Мир Иной был разрушен десять лет назад на следующий день после появления Лёшки на свет, поэтому празднование первой круглой даты в жизни нашего сына прошло торжественно и весело, но тревожно. Мы жарили шашлыки, играли в снежки, а вечером запускали фейерверки. Накануне мама уговаривала Глеба съездить куда-нибудь за подарками. Он даже согласился, но неожиданно начался сильный снегопад ― как по заказу. Я понимала, что таким образом Глеб пытается удержать гостей Иного в неведении и в безопасности. Покоя не давала одна мысль ― если он даже погодой в этом мире способен управлять, то насколько далеко простирается его могущество? И с такими возможностями почему опасается богов? Неужели они ещё сильнее?
До праздника Лёшка два дня самозабвенно рисовал всё по нашим заказам. Где-то в Ином магия уже начала по крупицам собирать и возвращать к жизни Вадима и Хлою, Геннадия и его предка Кощея, лисичку Милу и цветочную старушку Лилию, бывших коллег Глеба по отделу охотников и многих из тех, кому он доверял. Я предлагала вернуть и айгамуксу Семёна, но Глеб сказал, что неуёмный аппетит его друга снова придётся запечатывать, а это жестоко. Да и в принципе жить с постоянным чувством голода не очень приятно. Он знал Сеню лучше меня, поэтому и пришёл к выводу, что этот друг предпочёл бы, чтобы его развеянные магические силы были использованы для более полезных дел. Возвращать Настю мой сероглазый нефилим отказался наотрез ― не факт, что получится сгладить божественными силами её обречённость, а ставить подобные опыты над детьми бесчеловечно. Ведьму-русалку Маргариту он возрождать из магической пыли тоже не захотел по объективным причинам. Я не возражала ― ему виднее, кто достоин возвращения, а о ком лучше даже не вспоминать.
Для меня с точки зрения окружения за эти три дня ничего не изменилось, но созданный Глебом канал, который вытягивал в Иной магию мира богов, вроде бы работал. Мне сказали, что всё получилось ― значит, так и есть. Я нервничала, Глеб меня успокаивал, папа подружился с Филом, Лёшка беззаветно полюбил Мурзика, а мама кота возненавидела, потому что он постоянно норовил стащить что-нибудь со стола и угрожающе рычал, когда она пыталась отнять его добычу. В ночь перед праздником Глеб мотался в реальность с Лёшкиным телефоном, чтобы прислать нашему сыну поздравление якобы от Бо ― ребёнок сильно скучал по своему другу. Ну и символические подарки тоже были необходимы, хотя имелась договорённость о том, что Лёшка получит всё после этой поездки. Я не спрашивала Глеба, почему Бо не может просто проведать нас. Это и так было понятно ― мы же вроде как в Швейцарии. Хотелось верить, что возвращение домой всё-таки состоится.
― Да не волнуйся ты так, ― успокаивал меня Глеб ночью после Лёшкиного праздника. Я укрепил барьеры божественной силой. Теперь через них даже возле безмагических пустот не пробиться.
― Ну да. ты же на четверть ангел. Божественной магией тоже управлять можешь, ― соглашалась я, но спокойнее от этого не становилось.
Ночью так и не смогла заснуть. Предложения избавить меня от волнения отвергла ― опасалась, что инстинкт самосохранения и здравый смысл исчезнут вместе со страхом. И понимала вроде бы, что кормлю своими эмоциями врага, но… Я же живой человек, а не бездушная кукла. И страх-то не беспричинный. В итоге не спала сама и не дала отдохнуть коргорушу ― мы с ним до самого утра лепили в кухне домашние пельмени. Весь морозильник забили плодами своего труда.
А потом наступило утро. Глеб ушёл ещё до рассвета, в очередной раз пообещав, что всё будет хорошо, и попросив меня не волноваться. Я места себе не находила. Бродила по дому из угла в угол, нервничала. Мама, конечно же, это заметила и пристала ко мне с расспросами. Я сказала ей, что Глеб куда-то уехал по своим делам, а дороги плохие, поэтому и тревожусь. Сто раз за этот день пожалела о том, что у меня больше нет дара оракула. И от Лёшки не отходила ни на шаг ― готова была на куски порвать любого постороннего, кто к нему сунется. К вечеру заметила, что у меня трясутся руки и дёргается нижнее левое веко. Попросила Фила заварить какие-нибудь успокаивающие травы, но так, чтобы они только сняли нервное напряжение, а не отправили меня в отключку.
Уже стемнело, когда мама подозвала меня к окну и шёпотом спросила:
― Ты видишь то же самое, что и я?
У меня душа ушла в пятки, но за окном обнаружились только необыкновенно яркое северное сияние и Пегас.
― Красотища! ― нервно восхитилась я, устремив взгляд на разноцветные сполохи в небе.
― Ты на лошадь глянь! ― дёрнула меня мама за рукав. ― Мне мерещится, или это у неё крылья?
Я подумала о том, что если всё закончится благополучно, то Глеб потом уберёт ненужные воспоминания из памяти моих родственников. И ладно бы только мама ― мы привлекли внимание папы и Алексея. Они тоже прилипли к окну, а потом Лёшка потребовал вечернюю прогулку. В ответ на мои слова о том, что на улице холодно, прозвучало вполне логичное возражение ― у всех тёплые куртки, мороз никому не страшен. Бо не вездесущий, Пегаса мог и не заметить, ну а мне-то как предлагалось объяснять появление крылатого коня?
К счастью, упомянутый конь успел срулить раньше, чем мы оделись и вышли на улицу. На снегу остались только его следы. Папа авторитетно убедил маму и Алексея, что они попали под влияние оптического обмана ― при всяких явлениях вроде северного сияния так, мол, бывает. А крылатые лошади не существуют ― это известный факт. При этом отец постоянно бросал в мою сторону многозначительные взгляды, что заставило меня заподозрить неладное. Я на всём протяжении прогулки ломала голову над его странным поведением, но позже, когда после ужина мама прилегла отдохнуть, правда выплыла наружу. Отец всё знает. Он уже видел Пегаса и даже гладил его по гриве, когда они с Филом были на рыбалке. Тогда коргоруш выложил моему верующему родителю всё об истинном строении нашего мира. Папино мировоззрение после этого разговора слегка перекосилось, но информацию он воспринял адекватно. И о том, зачем Глеб притащил нас в этот милый домик в горах, мой отец тоже всё знает. В общих чертах, конечно.
― Ну и как это всё соотносится с твоими религиозными убеждениями? ― с обречённым видом осведомилась я.
Папа поморщился, почесал затылок, вздохнул несколько раз и сообщил:
― Да нет у меня никаких убеждений. И не было никогда.
― А зачем тогда настаивал на крещении Лёшки?
― Так мать твоя упёрлась, а я что? Я как все. Раз надо, значит, надо. С ней же спорить себе дороже.
Это точно. Мамин прадед попом был. По этой линии мои предки все убеждённые христиане. Причём очень странно убеждённые ― частично. Великий пост никто не соблюдает, а Пасху празднуют. И на день Святого Валентина подарки друг другу дарят, хотя это вроде как вообще праздник католический. Сложная тема, не люблю я её, потому что всегда боюсь ранить чьи-нибудь религиозные чувства. Вера ― это личное. Иногда в чём-то проще уступить, чем спорить. Но хотя бы выяснилось, что папа у меня слеплен из того же теста, что и я ― он просто подстраивается под окружение, чтобы создать комфортные для себя условия жизни.
Мы болтали с ним добрую половину ночи. Наверное, именно такой отдушины мне и не хватало, чтобы выплеснуть из себя накопившиеся переживания и тревоги. Тяжело носить всё в себе и не иметь возможности поделиться или посоветоваться с близкими. Папа даже не удивился, когда я сказала, что Бо на самом деле дракон ― во-первых, ему об этом уже рассказал Фил, а во-вторых, после знакомства с Пегасом моего папулечку уже сложно было чем-то шокировать. Он ещё и признался, что в санатории, где лечил спину, однажды видел мужика с волчьими ушами, но подумал, что это из-за лекарств такие причуды зрения приключились. С мамой я настолько откровенно поговорить точно не смогла бы. Она не примет такую правду. Не сможет.
― Знал бы, дочка, в какой переплёт ты попадёшь, когда из дома уедешь…
― Приковал бы на цепь к батарее? ― усмехнулась я невесело. ― Зато не так, как у всех, пап. Я привыкла.
― А я, наверное, никогда не привыкну. Смириться с таким порядком вещей могу, но привыкнуть… Слишком стар для того, чтобы жить в сказке.
Если бы не его поддержка, я с ума сошла бы в ожидании возвращения Глеба. Небо сияло цветными разводами всю ночь. Вторые сутки без сна. От кофе уже тошнило. Всё вокруг казалось неестественным. Глеб вернулся только под утро ― живой, здоровый и злой на меня за то, что довела себя до такого состояния.
― Я же сказал, что причин для волнений нет, ― проворчал он, уведя меня в нашу комнату.
А мне нужно было не его ворчание. Я хотела знать, закончился уже этот кошмар или нет.
― Мир богов полностью отрезан от Иного и в значительной мере ограничен в том, что получал от людей. Вдобавок происходит утечка божественных сил сюда. Боги не в том положении, чтобы диктовать условия или угрожать. Они будут довольствоваться малым, ― прозвучало в ответ.
― А потом наберутся сил и возьмутся за старое?
― Нет.
― Почему ты так уверен?
― Я был там.
― В мире богов?
― Да.
― И они тебя впустили?
― А я у них разрешения не спрашивал.
Насколько я поняла из его объяснений, за всё время своего существования мир богов привык жить «на широкую ногу». В нём всегда было достаточно необходимой энергии. Даже в периоды десятилетних перерывов после разрушения Иного боги ни в чём себе не отказывали ― слегка ограничивали себя в амбициях, но и только. Если случайно истощали запас энергии сверх необходимого, то восполняли его за счёт издевательств над слугами-ангелами. Они не боялись остаться ни с чем и в этот раз. Ждали завершения изоляции, чтобы создать стандартную систему миров и продолжить жить как ни в чём не бывало, но действия Глеба заставили их заволноваться. Все те пять лет, на протяжении которых он укреплял барьеры в попытках сделать Иной недоступным, боги готовились нанести удар по его творению, но не за счёт собственной силы. Обделить себя, любимых, они не считали возможным. Уничтожили всех ангелов для того, чтобы скопить ту мощь у барьера, о которой говорил Глеб. А мы проделали там дыру и создали утечку. Всего за два дня израсходовали на воскрешение друзей всё то, что самовлюблённые боги копили пять долгих лет. Теперь мир Иной забирает у богов даже не излишки, а то, что им жизненно необходимо. Боги бессмертны ― они не погибнут, но будут страдать от истощения. Это как бесконечная агония без возможности умереть. Пока они только слегка ослаблены, но напуганы перспективой голодных мук настолько, что согласны на любые условия.
― Любой нефилим всегда сильнее любого бога, а во мне соединена кровь и сила четырёх народов, ― без тени высокомерия и самодовольства заявил Глеб. ― Если бы боги не держали Иной в постоянном страхе глупой легендой, подобное мне существо никогда бы не появилось. Я был создан с их молчаливого согласия и в их интересах, но, как говорится, за что боролись, на то и напоролись. Теперь они дрожат в страхе, а мир Иной диктует для них законы и правила.
― Но они же могут создать новых ангелов, скопить новые силы и…
― Не могут. Магия будет циркулировать между тремя мирами таким образом, что богам её хватит лишь на сытое существование. Набрать прежнюю мощь у них уже не получится. И каждый из них настолько эгоистичен, что вряд ли отдаст своё кому-то другому. Они скорее передерутся, чем поделятся друг с другом чем-то добровольно.
У меня назрел ещё один вопрос, который я никак не решалась задать. Спросила об этом только тогда, когда все остальные темы были исчерпаны.
― Глеб, ты тоже бессмертен?
Он улыбнулся, обнял меня и шепнул на ухо:
― Нет. Я состарюсь вместе с тобой.
― А что потом будет с Иным?
Он помолчал немного и ответил:
― До тех пор, пока существуют вера и страхи, ничего не изменится. Когда наш сын вырастет и начнёт понимать больше, чем сейчас, я всё ему объясню. Теперь это наследие нашей семьи. Будем хранить его вместе. Если ты не против, конечно.
Я была совершенно не против, потому что последние слова слышала уже сквозь сон. Кажется, сказала Глебу, что люблю его. Ответ уже не услышала. Утомлённый волнениями разум решил, что с меня хватит. Раз теперь всё точно хорошо, значит, можно расслабиться и отдохнуть. Всё остальное ― потом.