Запах жареной картошки плыл по квартире – такой домашний, уютный, как в детстве у мамы. Когда-то он был символом их счастливых вечеров, тех самых, когда они, молодые и влюблённые, могли часами сидеть на кухне, делясь историями прошедшего дня. Ольга машинально поправила выбившуюся прядь волос – седина уже начала пробиваться у висков, но краситься она перестала месяц назад. Какой смысл? Витя всё равно не замечает.
Она поставила на стол тарелки с дымящимся ужином, расправила складку на скатерти – старой, с вышитыми васильками, подарок свекрови на новоселье. Котлеты получились особенно хорошие сегодня – как Витя любит, с хрустящей корочкой. Три часа провозилась на кухне, хотела порадовать... Глупо, наверное. В последний раз.
Щелчок пульта разрезал тишину, словно нож масло. Голоса дикторов ворвались в кухню, заполняя пространство между ними искусственным шумом. Виктор даже не поднял глаз, погружённый в экран телевизора, где очередной эксперт что-то горячо доказывал, размахивая руками. Его пальцы автоматически нашарили вилку – пожелтевшую от времени, из того самого набора, что подарили на свадьбу, – и он начал есть, не отрываясь от новостей.
Ольга присела напротив, сложив руки на коленях. В горле стоял ком – ни кусочка не проглотить. Сегодня их годовщина свадьбы... Пятнадцать лет. Она помнит тот день до мельчайших подробностей: белое платье, которое они выбирали с мамой, нервное "да" перед алтарём, счастливые улыбки гостей, первый танец...
Помнит ли он? Хоть что-нибудь осталось в его памяти от того счастливого дня? На тумбочке у кровати до сих пор стоит их свадебная фотография, но он, кажется, давно перестал её замечать.
"Как прошёл твой день?" – мысленно произнесла она слова, которых не слышала уже... сколько? Месяц? Год? Время растворилось в рутине их молчаливых ужинов. А ведь сегодня у неё был важный день – её повысили на работе, теперь она заведующая библиотекой. Раньше он бы обязательно купил шампанское, они бы отметили... А сейчас? Даже если она скажет – он просто кивнёт, не отрываясь от телевизора.
Звяканье вилки о тарелку. Бормотание телевизора. Тиканье часов на стене – старых, ещё от его бабушки, с потемневшим от времени циферблатом. Ольга помнила, как они вместе вешали их в их первой квартире. Витя тогда обнял её сзади, шепнул на ухо: "Теперь у нас настоящий дом..." От его дыхания мурашки бежали по коже, а сердце заходилось от счастья. Где теперь те объятия? Где те вечера, полные тепла и нежности?
Что-то оборвалось внутри. Резко, больно, словно лопнула натянутая струна. Ольга положила вилку на край тарелки – звук получился неожиданно громким в этой звенящей пустоте их вечера. Руки дрожали, но голос был твёрд:
– Если ты продолжишь это терпеть, я уйду.
Её голос прозвучал чуже, словно принадлежал другой женщине. Сильной. Решительной. Той, которой она не была уже много лет. Той, по которой он когда-то с ума сходил.
Виктор медленно повернул голову. В его взгляде промелькнуло что-то среднее между раздражением и недоумением – словно его оторвали от важного дела ради какой-то глупости. Морщинка между бровей – раньше она разглаживала её поцелуем, теперь только раздражает.
– Что терпеть?
Два слова. Всего два слова, а в них – вся суть их брака. Он действительно не видит. Не чувствует. Не понимает. Или не хочет понимать?
Ольга вздрогнула, словно от пощёчины. Горячие слёзы подступили к глазам, но она сдержала их. Нет, плакать она больше не будет. Сколько можно? Все эти годы она глотала слёзы по ночам, надеясь, что он услышит, заметит, спросит: "Что с тобой, родная?" Не спросил.
– Ты не видишь, что я несчастна?
Её голос дрожал, но в нём звучала странная твёрдость. Словно эти слова зрели внутри годами и наконец прорвались наружу. Как нарыв, который долго болел, а теперь прорвался, и боль стала острой, но очищающей.
Виктор пожал плечами – таким знакомым, небрежным жестом. Сколько раз она видела это движение? Тысячу? Две? Когда оно стало означать не беззаботность, а равнодушие? Когда в его глазах погас тот огонёк, что когда-то согревал её душу?
– Чего тебе не хватает? – он обвёл рукой кухню, будто показывая на все блага их жизни. – Дом есть, холодильник полный...
Боль в груди стала невыносимой. Острой, как лезвие. Ольга смотрела на мужа и видела чужого человека. Когда это случилось? В какой момент они стали настолько далеки друг от друга? Может, это происходило постепенно, день за днём, как вода точит камень? Или был какой-то переломный момент, который она пропустила?
А он продолжал есть, как будто ничего не произошло. Как будто она не вложила в эти несколько фраз всю боль последних лет. Тиканье часов отдавалось в висках. Тик-так. Тик-так. Отсчитывая секунды их умирающего брака. За окном догорал закат – такой же яркий, как в день их свадьбы. Только теперь она понимала: иногда конец – это не трагедия. Иногда это просто начало новой жизни.
Утро выдалось промозглым. Виктор проснулся от непривычной тишины – обычно в это время уже шкворчала яичница, звенели чашки, шумел чайник. Он перевернулся на другую сторону кровати – пустую, даже не смятую. Подушка пахла лавандой – её любимый шампунь. Вчерашний разговор накатил волной, но он отмахнулся. Просто блажь, пройдёт.
Босые ноги коснулись прохладного пола. В квартире стояла звенящая тишина – ни шороха, ни звука. На кухне его встретил непривычный беспорядок: вчерашние тарелки в мойке, крошки на столе. Холодильник встретил его неуютной пустотой – только банка с огурцами да заветренный сыр на полке. Он раздражённо захлопнул дверцу. Что за детский сад? Хочет его проучить?
В ванной тоже было пусто – исчезли её баночки с кремами, расчёска, любимое полотенце с вышитыми ромашками. Он помнил, как купил его на их десятую годовщину в какой-то сувенирной лавке – она тогда просияла, как ребёнок... Виктор тряхнул головой, отгоняя непрошеное воспоминание.
День на работе тянулся бесконечно. Он то и дело проверял телефон – ни звонка, ни сообщения. Раньше она всегда писала: "Что купить на ужин?", "Не забудь зонт, обещают дождь", "Люблю тебя". Когда она перестала писать? Он не помнил. Может, месяц назад? Год?
Вечером он нарочно задержался в офисе – всё равно дома никто не ждёт. Когда всё-таки вернулся, в подъезде столкнулся с соседкой, Марией Петровной.
– А я вашу Олечку сегодня видела, – защебетала старушка. – Такая красивая стала! Помолодела прямо. Говорит, на танцы записалась...
Виктор буркнул что-то невнятное и поспешил к лифту. Танцы? С каких это пор? Она же всегда говорила, что у неё две левые ноги.
Квартира встретила его темнотой и холодом. Он механически щёлкнул выключателем, скинул ботинки. На тумбочке в прихожей лежала стопка счетов – обычно она разбиралась с ними. Рядом – календарь с её аккуратными пометками. "Плановый осмотр", "Родительское собрание у Машки", "Запись к стоматологу"... Сколько мелочей она держала в голове? Сколько забот брала на себя, пока он... что? Смотрел телевизор?
Звук открывающейся двери заставил его вздрогнуть. Ольга вошла – раскрасневшаяся, в каком-то новом платье, которого он раньше не видел. От неё пахло духами – незнакомый, свежий аромат.
– Где ты была? – вопрос вырвался резче, чем он хотел.
Она посмотрела на него спокойно, без привычной виноватой улыбки.
– На танцах.
Простой ответ, но в нём не было ни извинения, ни объяснения. Она прошла мимо него на кухню, достала из сумки йогурт, села за стол. В телефоне пиликнуло сообщение, она улыбнулась, читая.
– С кем переписываешься? – он сам не узнавал свой голос.
– С Леной, – она даже не подняла глаз. – Обсуждаем завтрашнее занятие.
– Какое ещё занятие?
– Мы с девочками записались на курс психологии, – она пожала плечами. – "Как полюбить себя и начать жить своей жизнью".
Виктор почувствовал, как внутри поднимается глухое раздражение.
– Что за ерунда? У тебя что, проблемы с головой?
Она наконец подняла на него глаза – спокойные, чужие.
– Нет, Витя. У меня больше нет проблем. Я просто начала жить.
В её голосе не было вызова, только спокойная уверенность. Она допила йогурт, выбросила стаканчик и ушла в ванную. Через стену он слышал, как она напевает что-то – кажется, вальс? Когда она в последний раз пела?
Он сидел в темноте кухни, слушая шум воды и её тихое пение. Что-то менялось, ускользало сквозь пальцы. Что-то важное, что он всегда считал незыблемым, данным навсегда. Как воздух, которым дышишь и не замечаешь, пока его не станет слишком мало.
В спальне она достала откуда-то раскладушку, постелила её у стены.
– Что это? – спросил он, хотя ответ был очевиден.
– Буду спать здесь, пока не найду квартиру.
– Глупости, – он дёрнул плечом. – Ложись в кровать.
– Нет, – она покачала головой. – Это не глупости, Витя. Это моя жизнь. И я больше не буду делать вид, что всё в порядке.
Она легла, отвернулась к стене. А он ещё долго сидел в кресле, глядя на её спину, такую прямую и напряжённую. Где-то в глубине души шевельнулся страх – не злость, не раздражение, а именно страх. Она действительно меняется. И он не знает, как с этим быть. Не знает, как вернуть ту Олю, которая всегда была рядом, которая растворялась в его жизни, становясь удобной и незаметной, как старое кресло.
За окном шумел дождь. Где-то вдалеке громыхнуло. Он вспомнил, как в первый год их брака они любили слушать грозу, прижавшись друг к другу. Сейчас между ними было меньше метра – и целая пропасть.
Старый чемодан на колёсиках стоял посреди прихожей как молчаливый приговор их браку. Бордовый, потёртый по углам – они купили его перед первой совместной поездкой на море. Тогда он казался огромным, а сейчас едва вмещал самое необходимое.
Ольга складывала вещи медленно, словно выполняя какой-то ритуал. Каждая футболка, каждое платье имело свою историю. Вот белая блузка – в ней была на первом свидании. Синее платье – из него выросла дочка. Шерстяной свитер – подарок свекрови на прошлое Рождество...
– Ты серьёзно? – Виктор нервно ходил по квартире, то и дело останавливаясь у окна. Закурил – впервые за пять лет дома. Раньше всегда выходил на балкон, она же не любит запах...
– Да.
Одно короткое слово, а в нём – вся решимость последних месяцев. Ольга сложила фотоальбомы в отдельную стопку – их она заберёт потом. Сейчас только самое необходимое.
– Ты никуда не поедешь, – в его голосе прорезались властные нотки. Раньше они действовали безотказно. Она всегда уступала, отступала, прогибалась. – Прекрати этот цирк!
– Уже еду, – она аккуратно свернула шёлковый шарф – подарок дочери на день рождения. – Я сняла квартиру. Недалеко от библиотеки.
Виктор усмехнулся, но в усмешке проскользнуло что-то нервное:
– Да ты через неделю вернёшься! Куда ты без меня?
Она подняла глаза – усталые, но спокойные. В них больше не было ни страха, ни мольбы. Только решимость и какая-то светлая грусть.
– Я уже давно без тебя, Витя. Просто ты не заметил.
Он замер с занесённой для жеста рукой. В голове не укладывалось: как это – без него? Они же всегда были вместе. Всегда...
– А как же... – он запнулся, подыскивая слова. – Как же всё, что было? Пятнадцать лет...
– Было, – она кивнула, застёгивая чемодан. – И я благодарна за каждый год. За Машку, за наш дом, за всё хорошее, что между нами было. Но сейчас это всё в прошлом. Ты живёшь своей жизнью, я хочу пожить своей.
– Какой ещё своей? – он почти кричал. – У тебя есть своя жизнь! Вон, в танцы ходишь, с подругами общаешься...
– Витя, – она покачала головой, – ты даже сейчас не слышишь меня. Не видишь. Для тебя я как... как мебель. Привычная, удобная. Стою себе в углу, не мешаю. А я живой человек. Со своими мечтами, желаниями, болью...
В прихожей было тесно от коробок с вещами. Сколько всего накапливается за пятнадцать лет? Сколько памятных мелочей, фотографий, подарков? А сколько невысказанных слов, непролитых слёз, несбывшихся надежд?
Она достала из сумочки связку ключей, отцепила свой комплект от брелока – смешного плюшевого мишки, который он подарил на первую годовщину. Положила на тумбочку – звук получился неожиданно звонким в гулкой тишине прихожей.
– Машке я всё объяснила. Она поняла.
– Поняла?! – он схватился за голову. – Что поняла? Что мать бросает семью?
– Нет, – Ольга покачала головой. – Что мама наконец-то начала уважать себя. И её.
Она взялась за ручку чемодана. В прихожей было темно – перегорела лампочка, а он всё никак не мог найти время поменять. Теперь уже и не найдёт...
– Я зайду за остальными вещами в субботу. И... прости, если сможешь.
Дверь закрылась беззвучно – она всегда аккуратно закрывала двери. В опустевшей квартире звенела тишина. Он стоял, глядя на брелок с мишкой, и впервые за долгие годы чувствовал себя по-настоящему одиноким.
Октябрьский ветер гнал по улице жёлтые листья, закручивая их в маленькие вихри. Виктор шёл медленно, засунув руки в карманы пальто. После работы он часто бродил по городу – дома было слишком тихо, слишком пусто. Машка заходила раз в неделю, но её короткие визиты только подчёркивали пустоту остальных дней.
Он свернул на Садовую, машинально отмечая знакомые места. Вот здесь они когда-то покупали мороженое, а там, в маленьком кафе на углу, он сделал ей предложение... Столько воспоминаний, столько общих мест. Город словно хранил отпечатки их общей жизни.
И тут он увидел её.
Ольга стояла у витрины книжного магазина, разглядывая новинки. На ней было светлое пальто – он его не знал, наверное, купила уже после ухода. Волосы уложены в какую-то необычную причёску, в руках – букет жёлтых хризантем. Она говорила по телефону и улыбалась – той самой улыбкой, которую он не видел уже много лет. Живой, настоящей, освещающей всё лицо.
Он замер, не зная, что делать. Подойти? Пройти мимо? За эти полгода он много думал о том, что сказал бы при встрече. Репетировал какие-то слова, аргументы... Но сейчас все они казались ненужными, фальшивыми.
Она сама заметила его. Повернулась, всё ещё держа телефон у уха. В её взгляде не было ни страха, ни враждебности – только спокойное признание.
– Я перезвоню, – сказала она кому-то и убрала телефон в сумку.
Они стояли друг напротив друга, разделённые полугодом одиночества, переосмысления, изменений. Она совсем другая – помолодевшая, словно сбросившая тяжёлый груз. А он? Он тоже изменился – поседел, осунулся, но главное – научился видеть. Видеть других, видеть себя.
– Как ты? – спросил он первое, что пришло в голову.
– Хорошо, – она улыбнулась. – Правда, хорошо. Машка говорила, ты начал ходить к психологу?
– Да, – он смущённо кашлянул. – Оказалось, мне есть над чем работать.
Она кивнула, не удивляясь. Может, всегда знала, что ему это нужно?
– Цветы красивые, – он кивнул на букет.
– Себе купила, – в её голосе прозвучала лёгкая гордость. – Научилась радовать себя сама, представляешь?
Он представлял. Вспомнил, как она ждала от него внимания, подарков, простых знаков заботы. А он всё откладывал, считал лишним, ненужным...
– Ты... счастлива? – вопрос вырвался сам собой.
– Учусь быть счастливой, – она поправила прядь волос знакомым жестом. – Это интересный путь.
Мимо спешили прохожие, шуршали листья под ногами. Где-то вдалеке играла музыка – кажется, вальс? Тот самый, под который они танцевали на свадьбе...
– Береги себя, Витя, – она произнесла это мягко, без упрёка. И в этих простых словах было больше любви, чем во всех их последних годах вместе.
Он смотрел, как она уходит – лёгкая, свободная, с букетом хризантем в руках. Она не оглянулась, но это было правильно. У неё теперь своя дорога, у него – своя.
"Береги себя"... Раньше эти слова казались ему пустыми, ничего не значащими. А теперь он понимал их истинный смысл. Беречь себя – значит меняться, расти, учиться видеть и чувствовать. Может быть, когда-нибудь он научится беречь и других. Жаль только, что понял это слишком поздно для них с Олей.