолько велик, что Кузя вскочил и сходу врезал одному в морду, а другого пнул по выставленному. Все отпрянули, и началось всеобщее ржание, но вскоре дикий крик подавил его — орал один из получивших, а второй безмолвно лежал на руках сослуживцев. 

На ор прибежал тот, кто ещё недавно приказал мочить, оказавшийся подполковником, и стал матом крыть всех и вся, выставляя виновниками Кузю и мочившихся.

Поверженных утащили, и по матерному приказу помещение освободилось ото всех.

Дверь кабинета закрылась, и Кузя остался один. Он осмотрел себя: одежда нигде не намокла, и даже кроссовки, выйдя из лужи, не оставляли мокрых следов.

«Вот это да-а!» — удивился Кузя.

***

Узник оглядел кабинет: в нём были стол, пара стульев и сейф; камер наблюдения не было видно; решётка снизу объединялась приваренным уголком, крепившимся к полу анкерами; сверху клетка также ограничивалась решёткой, прикреплённой к стене несколькими пластинами с анкерами. 

Кузя сразу определил слабые места и, забравшись по решётке вверх и упёршись ногой в стену, мягко попытался оторвать решётку от неё — пластины слегка отошли. Было очевидно, что их можно выдернуть вместе с анкерами, и этого было достаточно. Кузя спустился удовлетворённый, но возникла новая идея: решётка состояла из частых вертикальных прутов и лишь трёх горизонтальных, и в этом была их слабость. Приложил усилие, и пара прутов изогнулась в разные стороны. Новое усилие — и пруты приняли прежнее положение.

«Сотня упражнений, и они сломаются», — заключил Кузя.

Затем он осмотрел замок и усомнился, что он крепче того дерева, которое сломалось от удара.

Дверь кабинета открылась, и вошёл сержант. Усевшись за стол, он достал бумагу и ручку и грозно огласил: «Фамилия?»

– Сначала позови начальника, чтобы вымыл здесь пол! — ультимативно потребовал Кузя.

– Фамилия?!! — ещё более грозно выдал сержант.

Кузя, не унижаясь повторениями, выбрал сухое место и, сев на пол, снова закрыл глаза.

Сержант ещё повыкрикивал: «Дата рождения?»; «Судимость?»; «Приводы?» А потом бросил ручку и упёрся взглядом в пол.

Прошло немалое время — сержанта сменил лейтенант и стал задавать те же вопросы. Кузя повторил требование. Лейтенант тоже остался немым наблюдателем — стола.

Так караул менялся до утра.

Утром пришла старушка и стала сквозь решётку мыть пол шваброй, коря обезьян на все лады, напомнив ту, что убирала в больнице.

Когда старушка удалилась, пришёл начальник.

– Так что ты хотел?! — прожевал он надменно.

– Сначала извинитесь и накажите тех, кто это сделал! — потребовал Кузя.

Начальник презрительно хмыкнул и, ответив: «Посмотрим», вышел. Из коридора донеслось его распоряжение: 

– В сортир не мотать! Пусть с--т и с--т в штаны!

Спустя время в кабинет пришла пара монтажников и, немало провозившись, установила камеру видеонаблюдения.

Прошло ещё некоторое время, и пара человек — явно «синих» — принесла пруты арматуры. После них пришёл сварщик с аппаратом и инструментом и принялся отмерять и нарезать арматуру.

– За что они тебя? — прошептал он, хотя карауливший сержант не мог не слышать.

– Они знают, — ответил Кузя неопределённо.

Сварщик выразил мимикой сочувствие и попросил не смотреть на сварку. Кузя закрыл глаза.

Включился аппарат, зашипела дуга... Кузя наугад назвал марку электродов, предположив по звуку.

– Они-и, — подтвердил сварщик.

– Что, подсушить не мог?

– Как дали, тем и с-у! — последовал ответ.

Работа продолжалась. Горизонтальные пруты становились чаще, не особо соблюдая горизонтальность.

В короткую паузу Кузя на миг открыл глаза, чтобы посмотреть, что делается, и тут же «словил зайчика» — должен был словить. Только вместо яркой вспышки увидел скромную дугу без ореола вокруг — Кузя машинально закрыл глаза, но, удивившись, открыл снова, а затем подошёл ближе: дуга оставалась такой же задавленной, как в «хамелеоне».

– Дай-ка мне, брат! — попросил Кузя со вспыхнувшим нетерпением и взялся за держак.

– Э... э!!! — вскочил сержант.

Но Кузя, пригрозив ему держаком, потребовал: «На место!» Сержант послушно попятился и сел.

Кузя, без маски, принялся варить, «накручивая», как положено, а сварщик смотрел, оставаясь в маске.

– Это навечно! — согласился сварщик, принимая держак обратно. — Только так все электроды изведёшь! Им ничего украсть не оставишь!

– Пусть! — согласился и Кузя.

За арматурой последовал второй замок: более мощный.

– Удачи, браток! — с ещё большим сочувствием пожелал сварщик, прощаясь.

После его ухода Кузя оценил качество работы — железа прибавилось много, а «надёжность» осталась прежней: «Умело н----л!»

Снова прошло немалое время, и снова пришли монтажники с камерой: видеокамера, установленная утром, «сгорела» от сварки: видимо, некому было думать о последовательности работ.

Как в унисон этому выводу донеслись насмешки и ржание из коридора: «Сержант, б---ь, закоцал у пацана мопед и закандехал в отдел, а как переключать передачи, ни х-- не рубит!!! Ха! Ха! Ха!.. Запорол движок, тупорылый, и полгорода таранил пешкодралом!!! Ха! Ха! Ха!..»

«Некому было думать или нечем!» — поправил свой вывод Кузя.

***

В коридоре, очевидно, курили, обсуждая новости. Обсуждение изобиловало матом и уголовным сленгом. Из очередного рассказа Кузя почерпнул следующее.

Трое алкоголиков «раздавили пузырь» в квартире одного из них. Один из гостей сразу заснул «готовый», а хозяину с другим гостем показалось мало, и они, закрыв приятеля отсыпаться, пошли «догоняться». Оставшийся отдыхать вскоре проснулся и, не обнаружив приятелей, смекнул, что остался без «догона». Входная дверь открывалась только ключом, и пьяный, решив, что ему море по колено, спрыгнул с балкона второго этажа, но асфальт не море — пациента с переломом ноги доставили в больницу, где он честно всё рассказал. «Догнавшихся» приятелей полиция ждала уже с наручниками, и по всему выходило, что им «пришит» долгий срок по бандитской статье «лишение человека свободы», а полицейским светят награды за обезвреживание бандитской группировки.

Рассказ сопровождался тем же издевательским ржанием подонков, абсолютно безразличных к судьбе ни в чём не повинных людей. И это гневило Кузю.

Он не испытывал ни холода, ни голода, ни других потребностей, но в этом была его исключительность, обеспечиваемая невидимым скафандром, однако отсутствие со стороны полицейских человеческого понимания в данном вопросе по отношению к запертому в клетке также возмущало и гневило. Только ради проверки Кузя попросил еды у дежурившего офицера, и тот сразу вышел. Вскоре пришёл довольный подполковник, который накануне указал мочить, и с издёвкой проблеял: «Чё, жрать захотел?!» Его сопровождали два майора, которые сразу стали насмехаться, косясь на Кузю.

– Вы принесёте мне поесть? — укорил Кузя, стараясь выглядеть спокойным.

– Г---а будешь? — съязвил майор. — У нас оно есть для тебя! Мы все из внутренних органов!

Издевательство продолжалось. Кузя понимал, что сам спровоцировал его, но едва сдерживался, чтобы не взорваться.

Но обстановка резко изменилась: в комнату вошёл человек в сером костюме — ржание прекратилось, и прочие спешно удалились.

Кузя стоял у решётки. Серый костюм встал напротив, вытаращившись в упор, и, состроив противную гримасу, желчно съязвил, не предвещая ничего хорошего:

– Так как ты стекло сломал?!

– Показать?! — вспылил Кузя, не успевший остыть.

– Пока-ажеш-шь! Ты у меня всё покажеш-шь! — прошипел тот, выпучив глаза.

– Змей! — догадался Кузя.

– Ты, с--а, меня надолго запомниш-шь! — продолжал тот угрожать.

– А Рыжего за что упёк, если знаешь, что не он?..

– Я вас, б----й, всех в---у и высушу!.. — перебил Змей, потянувшись рукой во внутренний карман.

С непрекращающимися угрозами он достал резиновую перчатку и надел её, продолжая упираться выпученным взглядом. Затем извлёк из кармана баллончик и направил его в лицо Кузе.

Кузя, не сводя взгляда с врага, оценил расположение прутов.

Большой палец перчатки нажал на красную кнопку, и струя ударила в лицо. Редкие брызги отлетали на пруты и кипели на них. Пузырящаяся жидкость стекала с лица вниз. Кузя взглянул под ноги: линолеум пенился, как кипящее молоко. Что-то вскипело и в Кузе — его рука пронеслась между прутами и, выбив баллончик, схватила пиджак.

– А теперь оближи! — потребовал Кузя и притянул рожу врага к решётке.

Змей злобно застонал сквозь зубы, пытался вырваться, но добротная ткань припирала к прутам, принуждая лично отведать подаренное... Враг неистово заскулил, обезобразившись ещё более, а затем взлетела его рука с пистолетом, направленным в лицо, и раздались выстрелы.

Кузя видел, как пули останавливались прямо перед глазами и падали вниз.

Он в ярости так же добавил воздействие второй рукой, и шея врага хрустнула.

Кузя ещё удерживал жертву, осознавая произошедшее, как в кабинет влетели трое, ещё недавно глумившиеся.

– З------е его!!! — орал подполковник.

В руках одного майора был красный лом, а у другого — красная лопата. Лом сразу нацелился в лицо, но Кузя успел отвести голову, и лом проскочил мимо. Лопата тоже намеревалась пронзить, но остановилась возле живота. Кузя отпустил Змея и на лету схватил пролетевший лом. Змей ещё не успел упасть, а лом уже полетел обратно и пригвоздил подполковника к столу. Майоры спешно ретировались, подсказав и Кузе, что надо действовать. То же самое просигналило звонком в кармане Змея.

Кузя подскочил к двери и собрался ударить ногой, но вовремя сообразил, что могут наказать сварщика.

Вновь взлетев к верхнему углу клетки, он оторвал её от стены и выбрался. Пара секунд ушла на то, чтобы забрать тренькающий фон Змея. Рука машинально прихватила и пистолет.

***

Из злополучного здания Кузя выбежал с оттопыривающимися карманами.

Мысли вновь были заняты Еленой и узбеком.

– Чё там? — с форсом процедил парень, стоявший на дороге.

Нос у парня был обычным, но его манеры и тон говорили о принадлежности к «синему» клану. 

– Бардак! — честно определил Кузя.

– Я братка фонарю по срыву. Чё там, будут выкидывать?

Кузя не вполне понял сказанное, но, уловив общий смысл, брякнул:

– О-о! Сейчас им точно не до этого!

– А ты чё?

– А я сам ушёл.

– В бегах?! — воспрянул парень с радостью.

– Да вроде того.

– Падай, братан, отвезу, куда надо! — оживившись, парень показал на открытую дверь кара.

– Это было бы кстати! — согласился Кузя.

Машина тронулась и набрала скорость. Кузя на ходу выбросил фон узбека в окно. Потом с фона Змея отослал Елене сообщение, что есть срочное дело. Ответа не было.

– Чё там, насвистели, что Змей снова засветился?! — снова форсанул парень.

– Допрыгался Змей!

– Допрыгался?! — удивился парень, утратив наигранный форс.

– Ты передай всем, что шерстить снова будут, и пуще прежнего! Лучше мотать из города.

– А кто?! — не мог успокоиться парень.

– Да всё тот же.

– Так Рыжий пайку хавает?!

– А Фунтика знаешь?

– Фунтика?.. — силился вспомнить парень.

– Нет... Мурзика, — поправился Кузя.

– Да чё не знать?! Но он слабак, и не в уважухе он...

За разговором доехали до рынка.

– Это тебе Змеев ствол, — Кузя забросил пистолет в бардачок, — а Мурзику передай своей почтой, что Змей допрыгался.

***

– О-о! Дарагой! — обрадовался узбек.

– Сразу к делу! — урезонил Кузя. — Тот номер, на который я звонил в прошлый раз, был на прослушке ментов.

– Так фон-то не мой, — догадался узбек, — их тут продают пачками!

– О-о! Тогда всё хорошо! — успокоился Кузя.

– А что случилось? — поинтересовался узбек.

– Передай, кому надо, что снова облавы будут.

– Передам! — пообещал узбек, и Кузя поспешил удалиться.

Найдя укромное местечко, Кузя вновь отправил сообщение и подписался, но ответа опять не последовало.

«Возможно, их достал этот номер», — предположил Кузя и позвонил Михалычу. Михалыч тоже не отвечал. Тогда Кузя отослал и ему сообщение, и адресат отозвался. 

Предположение подтвердилось: номер был в чёрном списке, переданном Еленой.

Михалыч был безмерно рад вновь услышать Кузю и говорил о возможном приезде, а Кузя его, напротив, огорошил: необходимо срочно спасать Елену и всех близких. Михалыч, пообещав перезвонить, отключился.

Перезвонила сама Елена и сообщила, что она не дома, а в центре — выяснилось, что они в двух шагах друг от друга.

Они встретились тепло, по-родственному, и разработали план действий.

Елена почему-то нисколько не волновалась, не сетовала, а приговаривала довольно: «Ой! Как интересно!» 

Перво-наперво они направились в школу за дочкой Лены — Настей. Настю забрали прямо с урока, пояснив срочностью семейных обстоятельств, и поехали домой за документами и ценностями. 

Машину благоразумно остановили во дворе дома за квартал от своего.

Пока Кузя, вняв инструкциям, отправился в их квартиру, Елена и Настя «отдыхали» во дворе, держа свою (Михалыча) машину в поле зрения на значительном расстоянии.

Кузя нашёл их и сообщил, что дом окружён, а они показали на полицейский кар, остановившийся неподалёку от их машины. Елена поделилась, что забыла фон в машине, а Кузя похвалил за эту предусмотрительность и, разбив, выбросил фон Змея. Пройдя закоулками, они вышли на внутреннюю дорогу и остановили случайное такси, которое вернуло их в центр, где они обзавелись несколькими новыми — бывшими в употреблении — фонами.

Кузя вновь подошёл к узбеку и поинтересовался, не будет ли снова грузовика. Узбек с сожалением поцокал, сказав, что долго не будет.

– Как выбраться из города? — напрямую выдал Кузя.

Узбек понял всё в плане предыдущей информации и уточнил: «Адин?»

– Ещё женщина и девочка.

– Тагда хадити магазин. Машина будит! — заверил узбек.

– Денег нет, но могу это отдать, — силуэт пистолета обрисовался на растянувшейся ткани спортивных брюк.

– Э! Не нада! — снова поцокал узбек, но, подумав, добавил: — Вадила адаш.

Кузя уже собрался уйти, но узбек остановил вопросом:

– Куда ехать, дарагой?

– Как можно дальше, — ответил Кузя и предупредил: — На дорогах могут быть проверки. И хотелось бы побриться.

– Харашо-харашо! — снова заверил узбек.

Кузя, Елена и Настя, сидя в той же комнате под замком, угощались очередным шедевром восточного кулинарного искусства. Кушали втроём из общей посуды. Вкус был превосходный, но Кузя позволил себе съесть лишь для пробы.

– Что-то вы мало кушаете, — заметила Елена.

– Вы кушайте побольше. Не смотрите на меня: я сыт. Неизвестно, когда ещё доведётся, — пояснил Кузя.

Покушали молча.

– А что будет с квартирой, машиной, моими вещами? — поинтересовалась Настя.

– Придумаем что-нибудь, — пообещал Кузя. — По-любому они дешевле свободы.

Ожидать пришлось долго. Женщина принесла упаковку одноразовых бритв, и Кузя сменил вид на общепринятый. Вечером пришла машина, и троица спряталась в кузове за кучей пустых коробок. Судя по звуку, машину догрузили мешками из магазина: видимо, теми же, которые разгружали ранее.

Кузов закрылся, и стало темно. Елена и Настя присели на корточки, а Кузя сел на пол, прислонившись к стенке, зная, что ни холодный пол, ни жёсткая стенка не проявят себя.

– Ну почему мы так должны ехать! — возмутилась Настя.

Елена взяла её за руку и прошептала:

– Успокойся! Всё так, как должно быть.

– Я хочу хотя бы сесть нормально! — продолжала капризы Настя.

– А вы попробуйте сесть на мои ноги, — предложил Кузя.

– Да мы раздавим вас, — мягко отказалась Елена.

– Только попробуйте. Если будет тяжело, то я скажу, — уговаривал Кузя так же шёпотом.

– Вот и садись! — скомандовала Елена, обращаясь к Насте, а Кузя почувствовал намаренность грубого тона.

– Я?! К нему?! — ещё больше возмутилась Настя. — Да не буду я!

– Вот и не хнычь тогда! — а тон с обеих сторон был фальшивым.

Машина долго стояла в ожидании. Наконец пришёл водитель и, хлопнув дверью, громко выдал в открытое окно:

– Поехали!

– Звани, Муса! — послышался голос узбека. — Аллах акбар!

– Бисмилляхир рахманир рахим! — ответил водитель.

Кузя каким-то чутьём определил, что это пожелание добра, доброго пути, а, видя попутчиц в зелёном свете, заметил, что они испугались.

Машина тронулась.

– Это пожелание удачи, — прошептал Кузя Елене.

– А вы откуда знаете?! — удивилась она.

– Догадываюсь, — признался Кузя.

– Что-что?.. — вякнула Настя, склонившись к матери.

Машина в этот момент повернула, и Настя по инерции повалилась на мать, а та — на Кузю.

– Вот так и лежите, чтобы не падать, — посоветовал Кузя.

– Пол-то не чистый, — посетовала Елена, а Настя всё-таки приняла прежнее положение: на корточках.

Кузя взял коробку и, сложив её, попросил Елену приподняться. Та оперлась локтем в пол, а рукой о ногу Кузи, но он это не почувствовал, как и предшествовавшее падение. Он подложил под Елену картонную подстилку и прикосновением дал знать, чтобы она опустилась. Она последовала совету, а Кузя почувствовал, как её рука, опиравшаяся на него, коснулась ноги в тот самый момент, когда он сам прикоснулся.

«Интересно!» — подумал Кузя.

Елена положила голову на бедро Кузи и улеглась поудобней.

Машина то ехала, то останавливалась, то поворачивала туда-сюда. Настя упорно сопротивлялась толчкам и поворотам, всякий раз рискуя упасть, а Елена, в темноте, лежала с открытыми глазами, о чём-то думая.

Наконец машина остановилась, и водитель вышел.

– Чё, Миха, за товаром? — спросил кто-то.

– За товаром, капитан, — ответил водитель.

– А чё зачастил-то?

– Да, бараны, погрузили не то, что надо. Менять везу.

– Открывай! — потребовал капитан.

Двери кузова открылись, и потолок осветился.

– Разгружать придётся, — выдал капитан.

– Зачем?! — удивился Миха.

– «Перехват» объявили.

– О-о! Тогда я обратно поеду, — протянул водитель.

– Ладно! — смилостивился капитан. — Двойной тариф, и я сообщу, чтоб не тормозили.

Дверь закрылась. Прошло некоторое время, и машина вновь поехала. Елена заснула, а Настя продолжала сопротивляться. Кузя взял ещё одну коробку и, сложив её много раз, подал Насте, чтобы присела на неё, но Настя не видела поданный предмет, а только измученно озиралась. Кузя, протянув руку, молча взял её за мизинец, чтобы не будить Елену. Настя сначала взглянула испуганно на Кузю, а потом блаженно закрыла глаза. Кузя положил её руку на приготовленную «табуреточку», и она, догадавшись, присела на неё, став чуть ближе к Кузе.

Отпустив руку, Кузя любовался ею, её откровенными эмоциями, предполагавшими, что никто не видит их в темноте.

Вдруг её взгляд снова стал беспокойным, и Кузя догадался, что она хочет в туалет: этот же взгляд уже был у неё и пропал, когда он взялся за палец. Кузя уже подумывал отвести на это дело одну коробку, но Настя протянула руку, явно стремясь прикоснуться к Кузе, и он вновь взял её мизинец. По её лицу промчалось удивление, а потом лицо расслабилось, и глазки закрылись, словно в забытье.

***

Машина долго катила по прямой. Кузя догадался, что это та самая трасса, которую он строил. 

Наконец машина сбавила ход, и Кузя вновь догадался, что она заезжает на заправку. Настя спала, и наверняка должна была свалиться на Кузю при повороте. Кузя, не отпуская её мизинца, приготовил вторую руку, и вовремя — машина свернула, и Настя упала в его объятья. Одной рукой Кузя по-прежнему держал её за руку, а другой, так получилось, удержал её от падения, положив ладонь на грудь и плечо, но Настя не проснулась. Елена тоже продолжала спокойно спать. Кузя осторожно прижал девушку к себе, слегка сжимая её девичью грудь, что возбуждало и напоминало о Кате.

Заправившись бензином, а не сменив аккумулятор, как это делали кары, машина поехала дальше. Впереди было ещё три четверти пути. Воздух посвежел. Склонив голову, Кузя прикоснулся губами к носику Насти: так он всегда определял, не холодно ли Мале, — носик был тёплым. 

Девушка никак не отреагировала, и Кузе захотелось — очень захотелось — коснуться её губ. Он долго любовался её длинными ресницами и бутоном губ и наконец решился поцеловать, но Настя вдруг открыла глаза...

Она водила туда-сюда глазами, посмотрела на его руку, сжимающую грудь, хотя в темноте не могла видеть её, и хотела было подняться, но ей, почти упавшей на Кузю, это было непросто, и она смирилась. Ещё раз посмотрев в сторону серебряной перчатки, улыбнулась, игриво покривилась личиком и, прислонившись щекой к плечу Кузи, снова закрыла глаза.

***

– Приехали! — услышал Кузя и проснулся.

Он посмотрел на попутчиц — они по-прежнему спали, и он всё так же держал Настю. Дверь кузова отворилась.

– Ну как вы? Не замёрзли? — озаботился Миха.

– Нет. Всё в порядке! — ответил Кузя, и Елена зашевелилась.

– Сможешь выбраться?

– Постараюсь, — выдал Кузя и тихо скомандовал: — Просыпаемся.

Тихое слово оказалось действенней громкого. Елена потянулась и привстала. Кузя помог Насте надёжно сесть на «табуреточку» и стал выбираться поверх коробок и тюков.

– Ой, как холодно! — послышалось вослед.

Стояла глубокая ночь. По дороге то и дело проезжали машины. Придорожная закусочная по другую сторону дороги и стоянка перед ней освещались жёлтыми фонарями. Миха пристроил грузовик к высокому кирпичному забору так, что свет фонарей падал только на кабину, а кузов затеняли деревья. В свете фонарей блестела изморозь на траве. Миха оказался вполне славянской внешности, и говорил без акцента.

– Как вы не замёрзли?! Минус показывает! — удивился Миха, поёжившись.

– Как дверь открыл, так холодно стало, — ответил Кузя в тон последней фразы Елены.

– А кушать будете? — Миха кивнул на закусочную.

Кузя переспросил попутчиц и получил отрицательный ответ.

– Тогда я покушаю, — решил Миха и пояснил: — В общем-то мы уже приехали. Вам куда надо?

– Нам всё равно. Лишь бы подальше.

Миха замялся, а потом попросил:

– А покажи!

Кузя достал пистолет и подал: 

– Возьми себе, Михаил.

Тот взял, уверенным движением вынул обойму и, глянув на неё, вставил обратно.

– Вообще-то меня Мидхатом звать, — представился он и кивнул на пистолет: — Грязный, наверное?

Кузя не понял, о чём речь. Пистолет он правда не почистил после пары выстрелов в него, но в грязь он не падал, хотя это не должно было иметь значения.

– Стреляли в меня менты, — только и нашёл что ответить Кузя.

– И не попали?! Так он ихний?

– Был ихний. Промахнулись.

– Смелый ты!.. А менты живы?

– Живы.

– Ну тогда не грязный! Номер убрать не проблема. Ты мог бы дорого продать.

– Он твой, — отрезал Кузя, догадавшийся о значении слова.

Мидхат повертел «игрушку» и решил:

– Пойду пожую да подумаю, куда дальше.

Водитель ушёл, а Кузя остался ждать у машины.

– Может, хотя бы двери закрыть? — послышался голос Елены, и Кузя исполнил пожелание.

Пока ждали Мидхата, Елена выдала снова:

– Может, хоть какая-то одежда найдётся?

Дождавшись Миху, Кузя спросил о том же.

– В общем, так! — выдал Мидхат. — Мне всё равно пришлось бы здесь ждать до утра, а вам, как понимаю, деваться некуда. Так что поедем дальше. Буду везти вас до утра, а там и развернусь. Пойдёт?

Кузя согласился и, приняв плед и буханку хлеба, полез обратно.

Елена и Настя, прижавшись, сидели на корточках и дрожали. Кузя укрыл их пледом и сочувственно попросил потерпеть. Машина снова тронулась с напутствием «Бисмилляхир рахманир рахим».

– Он что, нерусский? — предположила Елена дрожащим голосом.

– Не знаю. На вид русский, — ответил Кузя.

– А то увезёт нас в чуркистан!

– У него бензина не хватит, — успокоил Кузя, присаживаясь к ней.

Он обнял Лену за плечи, и та сразу прошептала:

– Ой, какой вы тёплый!

Прошла минута-другая, и Настя попросила, дрожа:

– Может, вы и меня обнимете?

Кузя предложил пересесть и, разместившись между ними, обнял их за плечи.

– И правда теплей! — согласилась Настя и полезла своей озябшей ладошкой под ладонь Кузи.

Кузя принял её.

Грузовик набрал скорость. Чувствовалось поддувание свежего воздуха.

– Ой, ногам холодно! — Елена, сбросив туфли, старалась втянуть ноги под плед.

– Мам, а мне совсем тепло стало! Может, дядя Кузьма электрический?! — пробалагурила Настя, словно Кузи не было рядом.

– А ну-ка попробуем! — смекнул Кузя и, опустив руку к талии Елены, попросил: — Дайте мне вашу ладошку!

Елена подала ладонь, а через некоторое время прошептала:

– Настя! Он правда электрический! Только не говори ему, а то грелку выключит!

***

– Приехали! — вновь прозвучало снаружи.

Дверь открылась. В прогал между баулами и потолком лился утренний свет.

Кузя вновь выбрался наружу.

В тенистых местах ещё белела изморозь, а трава, озарённая светом, сверкала бриллиантами капелек.

– Эта трасса идёт на запад, — начал Мидхат.

– Ага! — вырвалось у Кузи.

– Здесь останавливается много фур. Договоритесь с кем-нибудь! — посоветовал Мидхат.

Кузя огляделся и скомандовал:

– Девушки, на выход!

Послышалось движение, и вскоре мать с дочкой выбрались на свет.

– Ой! Здесь опять холодно, — довольно потянулась Настя.

– Не бойся, дочка, нас есть кому согреть! — ответила Лена, подавая Мидхату плед и хлеб в пакете.

– Я вижу, что вы с осени закормлены! — Мидхат принял плед, а хлеб оставил в руках подававшей.

– Выживем — уже весна наступила! — заверил Кузя, подавая руку на прощание.

Миха пожал руку и, обняв её другой, душевно изрёк: 

– Альхамду лиллях!

– Откуда ты знаешь это? — поинтересовался Кузя.

– Я мусульманин, — ответил Мидхат, закрывая двери кузова, — Бог один на всех!

– А как звать того?.. — Кузя затруднился, как его назвать.

– Не хвали его и не хвали меня — хвали Аллаха! — прозвучало душевно.

– Ну... Хвала Аллаху! — произнёс Кузя.

– Истинны слова твои, брат! — поднял водитель руку и пошёл в кабину.

Грузовик тронулся.

– Радиаллаху анхум! — донеслось из грузовика напоследок.

***

(Продолжение романа здесь )