Начнём с картины. Эти милые девушки с формами несколько более угловатыми, чем свойственно человеку - знаменитые "Авиньонские девицы" Пабло Пикассо. Картина была выставлена в 1907 году и сразу стала сенсацией. С неё ведёт историю одно из главных направлений современного искусства - кубизм.
Кубисты подводили под свои новаторские работы теоретическое обоснование. Чтобы узреть объект целиком, нужно показать его со всех сторон сразу. Искорёженные люди и предметы на картинах кубисты не искажены - они развёрнуты.
Говорят, что Пикассо взял за основу изобразительный подход Поля Сезанна. Возможно, однако Сезанн не стремился развернуть свои геометрически-весомые формы на плоскости. И школы после себя он тоже не оставил.
Рассмотрим ещё одно изображение:
Это вид чёрной дыры вблизи, как его рассчитала команда Кипа Торна для фильма "Интерстеллар". Самой чёрной дыры мы не видим, а видим аккреционный диск из вещества, падающего на неё. Слева левая часть диска, справа - правая, по центру - передняя, а тонкий ободок вокруг дыры - это задняя часть диска. Верхнее полукружие представляет собой её верхнюю половину, а нижнее, соответственно, нижнюю. Гравитация чёрной дыры настолько чудовищно велика, что свет от задней части диска огибает её и приходит к нам. Таким образом, мы видим аккреционный диск со всех сторон сразу.
Ничего не напоминает?
Можно сказать, что кубисты показывают людей и предметы, которые находятся в предельно искажённом пространстве. По сложившейся традиции значительную часть их работ составляют женские образы. Не думаю, что это от склонности к садомазохизму (хотя многочисленные жёны и любовницы Пикассо, наверное, могли бы поспорить). Просто, чтобы живописнее показать эффекты, возникающие на горизонте событий чёрной дыры, нужно кинуть туда блондинку - это и Кип Торн понимает.
Оставим на время наши весёлые картинки и вернёмся к тому, на чём закончили предыдущую статью. Кризис Ходжсона связан с онтологическими противоречиями в структуре знания, но как отдельный человек может обнаружить его? Мне видятся три варианта.
Первый можно назвать междисциплинарным переходом. Он происходит, когда специалист в одной области стремится понять другую и работать в ней. Выглядеть это может так:
Или так:
Или даже так:
На деле, разумеется, области индивидуального знания обычно не получаются такими разорванными. Структура знания многомерная и в ней можно построить много непрерывных ареалов. Однако междисциплинарный переход непременно связан с недопониманием. Обычно, это проявляется в противоречиях между установками, приобретёнными в прежней области специализации, и фактурой новой (и если факты противоречат установкам - тем хуже для фактов). Однако возможно и осознание объективных онтологических противоречий, и даже попадание в область нового и иного.
В конечном итоге это дело вероятностное. Если взять множество учёных, посадить их за компьютеры и заставить писать случайные научные статьи не по специальности, то в конце концов кто-то из них сможет и осознать предел Ходжсона и даже, наверное, его преодолеть. Вопрос, сколько тысяч или миллионов лет на это понадобится. :-)
Второй вариант можно назвать популяризацией - в самом широком смысле этого слова. Возникает он, когда учёный стремится донести до простых людей - неспециалистов, чем он занимается [1], или когда кто-то из простых людей хочет понять, над чем сейчас работает наука [2]. На этом пути возникает ряд вполне определённых искажений.
Упрощённо излагаются методы. Часто умалчиваются альтернативные точки зрения и спорные вопросы. Почти всегда опускаются философские основания и границы применимости. Однако главное искажение здесь, на мой взгляд, другое: хорошая популяризация всегда рассказывает историю. Потому некоторые концепты популяризовать без существенных искажений практически невозможно. Так, например, происходит с биологической эволюцией. Процесс этот, как его описывает современная наука, слишком медленный для восприятия. Поэтому в популярном изложении его приходится либо ускорять, словно речь идёт о смене моды на бороду и усы (как в книге моего детства "Когда человека не было" — хорошо хоть автор, Дмитр Ангелов, об этом честно рассказал в предисловии), либо ронять на матушку-Землю очередной булдыган из космоса (и выпускать на экраны треш-боевик "Последний день динозавров").
Но есть в этом и светлая сторона: в формате сюжетной истории онтологические противоречия сильнее бросаются в глаза. Пока вы обсчитываете движение элементарных частиц при помощи головоломных формул, вы можете не думать, что всё это значит. Если же вы рассказываете историю про человека, который вернулся в прошлое и убил своего дедушку, отвертеться от парадокса не удастся.
И тут всплывает тема научной фантастики. Фантастика вообще хороший инструмент популяризации, но в зонах разрывов и парадоксов этот инструмент - единственно адекватный. Потому в тех областях, где важно донести достижения переднего края науки, возникает фантастика, сначала сугубо научно-техническая, потом - более гуманитарная и философская. По мере этого соответствующие научные дисциплины (в идеале) "приближаются" к человеку и ставятся, насколько возможно, в более широкий культурный контекст. И онтологические противоречия, не замечавшиеся в ходе собственно научной работы, становятся явными.
В этой связи следует отметить, что волна нового российского просветительства 2010-х не породила своей научной фантастики, что странно. На Западе, насколько я понимаю, это не так. Остаётся предположить, что собственно элемент познания в нашем нынешнем просветительстве не слишком существенен. Куда важнее элемент моды, секты и борьбы с "чужими" (лжеучёными). Или же просто время ещё не пришло. Где вы, русские Питеры Уоттсы? [3]
Два вышеописанных способа распространения онтологических противоречий с переднего края знаниевой структуры на всё общество характеризуются двумя ключевыми признаками: они вызваны стремлением некоторых людей выйти за пределы области своих личных знаний и сопряжены с искажениями знаний. Искажения тут, пожалуй, неизбежны, ибо вызваны огромными объёмами информации, которые требуется освоить. Если такого рода искажений не возникает, значит общество не столкнулось с пределом Лейбница, а у нас явно не тот случай. Но всегда ли необходимо чьё-то сознательное стремление выйти за пределы своей компетенции?
Думается, что нет.
Тут мы приходим к третьему и, на мой взгляд, самому интересному способу передачи онтологических противоречий - пути метафоры.
Слово "метафора" здесь можно понимать по-разному, но я имею в виду, в первую очередь, социолингвистическое значение: некоторое словесное обрамление, которое вводит новые и не совсем ясные для нас значения в понятный и знакомый контекст. Такие метафоры широко применяются в пропаганде и рекламе.
И тут мы замечаем, что в начале ХХ века не только физики и авангардисты были озабочены искажением пространства...
Есть такие карты, где единица длины на изображении соответствует не единице длины на местности, а какой-то другой величине. Например, времени, которое требуется, чтобы данное расстояние проехать. Такие карты выглядят причудливо искажёнными. Но вряд ли имеется в нашей истории место и время, где подобные искажения были больше, чем на позиционных фронтах Первой мировой войны.
Люди приходили на призывной пункт, садились на поезда, за считанные дни пересекали чуть ли не всю страну - а после этого многие месяцы не могли преодолеть какой-то километр местности, который из окопов было просто видно. Гремела артиллерия, земля, здания и деревья превращались в грязь, гибли товарищи - а цель оставалась столь же недостижимой. Для внешних наблюдателей казалось, что продвижение по каким-то причинам замедлилось, и они не могли найти этому объяснения. Вернувшимся на побывку солдатам иной раз доводилось услышать этих наблюдателей:
"Затем он начинает объяснять, где надо подготовить прорыв во Франции, и попутно обращается ко мне:
— А вам, фронтовикам, надо бы наконец отказаться от вашей позиционной войны и хоть немножечко продвинуться вперед. Вышвырните этих французишек, тогда можно будет и мир заключить.
Я отвечаю, что, на наш взгляд, прорыв невозможен: у противника слишком много резервов. А кроме того, война не такая простая штука, как некоторым кажется.
Он делает протестующий жест и снисходительным тоном доказывает мне, что я в этом ничего не смыслю.
— Все это так, — говорит он, — но вы смотрите на вещи с точки зрения отдельного солдата, а тут все дело в масштабах. Вы видите только ваш маленький участок, и поэтому у вас нет общей перспективы. Вы выполняете ваш долг, вы рискуете вашей жизнью, честь вам и слава, — каждому из вас следовало бы дать "железный крест", — но прежде всего мы должны прорвать фронт противника во Фландрии и затем свернуть его с севера.
Он пыхтит и вытирает себе бороду.
— Фронт надо окончательно свернуть, с севера на юг. А затем — на Париж!
Мне хотелось бы узнать, как он это себе представляет, и я вливаю в себя третью кружку. Он тотчас же велит принести еще одну.
Но я собираюсь уходить: Он сует мне в карман еще несколько сигар и на прощание дружески шлепает меня по спине:
— Всего доброго! Надеюсь, что вскоре мы услышим более утешительные вести о вас и ваших товарищах."
Э. М. Ремарк "На западном фронте без перемен"
Поэтому, когда выжившие солдаты Первой мировой вдруг слышали, что где-то имеются чудовищные объекты, которые искажают вокруг себя пространство, перемещение вблизи которых требует невообразимых затрат энергии, а время, с точки зрения внешнего наблюдателя, замедляется, - они, в общем, понимали, о чём идёт речь.
Передача онтологических противоречий посредством метафор, на мой взгляд, является самым быстрым и всеобъемлющим способом их распространения. Они не требуют волевого решения. Просто в какой-то момент интеллектуальные и художественные элиты начинают так говорить. От них это поветрие подхватывают элиты политические и экономические. А заговорив определённым образом, они начинают несколько иначе принимать решения, которые обрушиваются на широкие массы населения. И профессиональные проблемы интеллектуалов быстро становятся частью массового опыта.
© Николай Килячков
2019
Примечания:
[1] Как то же Кип Торн, который не один год окучивал голливудских продюсеров с идеей "Интерстеллара".
[2] Здесь хотел бы заметить, что авторы англо-американской литературы сверхъестественного ужаса были достаточно подкованы в достижениях науки своего времени, хотя из их произведений это неочевидно. В своё время я в рассказе "Хребты безумия", к своему удивлению, наткнулся на такую фразу:
"Чередование геологических эпох и связанные с ним перемены были с поразительной яркостью представлены на резных картах и барельефах. Кое в чем наши научные представления оказались ошибочными, но встречались и подтверждения некоторых смелых гипотез. Как я уже говорил, именно здесь, в этом невероятном месте, мы убедились в правоте Тейлора, Вегенера и Джоли, предположивших, что все континенты суть части бывшего единого антарктического материка, оторвавшиеся от него под действием мощных центробежных сил и дрейфовавшие в разные стороны по вязкой поверхности земной мантии. Это подтверждалось и очертаниями Африки и Южной Америки, а также направлениями главнейших горных цепей".
Рассказ, если что, был написан в 1931 году. И хотя теорию континентального дрейфа Вегенер впервые изложил в 1912 году, и на момент написания рассказа она проходила по категории паранауки, несмотря на свою перспективность и внушительную аргументацию. Для того, чтобы обратить на неё внимание и изящно вставить в своё повествование, следовало быть, что называется, "в теме".
[3] Прослушивание этой беседы навело меня на более простую мысль о том, что я этой фантастики просто не знаю. Однако не следует отвергать и первое впечатление: популяризация науки вещает из каждого утюга, тогда как связанную с ней фантастику приходится вспоминать специально.