В тот вечер я стояла у плиты, помешивая куриный суп — любимое блюдо мужа. Аромат укропа и петрушки наполнял кухню, создавая уютную атмосферу нашего маленького семейного гнёздышка. Я как раз думала о том, что неплохо бы добавить ещё немного соли, когда Серёжа вошёл на кухню с каким-то странным выражением лица.
Я сразу поняла — что-то случилось. За пятнадцать лет брака я научилась читать его как открытую книгу. Он теребил край рубашки — верный признак того, что новости будут неприятными. Сердце ёкнуло.
— Наташ... — начал он, и я замерла с половником в руке. — Оля приедет завтра. Она пока поживёт у нас.
Ложка медленно опустилась на подставку. В голове зазвенело, словно кто-то ударил по хрустальному бокалу.
— Надолго? — мой голос прозвучал глухо, будто из-под воды.
— Пока не встанет на ноги, — он старательно избегал моего взгляда.
"Пока" — это слово эхом отдавалось в моей голове. Я слишком хорошо знала, как такое "пока" может растянуться на недели, месяцы... Ведь его сестра уже не в первый раз оказывалась в сложной ситуации.
На следующий день наша квартира наполнилась шумом и суетой. Оля приехала с огромным чемоданом и какими-то коробками, словно собиралась переселиться навсегда. Я стояла в дверном проёме, наблюдая, как она уверенно, по-хозяйски раскладывает свои вещи в гостевой комнате. Каждое её движение словно говорило: "Я здесь своя".
— А можно мне пользоваться верхней полкой в шкафу? — спросила она так непринуждённо, будто речь шла о пустяке.
— Можно, — ответила я, чувствуя, как внутри закипает раздражение. Эта полка была моей. Там хранились зимние свитера, которые я связала сама, и шкатулка с украшениями от мамы.
Весь вечер я наблюдала, как Оля обживается: расставляет свои кремы в ванной, развешивает одежду, раскладывает какие-то мелочи. С каждой минутой моё личное пространство будто сжималось, как шагреневая кожа. А ведь это только начало...
Ночью я долго не могла уснуть. Лежала, прислушиваясь к незнакомым звукам в квартире — шагам, шороху, звяканью чашки на кухне. Всё казалось чужим и неправильным. Серёжа мирно посапывал рядом, а я думала о том, как изменится наша жизнь теперь, когда в доме появился третий человек. Человек, который, кажется, совсем не понимает значения слова "временно".
Дни потекли медленно, как густой мёд с ложки. Каждое утро я просыпалась с надеждой, что это был просто сон, но реальность настойчиво напоминала о себе множеством мелочей. Оля словно пускала корни в нашем доме, меняя его по своему вкусу, шаг за шагом.
Началось с кухни. Однажды утром я открыла шкафчик за чашкой, и моя рука замерла в воздухе — все кружки стояли на другой полке. "Так удобнее", — объяснила Оля, когда я спросила. Удобнее для кого? Я пятнадцать лет начинала день, автоматически протягивая руку к своей любимой чашке с васильками. Теперь этот простой ритуал был нарушен.
В ванной комнате появился целый арсенал косметики. Баночки, тюбики, флаконы заполнили все полочки, оттеснив мои скромные запасы к самому краю. Однажды я заметила, что моя дорогая сыворотка для лица — подарок Серёжи на годовщину — наполовину опустела. Внутри что-то болезненно сжалось.
Но самым тяжёлым оказались вечера. Раньше это было наше с мужем время — тихий ужин, разговоры о прошедшем дне, уютное молчание вдвоём. Теперь же в комнате постоянно работал телевизор — Оля любила смотреть сериалы за едой. Громкие диалоги и музыка врывались в наше пространство, разрушая привычную атмосферу.
И вот сегодня, вернувшись с работы, я почувствовала незнакомый запах. На кухне Оля колдовала над плитой — варила борщ. Мой муж сидел рядом, с явным удовольствием наблюдая за процессом.
— Ммм, как вкусно пахнет! — восхищённо произнёс он, пробуя борщ из ложки, которую протянула ему сестра.
Я молча наблюдала за этой сценой, чувствуя себя лишней в собственной кухне. Когда мы сели ужинать, Серёжа не мог нахвалиться:
— Наташ, а ты у неё рецепт спроси, вкусно ведь!
Эти слова ударили больнее, чем пощёчина. Я медленно положила вилку, чувствуя, как внутри поднимается горячая волна обиды и злости. Мой борщ он никогда так не хвалил, хотя я готовила его по маминому рецепту, который достался мне вместе со старой потёртой тетрадкой.
— У меня свой рецепт, — процедила я сквозь зубы и вышла из кухни.
В спальне я села на край кровати, пытаясь справиться с эмоциями. В голове крутились мысли о том, как легко и непринуждённо Оля заняла моё место — сначала в шкафах и на полках, теперь вот у плиты. Что дальше? В сердце мужа?
Я услышала, как они продолжают ужинать, негромко переговариваясь и позвякивая ложками. Звуки доносились до меня, словно из другого мира — мира, где я становилась всё более чужой в собственном доме.
Не спалось. Я ворочалась, считала овец, пыталась читать — бесполезно. В голове крутились мысли о том, как незаметно чужой человек захватил наш дом. Серёжка сладко сопел рядом, закинув руку за голову. Вот ведь — спит себе, и хоть бы что.
В два часа ночи поплелась на кухню попить воды. По пути заглянула в ванную — и застыла на пороге. Моя косметичка валялась кверху дном, помада закатилась под раковину, а новая сыворотка для лица — та самая, за три тысячи! — стояла открытой. На стекле засохли белые разводы.
— Да чтоб тебя! — в сердцах пнула корзину для белья. Та загремела, и я замерла, прислушиваясь — не разбудила ли кого.
Утром сидела за столом, гоняла остывший чай. На часах восемь, скоро Серёжке на работу. Оля появилась на кухне свеженькая, в розовом халате — моём любимом, между прочим. Напевала что-то себе под нос, гремела сковородками.
— Будешь яичницу? — спросила, не оборачиваясь.
Я смотрела на её спину в розовом халате, на распущенные волосы до лопаток, и меня просто трясло.
— Оль, — голос дрогнул. — Ты зачем мою косметику берёшь? Без спроса?
— А что такого? — она пожала плечами, переворачивая яичницу. — Подумаешь, сыворотка...
— Подумаешь?! — я грохнула чашкой о стол. Чай выплеснулся на скатерть. — Это, между прочим, подарок! От мужа! За три тысячи!
На кухню заглянул встрёпанный Серёжка:
— Что за крики с утра пораньше?
— А то, что твоя сестра... — я задохнулась от возмущения. — Она что тут, королева? Мои вещи берёт, халат мой напялила!
— Господи, Наташ, — Серёжка потёр лицо ладонями. — Ну халат и халат, подумаешь. Что ты как маленькая?
— Маленькая?! — я вскочила. Стул с грохотом отлетел к стене. — Это мой дом вообще-то! Мой! А она тут... она...
Оля молча сняла халат, бросила его на спинку стула. Стояла в ночнушке, закусив губу.
— Извини, — сказала тихо. — Я думала, ты не против. Просто халат висел в ванной, я и...
— Всё, что висит в ванной — не твоё! — я уже не могла остановиться. — И косметика не твоя! И кухня не твоя! Ничего тут не твоё!
— Наташа! — Серёжка схватил меня за плечи. — Прекрати истерику! Что с тобой такое?
— Со мной?! — я вывернулась из его рук. — А ты не видишь, что ли? Она же... она...
Не договорила. Выскочила в коридор, затравленно оглядываясь — куда теперь? В спальню? В ванную? Везде её вещи, её запахи, её присутствие. Забилась в угол дивана в гостиной, подтянула колени к груди.
За стеной слышались голоса. Серёжка что-то выговаривал сестре — приглушённо, но строго. Потом хлопнула входная дверь — ушёл на работу. Оля гремела посудой на кухне, а я всё сидела и смотрела в одну точку.
"Господи, — думала. — Неужели я правда устроила истерику из-за халата?".
После той безобразной утренней сцены я не находила себе места. Бродила по квартире как приведение, перебирала какие-то вещи, пыталась читать — ничего не получалось. К вечеру разболелась голова. Серёжка написал, что задержится на работе. "Конечно, — подумала я. — Кому охота возвращаться в этот дурдом?"
Около девяти вышла на кухню попить воды. В квартире стояла непривычная тишина — даже телевизор не работал. Из-за стены доносился приглушённый голос Оли. Я замерла с чашкой в руке.
— Да, Тань, всё плохо, — говорила она кому-то по телефону. Голос дрожал. — Сегодня такой скандал был... Наташа права, конечно. Я тут никто. Влезла в чужую семью...
Я прислонилась к стене, боясь пошевелиться. Никогда не слышала, чтобы Оля так говорила — потерянно, с отчаянием.
— Нет, к тебе не поеду, — продолжала она. — У тебя своих трое по лавкам... Может, в хостел какой. Хоть на пару недель, пока работу не найду.
Она всхлипнула, и у меня что-то сжалось в груди. Вспомнилось вдруг, как мы с Серёжкой сами начинали — снимали угол у бабки Клавы, с общей кухней на пять семей. Как я плакала по ночам от тоски по дому, как страшно было — без денег, без поддержки...
— Да не переживай ты, — голос Оли стал совсем тихим. — Справлюсь как-нибудь. Не в первый раз...
Я на цыпочках прокралась обратно в спальню. Села на кровать, уставилась на свои руки. Руки дрожали. В голове крутились обрывки фраз — "никто", "чужая семья", "хостел"... И почему-то вспомнился тот день, когда мы с Олей впервые встретились. Она тогда принесла огромный букет сирени на новоселье, смеялась, обнимала меня: "Теперь ты моя сестрёнка!"
Утром я проснулась рано. Вышла на кухню — и застыла в дверях. Оля складывала вещи в большую спортивную сумку.
— Ты куда это? — спросила я хрипло.
Она вздрогнула, обернулась. Глаза красные, под ними тёмные круги.
— Уезжаю. Я и так слишком долго...
— Куда?
— Пока не знаю, — она пожала плечами, пытаясь улыбнуться. — Что-нибудь придумаю.
Я смотрела на эту сумку, на сгорбленные плечи Оли, на её дрожащие руки, комкающие какую-то кофточку. И вдруг так ясно представила, как она будет жить в грязном хостеле, экономить на еде, искать работу...
— Дура ты, — сказала я неожиданно для себя.
Оля замерла с кофточкой в руках.
— Что?
— Дура, говорю. Вещи собрала, а кто завтрак готовить будет? — я прошла к плите, загремела кастрюлями. — Серёжка без твоих блинчиков уже жить не может.
— Наташ... — в её голосе было столько растерянности, что я не выдержала, обернулась.
— Слушай, давай так. Ты можешь остаться. Но нам надо договориться.
Она медленно опустила кофточку в сумку, подняла на меня глаза. В них блеснула робкая надежда.
— О чём?
— О том, что это наш общий дом. Временно, — я подчеркнула это слово, — но общий. Значит, и правила тоже общие. Понимаешь?
Оля кивнула, часто-часто, как китайский болванчик. По щеке скатилась слезинка.
— Ну вот и всё, — я отвернулась к плите, чувствуя, как щиплет в носу. — А теперь иди умойся. И возвращайся помогать с завтраком. Твои блинчики и правда лучше моих получаются.
— Так, стоп. Давай ещё раз, — я положила ручку и посмотрела на Олю. Мы сидели на кухне, между нами лежал лист бумаги с нашими "правилами общежития". — Значит, косметику не трогаем?
— Не трогаем, — она подняла правую руку, как на присяге. — Клянусь всеми богами красоты.
— И халаты?
— И халаты. И вообще всё, что в ванной, — она хитро прищурилась. — Но ты мне дашь попробовать ту маску для волос? Ну ту, после которой у тебя такой объём?
Я закатила глаза:
— Оль, ты сейчас что сделала?
— Ой, точно! — она рассмеялась. — Спрашиваю: Наташ, можно мне попробовать твою маску для волос?
— Вот теперь другое дело, — я улыбнулась. — Можно. Только не всю банку за раз!
На кухню заглянул Серёжка. Замер в дверях, подозрительно оглядывая нашу мирную конференцию:
— Вы чего это?
— Конституцию пишем, — важно ответила я. — Не мешай законотворческому процессу.
Он покачал головой и скрылся в ванной. Через минуту оттуда донеслось его пение — верный признак того, что в доме всё спокойно.
— Теперь про готовку, — я постучала ручкой по бумаге. — У меня есть предложение.
— Я вся внимание.
— Давай по очереди? Ты классно готовишь, это факт. Но... — я замялась.
— Но это твоя кухня, — закончила она за меня. — И твоя семья.
— Типа того, — я благодарно кивнула. — Так вот, предлагаю: ты готовишь по чётным дням, я по нечётным. А в воскресенье...
— А в воскресенье заказываем пиццу! — выпалили мы хором и расхохотались.
Серёжка снова появился на кухне, уже одетый на работу:
— Что это вы такие весёлые?
— Да так, — я махнула рукой. — Женские штучки. Тебе не понять.
Он чмокнул меня в щёку, потом сестру в макушку и ушёл. Мы посмотрели друг на друга.
— Знаешь, — медленно сказала Оля, — я ведь правда думала, что придётся уехать.
— А я думала, что ты хочешь занять моё место, — призналась я.
— Дура ты, — она использовала моё вчерашнее словечко.
— От дуры слышу, — парировала я, и мы снова рассмеялись.
Через месяц, в дождливое воскресенье, мы сидели на кухне, допивая чай. Перед Олей лежал свежий номер "Из рук в руки" с обведённым красным маркером объявлением.
— Однушка на Ветеранов, — она постукивала ногтем по строчкам. — Вроде недорого. Съезжу посмотрю завтра.
Я кивнула, чувствуя странную пустоту внутри. За этот месяц я привыкла к нашим вечерним посиделкам, к её рассказам о работе, к тому, как она учит меня готовить свой фирменный борщ...
— Поехать с тобой? — спросила я. — Ну, знаешь, вдруг там какой-нибудь притон.
Она улыбнулась:
— А давай. Заодно поможешь занавески выбрать. У тебя вкус лучше.
Вечером, когда Оля ушла спать, Серёжка обнял меня со спины:
— Спасибо.
— За что?
— За то, что постаралась понять. И принять.
Я прижалась к нему, глядя в окно. Там, в тёмном стекле, отражалась наша кухня — такая уютная, тёплая, пропахшая корицей от Олиных булочек. Я вдруг поняла: все эти границы, все эти правила — они ведь не для того, чтобы отгородиться. А для того, чтобы научиться жить вместе, не теряя себя.
— Знаешь, — сказала я, — иногда, чтобы расширить границы своего дома, нужно просто расширить границы своего сердца.
Серёжка поцеловал меня в висок:
— Это ты сейчас умное сказала, или мне показалось?
— Вот зараза! — я пихнула его локтем, но тут же рассмеялась.
В коридоре скрипнула дверь — Оля крадучись шла на кухню. Наверное, опять за чаем. Я улыбнулась:
— Эй, конспиратор! Ставь чайник, мы тоже будем!