Из цикла "Городские сумасшедшие"
Он совсем безобидный, этот Леша. Сколько лет ему – непонятно: человек без возраста. Никогда не меняется. То ли тридцать, то ли шестьдесят. С лицом Леши природа злобно пошутила. Истинный гоблин. Сказочный у.родец. Нос крючком, челюсти выступают, острые зубы выпирают наружу. На сплюснутую по бокам голову надета вечная шапка ушанка. На костлявые плечи накинута телогрейка. В последнее время на телогрейку натянут яркий оранжевый жилет. Видимо, какой-то доброхот подарил, смеха ради.
Каждый день Леша курирует две улицы города, образующие перекресток в центре, на площади Ленина, улицу Советскую и улицу Спортивную. Он старательно и добросовестно чистит и подметает тротуары. Лучше него никто не сделает. Из инструмента у Леши имеется метла и лопата. Метла – летом, лопата – зимой. В прошлом году его инвентарь пришел в полную негодность, одни отрепья остались. Нынче кто-то его снабдил новенькой пластиковой «телескопической» лопатой и веерными граблями очень хорошего качества с иголочки, мол, резвись, Лешка, и ни в чем себе не отказывай.
Леха резвится и ни в чем себе не отказывает. Лопата служит ему верой и правдой, а вот грабельки опять надо менять. Дело в том, что парень нетрадиционно пользуется инструментом – толкает его впереди себя. Неправильно так мести, но он делает всю жизнь именно так, а не иначе. Поэтому все зубья у грабель погнулись и поломались к зиме. Если не найдется сочувствующий и не подарит ему метлу или новые грабли, Лехе придется туго. Будет толкать перед собой ободранную палку, как дypaк какой.
Этот Леша – дитя порочной любви, как иногда поговаривают местные бабульки, стражи уцелевших приподъездных лавочек. Если расспросить их, предварительно угостив их какими-нибудь нехитрыми сластями из местной «пятерочки» или наговорив комплиментов по поводу очаровательных клумб, любовно взлелеянных старушками у дома, то можно узнать очень трогательную, а, точнее, трагическую историю появления на свет несчастного Леши-дворника.
***
Жила в нашем молодом городе славных металлургов одна интересная семья. Муж, жена и дочка. Родом они были из Прибалтики. Муж, Лаймон Калныш, попал сюда по распределению, как очень толковый инженер-энергетик. Естественно, он привез с собой жену, Еву, и дочь Бируту. Они не сразу привыкли к неустроенности строящегося города, к грязи вокруг, отвратительному болотному климату и общей неустроенности быта.
Ева долго страдала – ее выдернули из маленького, уютного городка у моря, окруженного белыми песками и янтарными соснами. Все вокруг было чистенькое, аккуратное: у домиков с черепичными крышами росли розовые кусты, заборы, сложенные из золотистого песчаника, были крепки, но невысоки. Они позволяли выглядывать на улицу, где вилась вымощенная булыжником аккуратная улочка с симпатичными белыми столиками у кофейни, в которой наряду с ароматным кофе продавались пышные булочки.
За столиками сидели чинные горожане и вели неспешные разговоры о делах, тихонько поругивая политические передряги, из-за которых теперь ни собственную сыроварню не открыть, ни собственную лавочку при коптильне, для продажи салаки, коей в море достаточно вылавливалось рыбацкими артелями. Война чудом обошла ее город, оставив его в первозданной уютной красоте, ради которой сюда так часто приезжали раньше из Европы и России. Говорили, свежий балтийский бриз вкупе с сосновым боровым ароматом волшебно влияли на пораженные чахоткой легкие, буквально вытаскивая больных туберкулезом с того света. Положа руку на сердце, можно сказать: что бы там местные ни говорили, Советы не сильно кусали их, понимая, что капиталистические соседи чуть ли не через лупу разглядывают «обездоленную и разграбленную коммунистами Прибалтику». Чуть что – такой вой поднимут! Будто бы сами – чистенькие и непорочные, ага. Особенно, ФРГ, так ее растак. Пущай смотрят на витрину СССР. Может, слюной подавятся.
Ева благополучно вышла замуж за Лаймона, и родители благословили их брак. Если бы они только знали о предстоящей разлуке, близко бы к дому не подпустили этого инженера. И родила бы Ева свою синеглазую девочку вовсе от другого мужа. Но судьбу не переиграешь, случилось то, что случилось, и вот Ева оказалась здесь, в краю комариных болот и красной от бокситовой руды земли.
Ей ужасно здесь не понравилось. Ее поразило уродство местных хижин, поваленные заборы, нищета приусадебных (приусадебных, ха-ха) хозяйств, плохое снабжение местных магазинов, бедность плохо одетых людей. Они все еще не освоились, не приспособились, не оправились после военного лихолетья, не оплакали толком погибших супругов, только-только детей на крыло подняли в одиночку. И уж дети заживут, ох, заживут…
Но нормальную жизнь еще надо подождать. Да разве объяснишь это чистенькой белокурой Еве? Да и не будет никто ей ничего объяснять. Ишь какая, не нравится ей тут, понимаешь…
Ева благоразумно скрывала свою ненависть к чужому краю от всех, даже от мужа, с радостным энтузиазмом въевшегося в интересную, сложную, полную задач работу. Он практически не появлялся дома, в их небольшой и светлой комнатке общей коммуналки большого сталинского дома. Вечно в командировках и в разъездах.
Жене пришлось посвятить себя воспитанию Бируты, ласковой девчурки, совершенно не помнившей Родину и потому веселой и озорной. Сколько раз мать пыталась рассказать ей о том, что на белом свете есть совсем другие края, что море там синее и неласковое, но зато берега полны чудесного камня-янтаря. Что солнце там не жгучее, а спокойное, и зимы не такие студеные, и не надо кутаться в семь одежек, чтобы погулять вдоволь. Что там живут бабушка и дедушка Бируты, и они непременно скоро поедут повидаться с ними. И наверное… Наверное…
Нет. Ева была благоразумной женой. О том, что она хочет расстаться с Лаймоном, дочери не рассказывала. В конце концов, он зарабатывает достаточно прилично. Хватает на сытую жизнь и красивые наряды. В перспективе Лаймон может стать главным инженером, и ему могут дать отдельную квартиру и автомобиль с шофером. И дачу, где Ева, наконец-то, устроит миленький уголок, увитый белыми и красными розами, цветущими вдоль дорожки, посыпанной белым песочком. И она непременно, обязательно заставит супруга обнести их чудесное гнездышко высоким кирпичным забором, чтобы ни один из этих людишек не смог даже в щелочку заглянуть, как могут быть счастливы нормальные, цивилизованные граждане.
Ева была подчеркнуто вежлива с соседями по коммуналке, семейной парой Ивановых, тоже инженеров, прибывших в город из Вологды, и одинокой заслуженной учительницей, пожилой дамой, старожилкой, вдовой, уважаемым в городе человеком, Надеждой Николаевной Васнецовой. Милейший человек, она совершенно безвозмездно занималась с Бирутой, подготавливая ту к школе. Надежде Николаевне очень нравилась спокойная, с горделивой осанкой, опрятная Ева, немного застенчивый, симпатичный очкарик-муж, и их очаровательная непосредственная синеглазая девочка.
В общем, жили дружно, без скандалов и склок, как нормальные интеллигентные люди. Вскоре из квартиры съехала семья Ивановых, освободив свою просторную комнату. Ева насела на мужа: пусть выбивает ордер на эту прелестную комнату. Девочка растет, девочке нужно отдельное помещение.
- Но у нас не тесно, милая! – возразил Лаймон.
- Скоро будет тесно. Я, видишь ли, беременная. Нам что, вчетвером на тридцати метрах ютиться?
Лаймон ужасно не любил что-то выбивать для своих нужд. Рабочие завода годами жили в тесноте бараков и не жаловались. А тут, видите ли, жене подавай отдельные хоромы, будто в лачуге они до этого прозябали. Но Ева была непреклонна. Видя, что супруг упрямится, поставила ему ультиматум: или ордер, или она подает на развод, забирает Бируту, уезжает к маме и папе, рожает второго там, на Родине, и ему, подлецу, даже глянуть на детей не позволит!
Пришлось самым наглым образом, потеснив претендентов на комнату, механика с семьей, ждущих очереди на жилье несколько лет, выдирать ордер для себя, обливаясь краской стыда. Хорошо, хоть причина была уважительная: Ева ждала еще одного ребенка. А все равно было не по себе – у семьи механика тоже двое на руках.
***
Когда появился на свет Артур, младшенький мальчишка, Бирута спала и делала уроки в своей личной светелке. И это было хорошо: малыш родился беспокойным и плаксивым, то и дело к нему нужно было вставать среди ночи, чтобы угомонить. Ева, хлопоча над сыном, совершенно не успевала заниматься старшей дочерью. А ведь ребенок в первый класс пошел, требует к себе повышенного внимания.
Слава богу, воспитание девочки и заботу о ней взяла на себя Надежда Николаевна. Она и кашу сварит утром, пока обессиленная ночным бдением Ева отсыпалась, и кофе для Лаймона, спешащего на свою ответственную работу. Ей не лень было проводить девочку в школу темным зимним утром и встретить из школы днем. Так они и приросли друг к другу: все время вместе. Вместе гуляли, вместе делали уроки, читали на ночь сказки, разучивали песни и учились писать в ученической тетради каллиграфическим почерком.
Бирута привыкла к режиму, установленным Надеждой Николаевной, привыкла к ее скромным оладушкам по утрам и простенькому супчику с перловкой после занятий. Привыкла к вечернему совместному чтению и увлекательным беседам долгими зимними вечерами. Мать постоянно занималась болезненным братиком, порою совершенно забыв о существовании Бируты. Но та не обижалась и не скучала: в Надежде Николаевне было столько тепла и любви, уж куда больше, чем в холодноватой маме, на троих хватит. Ей было хорошо, и она искренне считала Надежду Николаевну бабушкой, хоть это считалось не совсем приличным и совсем не понравилось Еве, узнай она мысли своей родной дочери.
А Ева была занята другим делом: она вовсю штурмовала Лаймона с требованием обзавестить, в конце концов, приличной дачей! Ребенку нужен свежий воздух. Завод в городе дымит! Неужели Лаймону совсем не жалко своих несчастных детей?
- С дачей придется повременить, Ева, - мягко отказывал в просьбе Лаймон, - мне неудобно приставать к директору с такими просьбами. В конце концов, у меня летом отпуск, и мы, наконец, поедем к нашим. Отдохнем, подышим, покажем Артурчика, окрепнем на морском воздухе.
- Тогда я там и останусь! – ответила ему Ева.
- Оставайся! – сухо произнес Лаймон, - если ты уродилась такой вздорной и глупой, и не понимаешь очевидных вещей – пожалуйста. Держать тебя не буду.
Супруги не разговаривали две недели. Они были такими – кричать и бить посуду не стали, но в семье поселилось ледяное молчание. Это они умели. Бирута чувствовала холод между любимыми родителями и пряталась у Надежды Николаевны. Маленький Артур капризничал и плохо ел, терял в весе и чахнул на глазах, разрывая сердце матери и отцу. Долго это продолжаться не могло. Пришлось мириться супругам. Худой мир лучше, как говорится.
И Лаймон начал хлопотать насчет дачи. Семья дороже.
---
Автор: Анна Лебедева