Немец Вернер Херцог — из тех режиссёров, что умеют взять всем знакомый материал и превратить его в нечто глубоко личное. Вот и его «Носферату: Призрак ночи» 1979-го года — это не просто «перепевка» классического «Носферату, симфонии ужаса» Фридриха Вильгельма Мурнау года 1922-го, а самостоятельное переосмысление легенды о вампире, наполненное характерными для Херцога темами одиночества, неизбежности судьбы и бессилия человека перед природными силами.
С первого взгляда заметно, насколько близко Херцог следует визуальному стилю Мурнау: некоторые кадры повторяют ракурсы из оригинала, а сам сюжет развивается практически по тому же сценарию. Однако при всей этой схожести фильмы рассказывают совершенно разные истории. В то время как картина Мурнау погружает зрителя в мрачную сказку, исполненную экспрессионистского символизма, Херцог использует миф о Носферату как инструмент для размышлений о человеческой судьбе.
Одним из главных отличий становится атмосфера. Фильм 1922 года, несмотря на свою готическую эстетику, насыщен динамичными сценами. В нём даже присутствует сцена борьбы экипажа корабля с вампиром. Херцог же сознательно убирает подобные моменты экшена, заменяя их долгими, медитативными кадрами и создавая ощущение всепроникающей обречённости. Например, морское путешествие вампира в его версии занимает всего несколько минут экранного времени, а всё насилие остаётся за кадром. Вместо прямых столкновений режиссёр предлагает пугающее журчание горной речушки, в котором слышится поступь надвигающейся гибели.
Значительно изменился и образ Люси — центрального женского персонажа. В версии Мурнау она остаётся пассивной жертвой, тогда как Херцог делает свою Люси (в исполнении Изабель Аджани) активным участником событий. Она — единственный персонаж, который действительно действует, пытается разобраться в происходящем и бороться с вампиром. В некотором смысле она становится главной героиней фильма, отодвигая на второй план Джонатана Харкера, Ван Хельсинга и даже Ренфилда. В контексте кино 70-х и 80-х годов её можно поставить в один ряд с такими сильными героинями, как лейтенант Рипли из «Чужого» или Сара Коннор из «Терминатора».
Другой важной темой становится столкновение человека с фатумом. Вампир в интерпретации Клауса Кински — не просто зловещее существо, а трагическая фигура, символизирующая разрушающее влияние неизбежного рока. Он не столько охотится, сколько устало, обречённо влачит давно опостылевшее существование. Бессмертие для него — проклятие. Этот аспект резко контрастирует с образом графа Орлока в исполнении Макса Шрека, который был скорее безликим воплощением страха. Интересно, что после выхода «Носферату» Мурнау ходили слухи, будто бы Шрек был настоящим вампиром. Если бы Кински не был уже известным актёром к моменту выхода «Носферату» Херцога, вероятно, о нём начали бы говорить то же самое.
Вторая половина фильма Херцога значительно отличается от версии Мурнау. Здесь появляется тема эпидемии – общество рушится, люди, не зная, как бороться с чумой, предаются вакханалии и отчаянным пиршествам, буквально — пиру во время чумы. Эти сцены добавляют фильму оттенок мрачного экзистенциального кошмара, а Люси становится свидетельницей крушения цивилизации.
Таким образом, «Носферату: Призрак ночи» — это не просто ремейк классического фильма, а самостоятельное произведение с авторским почерком Херцога. Оно превращает знакомую историю в размышление о судьбе, одиночестве и человеческой беспомощности перед силами, неподвластными разуму.