Тусклый свет кухонной лампы падал на разложенные по столу бумаги. Елена в который раз перечитывала документ, надеясь найти хоть какую-то зацепку, доказательство того, что всё это — чудовищная ошибка. Но цифры упрямо складывались в неподъёмную сумму, а подпись внизу — её подпись! — издевательски чернела на белом листе.
"Три миллиона... Как он мог?" — мысли путались, а к горлу подкатывала тошнота. Двадцать лет брака, и вот так...
Часы на стене пробили одиннадцать. За окном моросил мелкий осенний дождь, капли стекали по стеклу, размывая свет уличных фонарей. Елена машинально поправила выбившуюся прядь седеющих волос, разгладила складку на любимой домашней блузке — той самой, что Виктор подарил на прошлый день рождения. Горькая усмешка тронула губы — сколько же таких "подарков" было куплено на кредитные деньги?
Звук поворачивающегося в замке ключа заставил её вздрогнуть. Знакомые шаги в прихожей, шорох снимаемого пальто... Елена невольно выпрямила спину, расправила плечи.
— Леночка! — голос мужа звучал непривычно весело. — А я с Петровичем посидел немного, обмыли контракт...
Виктор появился в дверном проёме — высокий, представительный, с едва заметной сединой на висках. От него пахло дорогим коньяком и сигарами. Новый галстук, явно не из дешёвых, небрежно ослаблен. Он прислонил портфель к стене и только тогда заметил выражение её лица.
— Что с тобой? Выглядишь так, будто привидение увидела.
Елена молча протянула ему бумаги. Виктор взял их, небрежно пробежал глазами и поморщился, словно от зубной боли.
— А, это... — он махнул рукой. — Ерунда! Разберёмся.
Внутри что-то оборвалось. Даже не "прости". Даже не попытка объяснить. Просто "ерунда".
— Ерунда? — её голос прозвучал хрипло, чужим каким-то звуком. — Ты взял кредит на три миллиона, подделав мою подпись, заложил нашу квартиру... и это ерунда?
Виктор тяжело опустился на стул напротив, достал платок и промокнул лоб.
— Лена, ну что ты завелась? Думаешь, я не просчитал всё? Через месяц верну с процентами, даже не заметишь. У меня железобетонная сделка на носу...
— Как ты мог? — она почти шептала теперь. — Как ты мог так со мной поступить?
— Да что я такого сделал-то? — в его голосе появилось раздражение. — Думаешь, мне нравится жить как нищим? Другие вон на Мальдивы летают, а мы который год в Крым... Я о нас забочусь! О семье!
Елена смотрела на него, и с каждой секундой что-то внутри неё умирало. Словно пелена спадала с глаз, и она видела перед собой совершенно чужого человека. Человека, который даже сейчас, пойманный с поличным, не чувствовал своей вины.
В кухне повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только тиканьем часов да шумом дождя за окном. Двадцать лет совместной жизни рушились, как карточный домик, и не было сил даже плакать.
Спальня тонула в полумраке. Желтоватый свет уличных фонарей прорезал темноту длинными полосами, ложась на стены причудливыми тенями. Елена стояла у окна, обхватив себя руками, словно пытаясь согреться. Хотя в комнате было тепло — слишком тепло для октября — её бил озноб.
Виктор неторопливо расстёгивал рубашку, стоя у комода. В зеркале отражалось его лицо — спокойное, чуть усталое, будто ничего не произошло. Будто не он несколько часов назад разрушил всё, что они строили годами.
— Может, хватит молчать? — его голос звучал почти примирительно. — Ну да, я поторопился с этим кредитом. Но я же не на ветер деньги пустил!
Елена резко обернулась. В горле стоял ком, но она заставила себя заговорить:
— Поторопился? — каждое слово давалось с трудом. — Ты подделал мою подпись, Виктор. Ты заложил нашу квартиру. Единственное, что у нас есть!
— Господи, опять ты за своё, — он раздражённо дёрнул плечом. — Я же объяснил: это временно. Через месяц...
— Через месяц?! — её голос сорвался на крик. — А если не получится? Если твоя "железобетонная сделка" рухнет? Что тогда? На улицу пойдём?
Виктор медленно повернулся к ней. В его взгляде появилось что-то снисходительное, почти брезгливое:
— Ты же всё равно не разбираешься в бизнесе. Зачем эта истерика?
Елена застыла. Двадцать лет. Двадцать лет она верила каждому его слову. Поддерживала все начинания. Терпела его бесконечные "перспективные проекты", неудачи, долги... А он... он даже сейчас смотрит на неё как на глупую, истеричную бабу.
— Знаешь, что самое страшное? — её голос внезапно стал спокойным. — Не то, что ты взял кредит. Не то, что подделал подпись. А то, что ты даже не считаешь себя виноватым.
Виктор фыркнул, достал телефон и принялся что-то листать, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Такой знакомый жест — сколько раз она видела это за годы их брака? Когда он не хотел слушать, не хотел объяснять, не хотел признавать свои ошибки...
— Ты хоть понимаешь, что это уголовная статья? — тихо спросила она.
— Не драматизируй, — он даже не поднял глаз от телефона. — Никто никуда не заявит. Ты же не побежишь в полицию на родного мужа?
В его голосе звучала абсолютная уверенность. И это было последней каплей. Елена почувствовала, как внутри что-то обрывается — последняя ниточка, связывавшая их. Она развернулась и вышла из спальни, с силой захлопнув за собой дверь.
В коридоре было темно и прохладно. Елена прислонилась к стене, чувствуя, как по щекам катятся слёзы. Где-то в глубине души теплилась безумная надежда, что он выйдет следом. Что попытается объяснить, извиниться, сказать, что осознал... Но за дверью было тихо. Только приглушённый звук телевизора — Виктор, как ни в чём не бывало, включил вечерние новости.
"Господи, — подумала она, сползая по стенке на пол, — как же я была слепа все эти годы...".
Утро выдалось на удивление ясным. Солнечные лучи пробивались сквозь неплотно задёрнутые шторы, высвечивая пылинки в воздухе. Елена методично складывала вещи в старый чемодан, купленный ещё до замужества. Каждое движение — чёткое, выверенное, словно репетированное много раз.
Футболки, брюки, свитера... Она перебирала одежду, и каждая вещь будила воспоминания. Вот блузка, в которой была на дне рождения старшей сестры. Платье с последнего корпоратива. Шарф, связанный мамой... Елена аккуратно сложила его и положила сверху.
Ночь она провела в гостиной, на диване. Не сомкнула глаз — перебирала в памяти события последних лет, словно кусочки мозаики, складывающиеся в чёткую картину. Все эти "удачные инвестиции", несбывшиеся обещания, внезапные покупки, которые они "обязательно могли себе позволить"... Как же она была слепа!
Щёлкнул замок чемодана — такой громкий звук в утренней тишине. В прихожей уже стояла дорожная сумка с самым необходимым, рядом — аккуратно сложенное пальто. На тумбочке — папка с документами, собранная ещё ночью. Паспорт, свидетельство о браке, банковские выписки, та самая копия кредитного договора...
— Лена? — сонный голос Виктора заставил её вздрогнуть. — Что за...
Он стоял в дверях спальни в своём любимом синем халате, взъерошенный, недоумевающий. Потёр лицо ладонью, словно пытаясь стереть остатки сна.
— Ты что это устроила? — в его голосе появились начальственные нотки. — Опять драмы?
Елена медленно выпрямилась. Посмотрела на мужа — впервые за двадцать лет брака без розовых очков обожания. Просто мужчина, немолодой уже, с намечающимся брюшком и залысинами. Самовлюблённый, привыкший к безоговорочному подчинению.
— Нет, Витя. Больше никаких драм.
Она застегнула молнию на дорожной сумке. Каждое движение — спокойное, уверенное.
— Да ладно тебе, — он шагнул ближе, протянул руку. — Ну погорячился я вчера. Бывает. Ты же знаешь, как я тебя...
— Не надо, — она отступила на шаг. — Если ты думаешь, что я всё это прощу, то зря.
Виктор замер. В его глазах промелькнуло что-то — страх? удивление? — но тут же сменилось привычной снисходительной усмешкой.
— И куда ты пойдёшь? — он скрестил руки на груди. — К сестре? Так у неё своих проблем хватает. К подругам? Смешно. Ты же без меня пропадёшь, Ленка. Кому ты нужна в твоём возрасте?
Каждое слово било, словно хлыстом. Но Елена только улыбнулась — спокойно, чуть грустно:
— Знаешь, что самое удивительное? Я впервые за много лет не боюсь узнать ответ на этот вопрос.
Она подхватила чемодан, накинула пальто. Сумка с документами легла на плечо — привычная тяжесть, как якорь с прошлой жизнью.
— Лена... — в его голосе появились просительные нотки. — Ну не дури...
— Прощай, Витя.
Она открыла входную дверь и шагнула в подъезд. Знакомый до каждой трещинки, он вдруг показался удивительно светлым и просторным. За спиной щёлкнул замок — такой знакомый звук, который она слышала тысячи раз. Но сегодня он звучал как финальный аккорд.
Елена начала спускаться по лестнице. Каждый шаг давался легче предыдущего. А где-то на уровне третьего этажа она вдруг поняла, что улыбается. Впереди была неизвестность — пугающая и манящая одновременно. Но это была её неизвестность, её выбор, её жизнь.
В подъезде пахло свежей выпечкой — соседка со второго снова пекла свои знаменитые пироги. Со двора доносился детский смех. Обычное утро обычного дня. Только для неё оно стало первым днём новой жизни.
— Тебе с корицей или без? — Галина придирчиво разглядывала витрину с пирожными.
— Давай без, — Елена устало опустилась на стул. После беготни по банкам ноги гудели нещадно.
Подруга принесла две чашки кофе и устроилась напротив. Внимательно посмотрела на Елену:
— Ну как ты? Только честно.
— Честно? — Елена невесело усмехнулась. — Паршиво, Галь. Знаешь, утром проснулась в этой съёмной квартире... Тишина такая. Непривычно. Двадцать лет просыпалась под его храп, а тут...
Она замолчала, помешивая кофе. Ложечка тихонько звякала о стенки чашки.
— Витька объявился? — Галина подалась вперед.
— А то! — Елена фыркнула. — Вчера приходил к библиотеке. Стоял, караулил. Я через чёрный ход ушла, как девчонка какая-то. В моём-то возрасте...
— И что хотел?
— Да как обычно — вернись, всё будет по-другому. Знаешь, что обидно? — она наконец подняла глаза на подругу. — Он даже сейчас не понимает, что сделал не так. Всё про деньги талдычит, про какие-то проценты... А я ведь не из-за денег ушла.
За соседним столиком молодая пара кормила друг друга пирожными, смеялась. Елена отвернулась — больно было смотреть.
— Слушай, а помнишь, как мы с тобой познакомились? — вдруг спросила Галина. — Ты ещё в регистратуре библиотеки работала.
— Ой, — Елена рассмеялась, — ещё бы не помнить! Ты тогда такой скандал закатила из-за просроченного формуляра.
— А ты мне спокойно так: "Женщина, у вас книга два года как просрочена. Я бы на вашем месте не кричала, а штраф заплатила".
Они переглянулись и расхохотались — громко, от души, как не смеялись давно.
— Двадцать лет прошло, — Галина покачала головой. — А ты всё такая же — спокойная, рассудительная...
— Да какое там спокойная, — Елена махнула рукой. — Знаешь, как страшно было вещи собирать? Руки тряслись. Думала — может, потерплю ещё? Может, правда образумится? А потом документы перечитала, эту его подпись поддельную... — она стиснула чашку. — И так противно стало. За себя противно — что столько лет глаза закрывала. Что оправдывала его вечно.
— И что теперь?
— А что теперь... — Елена пожала плечами. — Жить буду. В понедельник на работу выхожу — Мария Сергеевна, слава богу, замолвила словечко, взяли меня обратно в библиотеку. Квартиру эту снимать буду, пока что-то не решится с нашей... с той квартирой. — Она помолчала. — Знаешь, я вчера первый раз за долгое время спала спокойно. Без таблеток. Просто лежала, слушала, как дождь в окно стучит... и так хорошо было. Пусто, конечно. Одиноко. Но... спокойно.
Галина смотрела на подругу с какой-то странной смесью жалости и восхищения:
— Ты это... если что — звони. В любое время. Поняла?
— Поняла, — Елена улыбнулась. — Спасибо тебе. За всё спасибо.
Они допивали остывший кофе, говорили о какой-то ерунде — о новых книгах в библиотеке, о том, что валидол опять подорожал, о Галининых внуках... Обычный разговор двух немолодых подруг. Только у одной из них сегодня началась новая жизнь. Страшная, непонятная, но — своя.