Запах маминых пирогов... Он всегда возвращает меня в детство, когда мы, еще совсем маленькие, с братом наперегонки бежали на кухню. Теперь всё изменилось. В воскресный день я помогаю маме накрывать на стол, а в груди тяжелым комом ворочается предчувствие – что-то пойдет не так.
Брат появляется в дверях ровно в два. Такой... холеный. Дорогой костюм сидит безупречно, на запястье поблескивают часы – одни такие стоят больше, чем я получаю за три месяца в своей школе. Олег небрежно целует маму в щеку, одаривает меня легкой улыбкой и опускается в кресло, закинув ногу на ногу. Картинка с обложки журнала – успешный бизнесмен на отдыхе.
– Чудесно пахнет, мам, – говорит он, и я замечаю, как мама расцветает от этой простой похвалы.
Виктор, наш двоюродный брат, уже час сидит в углу, уткнувшись в газету. Он всегда приходит раньше всех – говорит, что пунктуальность важнее всего, но я-то знаю: просто дома делать нечего. Жена ушла год назад, детей нет, работа... так, перебивается.
– Ириш, солонку не подашь? – мамин голос дрожит от волнения. Она всегда волнуется, когда мы собираемся вместе. Всё надеется, что в этот раз будет по-другому.
Я передаю солонку, попутно поправляя кружевную салфетку – мамино приданое, единственное, что осталось от бабушки. Помню, как они спорили из-за этих салфеток... Мама и тётя Вера. Тоже делили наследство.
Свет из окна падает на стол, играет в хрустальных рюмках – тоже бабушкиных. Мама достает их только по особым случаям. Сегодня, видимо, особый случай.
– Давайте присядем, – мама суетится, расставляя тарелки. – Я столько всего наготовила...
Я знаю, зачем она нас собрала. Знаю, и от этого знания внутри всё сжимается. Бабушка... Ей уже восемьдесят три, и с каждым месяцем становится всё сложнее. Лекарства, уход, время... Всё упирается в деньги, как обычно.
Мы рассаживаемся – чинно, будто чужие. Олег справа от мамы, я – слева, Виктор – напротив. Между нами – горячие пироги, салаты, мамина фирменная селедка под шубой. Еда как предлог, как попытка склеить то, что давно треснуло.
Мама глубоко вздыхает – я знаю этот вздох, она всегда так делает перед важным разговором:
– Дети мои... – начинает она, и я вижу, как Олег едва заметно морщится от этого обращения. – Давайте поговорим о бабушке. О том, как мы будем справляться...
– С расходами? – Виктор опускает газету, и в его голосе слышится что-то похожее на злорадство. – Кто работать умеет, тому никакие кризисы не страшны.
Олег пожимает плечами – такой небрежный, снисходительный жест:
– Я и так перевожу деньги каждый месяц.
Каждый месяц... Пять тысяч. Для него это мелочь, на один деловой обед больше тратит. А для мамы... Для мамы это спасение, но она никогда не скажет, что этого мало. Никогда не попросит больше.
Я чувствую, как начинают гореть щеки. Вот оно – началось. То, чего я боялась, то, от чего сжимался желудок. Сейчас всё покатится по накатанной колее: упреки, обиды, старые счеты... Господи, мамочка, зачем ты затеяла этот разговор? Зачем?
Но мама улыбается – натянуто, nervно, как струна:
– Давайте просто спокойно обсудим...
Спокойно? О чем ты, мама? Когда в нашей семье что-то обсуждалось спокойно? Может быть, когда делили бабушкину квартиру? Или когда решали, кто будет ухаживать за дедушкой перед смертью? А может, когда...
Я смотрю на свои руки – они дрожат. В голове стучит: "Беги, беги отсюда". Но я не могу. Ради мамы не могу. Кто-то должен быть рядом, когда всё это закончится слезами. Как всегда.
Олег отодвигает тарелку с нетронутым пирогом и откидывается на спинку стула. В его позе появляется что-то начальственное – так он, наверное, сидит в своём кабинете, когда отчитывает подчинённых.
– Я считаю, что уже достаточно помогаю, – говорит он, глядя куда-то поверх маминой головы. – Каждый месяц перевожу деньги, не забываю о праздниках...
Внутри у меня что-то обрывается. Пять тысяч в месяц – это "достаточно"? Когда одни только лекарства для бабушки стоят втрое больше? Когда мама разрывается между работой и уходом за ней, а по ночам подрабатывает переводами?
– А мне что делать? – слова вырываются сами собой, и я до боли сжимаю край скатерти. – У меня двое детей, Олег. Двое! Ты знаешь, сколько сейчас стоит собрать ребёнка в школу? А Димка в этом году в первый класс идёт...
– От мужа-то хоть алименты получаешь? – встревает Виктор с привычной ухмылкой.
Меня будто кипятком обдаёт. Он же знает... Знает, что Сергей третий год платит гроши, что судебные приставы только руками разводят – не могут найти его официальных доходов.
– Женщина должна рассчитывать на себя, – продолжает Виктор, явно наслаждаясь моментом. – Или замуж выходить. Нормально. По расчёту.
– Как твоя Светлана? – не выдерживаю я. – Тоже по расчёту вышла? И что, помогло?
Виктор багровеет, но Олег вмешивается раньше, чем тот успевает ответить:
– Послушай, Ира... – его голос становится вкрадчивым, как у психолога. – Если ты не справляешься, может, стоит что-то менять? Взять дополнительную работу, например. Или переквалифицироваться. Сейчас столько возможностей – онлайн-курсы, удалённая работа...
Я вскакиваю так резко, что стул едва не падает:
– Думаешь, я бездельничаю?! – голос срывается на крик. – Думаешь, просто жалуюсь? Да я пашу как проклятая! Утром – школа, после обеда – репетиторство, по ночам – переводы! А ещё дети, а ещё бабушка, а ещё...
– Ирочка, доченька... – мама пытается взять меня за руку, но я отдёргиваю её.
– Пока ты сидишь в своём офисе с кондиционером, – я уже не могу остановиться, – я верчусь как белка в колесе! Димка простужается – ночами не сплю, сижу с ним. Алинка двойку принесёт – надо время найти позаниматься. А ещё продукты, уборка, готовка... Ты хоть представляешь, каково это – одной?!
– Так не нужно было разводиться! – Виктор хлопает ладонью по столу. – Терпела бы, как все нормальные женщины!
– Терпела?! – я задыхаюсь от возмущения. – Терпела пьянки? Терпела, как он при детях руку на меня поднимал?
Мама нервно комкает салфетку – старинную, кружевную, ту самую. По её щекам катятся слёзы, но она молчит. Как всегда молчит, когда нужно вмешаться.
– А чего ты хочешь от меня? – Олег поднимает брови. – Чтобы я содержал тебя и твоих детей? Я что, виноват, что ты выбрала себе такого мужа?
Это последняя капля. В ушах шумит, перед глазами плывёт. Я хватаю сумку:
– Да пошли вы все...
– Ира! – мамин окрик. – Немедленно сядь! Как ты разговариваешь с братом?!
Я замираю в дверях. Вот оно что... Брат. Старший брат, гордость семьи, успешный бизнесмен. Его нельзя обижать, его нужно уважать, его...
– Знаешь что, мам? – говорю я тихо. – Ты всегда его защищала. Всегда. Когда он в детстве отбирал у меня игрушки – это я была виновата, потому что не хотела делиться. Когда в институте он проигрался в карты, а я отдала ему свои сбережения – это было "правильно, он же брат". Когда он...
– Хватит! – Олег стучит кулаком по столу. – Ты просто завидуешь! Я работал, я добился всего сам, а ты...
– А я что? – я поворачиваюсь к нему. – Что, Олежек? Я просто неудачница, да? Просто плохая сестра, которая не радуется твоим успехам? Просто...
Я не договариваю. Слёзы душат, но я не дам им выйти. Не здесь. Не при них.
Хлопаю дверью так, что звенят стёкла. Последнее, что слышу – мамин плач и Викторово: "Ну вот, истерика. Как всегда..."
Как всегда... Да, как всегда. Ничего не меняется в этом доме. И не изменится никогда.
Я стою в прихожей, трясущимися руками пытаясь застегнуть пальто. Пуговицы не слушаются, выскальзывают из пальцев. За спиной слышны шаги – тяжёлые, уверенные. Олег.
– Убегаешь? – в его голосе появляются начальственные нотки. – Как всегда – вместо того, чтобы решать проблемы, ты просто убегаешь.
Медленно поворачиваюсь к нему. Он стоит, возвышаясь надо мной – подтянутый, успешный, правильный. Всё в нём кричит о достатке: от идеально уложенных волос до начищенных до блеска туфель.
– Я не убегаю, – мой голос дрожит, но я заставляю себя говорить спокойно. – Я просто ухожу оттуда, где меня не слышат.
– А что ты хочешь, чтобы мы услышали? – он складывает руки на груди. – Твои жалобы? Твои претензии? Я работал, чтобы добиться успеха. Много работал. А ты... ты всегда ждала, что кто-то решит твои проблемы.
В груди становится горячо. Ярость поднимается волной, застилает глаза.
– Ждала? – я делаю шаг к нему. – Ждала?! А кто сидел с тобой ночами, когда ты к экзаменам готовился? Кто занимал тебе деньги, когда ты свой первый бизнес начинал? Кто прикрывал тебя перед родителями, когда ты...
– Хватит! – он резко взмахивает рукой, и я невольно отшатываюсь. Слишком знакомый жест. Слишком похоже на...
Мама появляется в дверях – растерянная, постаревшая. В уголках губ залегли горькие складки.
– Дети мои... – она протягивает ко мне руки. – Ирочка, доченька, не надо...
– Не надо? – я поворачиваюсь к ней. – А как надо, мам? Как всегда – промолчать? Сделать вид, что всё хорошо? Ты ведь всегда так делала, да? Всегда его защищала...
– Это неправда! – в её голосе звенят слёзы. – Я вас обоих люблю...
– Любишь? – горький смех рвётся из груди. – А помнишь, мам, когда он проигрался в карты и забрал мои сбережения – те самые, что я на учёбу копила? Что ты тогда сказала? "Он же твой брат, Ирочка, надо помогать друг другу". А когда я развелась с Сергеем? Когда пришла к тебе с детьми, с синяками? Что ты сказала? "Надо терпеть, доченька, все семьи через это проходят"...
– Не смей! – Олег делает шаг вперёд. – Не смей попрекать маму! Она всегда...
– Что – всегда? – я уже не сдерживаю крик. – Всегда тебя оправдывала? Всегда закрывала глаза на то, как ты относишься к нам? К бабушке? Знаешь, сколько стоят её лекарства? Знаешь, как мама по ночам подрабатывает, потому что твоих пяти тысяч не хватает даже на половину?
Из комнаты доносится насмешливый голос Виктора:
– Опять истерика. Женщины... вечно всё драматизируют.
Это последняя капля. Я рывком распахиваю дверь:
– Не звони мне больше, мама. И не жди. Я больше не приду.
– Ирочка! – её крик бьёт в спину, но я уже не останавливаюсь.
Выбегаю под дождь – холодный, колючий. Капли смешиваются со слезами на щеках. В сумке звонит телефон – наверное, мама. Или Олег. Или...
Неважно. Всё это уже неважно. Я слишком долго пыталась быть хорошей дочерью, хорошей сестрой, хорошей матерью. Слишком долго терпела, прощала, понимала.
Хватит.
За спиной хлопает дверь подъезда – кто-то вышел следом. Но я не оборачиваюсь. Не хочу видеть. Не хочу слышать. Не хочу...
Просто хочу, чтобы закончился этот бесконечный день. Этот бесконечный разговор. Эта бесконечная боль.
Три дня я не отвечала на звонки. Телефон разрывался – мама, Олег, даже Виктор зачем-то пытался дозвониться. Я смотрела на экран и чувствовала, как внутри всё сжимается. Хотелось плакать, кричать, разбить этот телефон о стену... Но я просто отключила звук и занималась детьми, работой, бытом – всем, что помогало не думать.
Сообщение от Олега пришло вечером третьего дня: "Давай встретимся. Поговорим. Без мамы, без Виктора. Только ты и я."
Я долго смотрела на эти строчки. Палец завис над кнопкой "удалить". Но что-то остановило – может, интонация? Впервые за много лет в его словах не было снисходительности.
"Кафе 'У Нины', завтра в 3. Если опоздаешь хоть на минуту – уйду."
Он пришёл на пятнадцать минут раньше. Я увидела его через окно – сидит за дальним столиком, постукивает пальцами по столу. Нервничает? Олег? Не может быть...
Когда я вошла, он встал – тоже непривычно. Обычно только кивал, не отрываясь от телефона.
– Привет, – его голос звучит иначе. Мягче? – Я заказал тебе черничный чай. Помню, ты любила...
Я опускаюсь на стул, не снимая пальто. Между нами – столик с двумя чашками и тарелка с нетронутым тортом.
– Помнишь? – слова сами срываются с губ. – А я думала, ты давно забыл все мои любимые вещи.
Он морщится, будто от боли:
– Ира... я был не прав.
Замираю. За тридцать пять лет жизни я ни разу не слышала от него этих слов.
– Что, прости?
– Я был не прав, – повторяет он, глядя в чашку. – Знаешь... после того разговора я не спал всю ночь. Вспоминал. Думал. И... мне стыдно.
Он поднимает глаза – усталые, покрасневшие. Совсем не похож на того успешного бизнесмена, каким хочет казаться.
– Почему? – спрашиваю тихо.
– Потому что ты права. Во всём права. Я... я привык думать, что если даю деньги, то этого достаточно. Что если у меня всё хорошо, то и у других должно быть хорошо. Я не хотел видеть, как тебе трудно. Как маме трудно. Как...
Он замолкает, сжимает пальцами переносицу. Я знаю этот жест – так делал папа, когда не мог справиться с эмоциями.
– Знаешь, что я вспомнил? – продолжает он после паузы. – Как ты сидела со мной перед экзаменами. Как варила кофе, когда я засыпал над конспектами. Как отдала свои сбережения, когда я влип в историю с картами... Я тогда обещал вернуть, помнишь?
– Помню, – я чувствую, как к горлу подкатывает ком. – Ты сказал "через месяц". Прошло пятнадцать лет.
– Прости меня, – он достаёт из кармана конверт. – Здесь... здесь намного больше, чем я был должен. С процентами. За все эти годы.
– Олег, мне не нужны...
– Нет, – он качает головой. – Нужны. Тебе, детям, маме, бабушке... Я посчитал все расходы на лекарства, сиделку, питание. Это... это только начало. Я буду помогать. По-настоящему.
Я смотрю на конверт, на его руки – крупные, ухоженные, с дорогими запонками на манжетах.
– Дело не в деньгах, – говорю тихо. – Не только в них.
– Знаю, – он впервые за весь разговор улыбается. – Поэтому я договорился с репетитором для Димки. Лучший в городе, математика и английский. И... я хотел спросить про Алинку. Она ведь любит рисовать? Может, запишем её в художественную школу?
Что-то ломается внутри – словно лёд на реке весной. Горячие слёзы текут по щекам, я пытаюсь смахнуть их салфеткой, но они всё текут и текут...
– Эй, – Олег пересаживается ближе, неловко обнимает за плечи. – Ну что ты... Всё будет хорошо, слышишь? Я обещаю. Теперь – правда обещаю.
– А мама? – спрашиваю сквозь слёзы. – Она там с ума сходит...
– Поедем к ней. Вместе. Прямо сейчас, – он встаёт, помогает мне подняться. – Только... Ира?
– Что?
– Спасибо, что не перестала быть моей сестрой. Даже когда я перестал быть твоим братом.
Я киваю, не в силах говорить. За окном – мокрый октябрьский вечер, фонари отражаются в лужах. Но впервые за долгое время на душе тепло. И я знаю: теперь всё действительно будет хорошо. По-настоящему хорошо.