Особая благодарность за воспоминания в этой главе:
Артуру КРОНУ Серовскому
< НАЧАЛО ТУТ
В «Фортуне», куда я снова попал весной 1996 года дела шли не шатко не валко. К сожалению, мы так и не смогли найти пишущего и поющего человека, то бишь автора песен и вокалиста в одном лице. Мы постоянно закидывали объявления в газеты и тихонько что-то поигрывали, чтобы не терять сноровку.
От отчаяния решили с Нэцке создать группу на работе. Поскольку работы у нас было не очень много, а была куча свободного времени, то мы мотались по цехам и отделам. Так мы познакомились сначала с электриком нашего отдела по имени Вольдемар. Это был мужик лет 40, внешне очень похожий на Карлоса Сантану. У него была странная дёрганная походка и очень специфичное чувство юмора. Настолько специфичное, что дольше двух-трёх минут общения с ним никто не выдерживал. Сначала я подумал, что он с бзиком (и так думали все), а потом до меня дошло, что Вольдемар жёстко прикалывается. Возможно, у него и взаправду были проблемы с психикой, но стоило нам остаться с ним один на один, как вдруг он превращался в совершенно нормального человека и с ним можно было поговорить. Оказалось, что он меломан, что умеет играть на гитаре и вот так мы пришли к мысли сделать группу. Однако стоило кому-то войти в его рабочий кабинет, Вольдемар подмигивал мне и тут же в него кто-то вселялся - начинался шквал подколов, перепрыгивания с темы на тему, поток совершенно нелепых фраз и действий. Он запросто мог идти по улице (шли пару раз вместе), увидеть рыжеволосую девушку, поравняться с ней и вдруг громко выдать - "Рыжая - бесстыжая!", но не злобно, а восхищенно. Или как-то мы шли, а навстречу женщина в ярко-красном пальто. "Женщина в красном, дай нам, несчастным!" с трагическими нотками воззвал Вольдемар. Иной раз хотелось провалиться под землю.
Чуть позже мне рассказали историю Вольдемара – как-то он забыл дома ключи и полез через балконы к себе домой. Сорвался и упал с седьмого этажа, переломав ноги. Отсюда и странная дерганная походка. Он долго лежал в больнице, а когда выписался, узнал, что от него ушла жена. После этого он и стал тем странным чуваком, общения с которым избегали многие. Видимо, это была его защитная реакция. Не знаю почему в общении со мной он сбрасывал с себя эту маску. Может, так было всегда, если он оставался с кем-то один на один, но мне это неизвестно. Я долгое время потом не мог слушать «Отель Калифорния» группы Игглз, потому что это была любимая вещь Вольдемара и прочно ассоциировалась у меня с ним и его грустной историей.
Итак, у нас был барабанщик без барабанов, басист без баса и гитарист без гитары. Не таскать же это всё из дома на охраняемый объект, коим являлся наш завод. Я знал, что в советское время в каждом цеху был Красный уголок, была самодеятельность и наверняка где-то что-то да осталось из аппарата и инструментов. Поэтому мы с Нэцке стали мотаться по всяким отделам и искать эти останки социалистического благополучия. И мы их нашли!
В одном из цехов мы вышли на какую-то тётку, которая отвечала за общественную работу в цехе и она припомнила, что у них на балансе действительно имеются какие-то гитары и усилители. Мы попали на склад и нашли там всё – усилители, колонки, гитары и барабаны! Осталось пройти через бумажную волокиту, подписать бумаги, что мы самодеятельность их цеха, нам в опись инструментов и спецовок включили гитары, барабаны. Среди всего хлама я выбрал пару самых целых гитар, конечно же годов 70-х, советских, типа Уралов или Формант, забрали установку, стойки, тарелки. Среди прочего хлама я нашёл три неплохих бонга и вспомнил Крона. У него были какие-то ужасные советские, корпуса которых были сделаны из многослойной склееной бумаги. На цилиндр наматывалась серая упаковочная бумага с клеем, высыхало и получалась заготовка для бонга. А найденные мной были сделаны из настоящего шпона. Я втихаря вытащил их со склада, позвонил Крону и сказал к какому месту заводского забора подойти. Вот так у него появились более-менее нормальные бонги.
Группы на заводе всё равно не получилось, хотя мы нашли вокалистку, девчонку лет 17 из соседней лаборатории, Лену Шилкину. Мы мотались с Нэцке в обед по корпусу и зашли в какую-то лабораторию, где увидели какую-то почти школьницу. Сдружились, узнали, что она неплохо поёт и позвали к нам в группу. Мы даже порепетировали, но ничего хорошего из этого не вышло, потому что усилителей с колонками не было, а установка была некомплектная. Лена довольно неплохо пела, мы вдвоём с ней разучили несколько песен, но пришла тётка, хозяйка инструментов, сказала, что вы концертов не даёте и толку от вас никакого. У нас всё забрали, но кое-что у меня осталось – какие-то стойки, провода, фурнитура от гитар, датчики. Зато у нашей несостоявшейся вокалистки в лаборатории стоял теннисный стол. Мы с Нэцке, никогда не державшие в руках ракетки, быстро втянулись в эту игру и теперь все обеды у нас проходили в теннисных сражениях. Нас настолько увлекла эта игра, что как только мы нашли стол в нашем клубе, где репетировали с «Фортуной», то перенесли баталии и туда. Самыми сильными игроками были Нэцке и Бруно, а меня настолько увлекла эта дисциплина, что я освоил стандартный хват, потом стал играть левой рукой, потом японский хват правой, а потом ещё и левой. Мог чередовать руки во время игры, забивая шарик в неудобные для противника углы, научился сильно закручивать. В иные репетиции мы даже не прикасались к инструментам, а устраивали очень жаркие чемпионаты на выбывание.
В один из дней, подходя на точку, на крыльце клуба я столкнулся нос к носу с Борькой и Дэном-Лбом. Они стояли на крыльце, мы довольно холодно поприветствовали друг друга и разошлись каждый в свою сторону. Чего они делали в клубе я не знаю, может, искали помещение для репетиций, но оно было уже занято. Нами.
А наше объявление, наконец, стало приносить результаты, откликнулись два претендента на роль автора-вокалиста. Первый был мужик лет под 40. Его внешний вид уже озадачил. Он выглядел, скорее, завсегдатаем пивняка, а не музыкантом. Он попросил нас что-нибудь сыграть, а потом вдруг начал рассказывать, что любит устроить себе ванну с какими-то солями, нашатырями и бог знает ещё с чем. Что делает такой крепкий рассол, что ему жжёт очко и не хотим ли мы… В общем, избавились мы от него с трудом, брезгливо вспоминая его визит. Я не помню вообще, продемонстрировал ли он нам свое творчество, нам хватило рассказа про солевые ванны.
Второй был примерно его возраста, но мы, наученные горьким опытом сразу вручили ему гитару и заставили петь. Этот капитан дальнего плавания, как он себя назвал, оказался явным бардом и представить песню матёрого КСПшника сделанную в электричестве мы не смогли.
Прижился у нас лишь третий претендент. Звали его Паша Пауткин, обладатель довольно сильного вокала, он принес несколько песен. И вот тут работа закипела! Стиль игры Нэцке, вколачивать в барабаны со всей дури, как раз пришёлся ко двору – Паша имел в музыкальном плане тягу к хард-року. В текстах это было ближе к попсе, сейчас такой стиль по меткому выражению Ильи Лагутенко из Мумий Тролля называют рокапопсом. Мои занятия на басу не пропали даром, я моментально набросал хардо́вые партии и мы заиграли достаточно жёстко. Бруно играл соляки в стиле группы "Воскресенье", внося нотку нафталина, Шопен играл ритмо́вые партии на второй гитаре, Паша был освобожденным вокалистом.
Я уже не помню, по какой линии, но нас пригласили осенью отыграть концерт… в сборном пункте военкомата. В том самом, в котором совсем недавно решалась моя судьба служить Отечеству или нет. Мы дали согласие, а я предложил «Радарам» разделить с нами сцену. На барабанах с ними поиграл бы Крон, я бы поддержал бас-гитарой. Но условием я выкатил, что Петрович, гитарист «Радаров», принесет свою видеокамеру и снимет концерт. Должны же наши с Кроном потуги хоть как-то отблагодариться! Но Петрович почему-то зажал камеру и их участие в суперконцерте было отменено.
Неожиданно, под вопросом встало и наше выступление. Я сам не помню этого момента, но вот слова самого Бруно о том концерте.
«Перед выступлением в военкомате, я точно помню, что мы на репе о чем-то поспорили и решили, что и выступать не будем. Зачинщиком тогда был Нэцке, причину не помню. Он что-то сказал, что я с вами играть не буду, я сказал, что без него тоже не играю. На том и разошлись.
На следующий день утром ко мне домой заходит Курт. Я сказал, отцу "ответь, что меня нет, я уехал куда-то там."
Потом полчаса подумал, вы же без меня играть всё равно собрались. Не видел причины не присутствовать. Когда я явился, вы уже во всю настраивались, и были рады видеть меня»
В результате, весьма неплохо отыграли там 3-4 вещи, плюс Паша Пауткин спел соло песню Гребенщикова "Поезд в огне".
А Нэцке всё же пришёл и отыграл с нами. Я больше, чем уверен, что мы заручились поддержкой верного Крона на этот концерт, но поскольку Нэцке с Кроном почему-то всегда были в контрах, то отдать своё место Нэцке ну никак не мог. Мне кажется, это была единственная причина, по которой он всё же пришёл и сыграл. Что я помню с этого концерта, так это совершенно отрешенную публику. Призывникам было глубоко фиолетово до нас и до наших песен. Пришли какие-то волосатые парни, рожи светятся, а нам на службу и башка мерзнет бритая. Из всех концертов, что мне приходилось играть, на этом публика была самая унылая.
Продолжая тему Нэцке и Крона я вспоминаю, что у них действительно были непростые отношения. Крон несколько свысока смотрел на Нэцке, потому что играл, чего уж там, гораздо лучше, тоньше. Нэцке же очень ревниво относился к визитам на нашу базу Крона и к его участию в том или ином проекте, видимо, небезосновательно, считая, что легко может вылететь из группы, так как есть отличная ему замена. Саша из «Радаров» вспоминает те дни:
«Помню в начале 1996 года у вас база своя появилась вроде в районе Универмага Уфа или Округа Галле. Мы туда с Петровичем и Рустиком не менее десяти раз приезжали, даже репетировали свои песни, это были мои «Песня до последних дней» и «Родилась песня» с вашим ударником. Его звали Антон, жил он в Инорсе. Ты ещё посоветовал у него басуху Урал купить. Я ездил к нему и купил за 100 рублей (тогда это было 100 тысяч). Но играл он на ударных, помню, очень шумно и громко и через этот грохот не было толком слышно ни моего вокала, ни гитары. А Крон как ударник был очень перспективным, я сразу это заметил, когда он на бонгах лихо сыграл на записи у тебя дома мою «Песню до последних дней», а на маракасах — отличную песню Рустика «Последний вагон» (в стиле Зоопарка была песня)»
Но это вполне нормальное явление в среде музыкантов – конкуренция заставляет двигаться вперед. После концерта, уже в ноябре-декабре 1996 мы с помощью Курта записали на точке несколько песен, своих и Паши. Бруно принес Блюз, в записи которого я вообще не участвовал как музыкант, всё сыграли Паша, Нэцке, Шопен и Бруно. Две Пашины, «День и ночь» и «Дурнушку» записали без Шопена. А так называемую «Пионерскую» мы записали без Нэцке, хотя и в его присутствии. Он никак не мог наиграть форшлаговый ритм основной темы, но у меня получалось и решили, что Шопен вместо меня возьмётся за бас, а я сяду за ударные.
Пашу бесила эта вещь и в её записи он участия не принимал, хотя формально она была за его авторством. Он принёс гармонию, стал нам показывать. Это была опять хард-роковая основа, я взял бас и вдруг наиграл игривую попсовую "тум-бум-тум-бум, там-бам-там-бам", Шопен заржал, Бруно подхватил, сыграв весёленькое соло, подключился Нэцке. Получилось что-то разухабисто-весёлое, а не хард-рок! Паша возмутился, что за баловство такое, а я придумал, что в середину как раз отлично впишется знаменитый хард-рифф из "Дым над водой". Получился юмористический номер "Пионерская", которым можно было бы разбавлять программу концертов, но Паша оскорбился.
В общем, эта кассета - единственное вещественное доказательство того, что Паша принимал участие в нашей «Фортуне». Я не знаю, то ли у него больше не было песен, то ли он настолько оскорбился, что решил их больше не приносить. Он по характеру сильно от нас отличался и если мы были балагуры-скоморохи, то он был молчаливым и всегда особняком, тут не до задушевных разговоров. Во время репетиций мы начали отвлекаться на другие песни, что не нравилось Паше и, как сказал Бруно «Паша с нами проиграл около полугода, до весны 1997-го. Потом мы его мягко выжали из группы, так как ничего нового в группу он не принёс, кроме двух-трёх своих песен». Прошло ещё пара месяцев, это было уже лето, и Нэцке ошарашил нас заявлением:
— Я понимаю, что достиг своего потолка, лучше играть у меня уже не получится. Честнее будет мне вообще прекратить свою музыкальную карьеру.
Этого никто не ожидал и в то время не оценил как поступок. Сейчас, с высоты прошедших лет я понимаю, насколько сложно было это сказать человеку, музыканту и поставить крест на том, что приносило ему радость. Мне сложно судить, почему он принял такое решение, что подтолкнуло его к этому. В любом случае, его никто не выгонял из группы, во всяком случае мне это неизвестно. Слушая записи с его участием я понимаю, что может он и не был выдающимся барабанщиком, но играл хоть и чересчур громко, но толково. Это был первый человек из нашей тусовки, кто окончательно и бесповоротно вышел из Игры В Музыкантов.
Мы остались без песен, без вокалиста, а теперь ещё и без ударника. Началась полнейшая вакханалия – мы собирались по инерции, как когда-то после развала «Ойкумены». Бруно, я, Курт и Шопен приходили, и либо играли в теннис, либо, если приходил Крон, что-то играли более музыкальное, чем пинг-понг. В один из мартовских дней на репетицию пришёл отец Бруно и принес видеокамеру. На записи хорошо было видно наше тогдашнее положение и состояние – уныло играем нечто корявое, тут же на ходу придуманное.
Как-то Крон привёл с собой долговязого парня с чехлом, по размеру которого угадывалась бас-гитара. Парня звали Валера Дудочкин и они вместе с Кроном играли каверы в какой-то группе. Валера расстегнул чехол и вынул оттуда ярко-красный... FENDER!!! Это был самый крутой музыкальный инструмент из тех, что мне доводилось подержать в руках до сего дня. Валера любезно дал мне свой бас, а я и играть-то что - не знаю! Блин, какой же он ладный! Голова грифа характерной формы, как у Тихомирова из "КИНО", длинный такой, моя Ириска (Iolana Iris Bass) маломензурная, чуть больше обычной электрогитары, а тут такой мачизм! И надпись на грифе - Jazz Bass...
Я поиграл и заболел этим веслом. Валера сказал, что купил его сравнительно недавно тут, в Уфе, в музыкальном магазине в Черниковке, что это мекс, то есть мексиканской сборки, что по крутости тамошнее официальное производство Fender'a на втором месте после США. И я начал копить.
К тому времени наша «Фортуна» испустила дух. Играть было нечего и больше в клубе «Апельсин» мы не появлялись. Бруно остался один, позвал каких-то чуваков, но с ними у него ничего не вышло. По его словам, "пальцы у них были деревянные, с ними оставалось только деградировать как музыканту" и на «Апельсине» был поставлен жирный крест. (какое-то время в этом самом «Апельсине» репетировала никому ещё неизвестная Рамазанова Земфира. Я не знаю, до или после нас, но такой факт в её биографии имеется)
Саша Коновалов познакомился с Рустемом Нургалеевым и они создали группу «Радар», в которой пока было четыре участника – Саша (гитара, вокал), Петрович (гитара), Рустем (бас, гитара, вокал) и Гульфия Насырова (клавиши).
Большая беда ребят была в том, что играли они не очень стройно, при том, что сами песни были хорошие. Были интересные аранжировки, партии клавишных, но плохая сыгранность, да чего уж там - неумение играть сильно подводили. Благодаря тому, что у меня неплохая фантазия я додумывал, как это звучало бы, если было бы хорошо записано. Так я впервые примерил на себя роль продюсера и звукорежиссёра-звукооператора, решив записать ребят у себя дома.
Особенностью записи было то, что были песни за авторством Саши и были те, где автором был Рустем. Соответственно и вокал они так же распределили - каждый пел своё. В связи с этим родилась интересная концепция - как бы две группы в рамках одной. Рустем и Саша менялись ролями - один играет на ритм-гитаре и поёт, второй играет соло и наоборот. Как я понял, у них было некое соперничество, отсюда и раздельные стороны на кассетах, даже раздельные программы - у Саши "Ответ богов", а у Рустема - "Декабрь". Басиста у них на записи не было вообще - Петрович куда-то уехал и за соло-гитару взялся Рустем. Писали всё без наложений, сразу всё, живьём.
Мы записали кассету, причём я и Крон поучаствовали и как сессионные музыканты. В одной песне Крон «нашуршал» самодельным шейкером, а во второй лихо сыграл на бонгах. Я приложил руку как... виолончелист.
У меня был дед. Кадровый военный в прошлом, начал служить Родине в октябре 1934 года, прошёл всю Войну, брал Варшаву и Берлин и демобилизовался не в мае 1945, как все, а в феврале 1947го. Кавалер двух Орденов Красной Звезды, двух Орденов Отечественной войны II степени, имел две медали «За отвагу». Про Войну рассказывать не любил, говорил, что служил в связи. Только за несколько дней перед кончиной, (он тяжело заболел), рассказал, кем он был на самом деле. Ограничусь лишь аббревиатурой - 1е Управление ГРУ.
Так вот сколько я помню - дед всегда любил играть на аккордеоне и играл довольно виртуозно. Так же в его доме лежала скрипка со смычком, которые он мне подарил, увидев, что я не свожу с этого инструмента глаз. Кстати, бирка, приклеенная внутри корпуса была датирована 30 июня 1941 года. Я самостоятельно учился на ней играть, даже "Битлов" что-то подобрал, но понял, что писклявые инструменты не моё. Скрипка до сих пор хранится у меня, как реликвия, как Память.
Я взял свой старый бас в форме скрипки, наканифолил от души смычок и записал нечто, смахивающее на звук виолончели. Песня, кстати, была кавером на «Something in the Way» группы Nirvana, но с русским текстом, не имеющим никакого отношения к оригиналу. Называлась она «Девочка в окне» и пелось это как раз вместо Самсин ин зэ уэй в припеве. Не знаю, почему, но меня эта песня очень вштырила и я долго ещё ходил и напевал про себя то про девочку в окне, то вдруг в огне, потом мозг переключался на «Поезд в огне» Аквариума, потом на квиновскую Breakthru, потому что там тоже поезд и музыканты на нём едут. Вот такая каша у меня в голове всегда, с этим и живу.
Ребята приезжали ко мне раз 5 и за день мы записывали по 3-4-5 песен, практически с одного-двух дублей. Они репетировали у себя дома и приезжали уже заряженными на успех. Кстати, они явно подтянули свой уровень игры, это было даже заметно, как они играли в первые дни записи и как играли под конец.
К этому времени моя студия состояла из 10-ти канального пульта «Карат», цифрового дилэя-ревербератора, оставшегося от "Велосипедов", самодельного стереоэквалайзера на 6 полос, нескольких микрофонов, невесть откуда взявшейся драм-машины "Лель-ПСР" и двух кассетных магнитофонов "Маяк-233".
Наступившее лето позволило мне засесть с аппаратом в застекленной лоджии, а парней с инструментами и микрофонами посадить в комнате и наблюдать за ними через окно. Однако и это не дало каких-либо плюсов в качестве записи. Стало понятно, что ни набор электроники, ни помещение, ни самое главное, умение не позволят поднять качество записи. Но и те результаты, что получились, позволили запечатлеть программу ребят и остались для человечества единственными артефактами творчества группы «Радар». Конечно, между записью четырехлетней давности нашей группы «Л.О.М.» и теперешним «Радаром» была пропасть, появился какой-никакой опыт, не даром же свою «Ойкумену» мы переписывали раза три или четыре, пока не удовлетворились качеством! Однако, сама идея записи на обычный бытовой кассетный магнитофон второго класса изначально была авантюрной. Денег на что-то иное у меня не было, да и звукооператорство было для меня всего лишь ещё одной строчкой в списке полезных навыков, необходимых музыканту.
Об этом моем увлечении знал Крон и как-то пришел ко мне домой со своим другом, Димой Гавриловым и журналом подмышкой. У них была идея, которую они хотели реализовать с моей помощью. В этом журнале печатались короткие юмористические, полные абсурда рассказы Ростислава Кривицкого из серии «Служба спасения 9-1-1». И Крон, как человек творческий, решил на два голоса записать аудиоверсию этих рассказов. Они с Гавриловым дома отрепетировали два рассказа и пришли ко мне записываться. Мне эта идея понравилась и мы записали два ролика, с шумами, спецэффектами и прочим. Получилось очень смешно, учитывая то, что Крон не очень бегло читал и путал слова. У меня даже сохранились на кассете неудачные дубли, которые доставляли смеха больше, чем оригинальный текст. Найти бы ещё эту кассету…
В перерывах между всеми этими делами я продал свой Iris Bass, чтобы добавить денег и заказать, наконец, Jazz Bass! За Ириской приехал какой-то мужик. По его словам покупал басок он сыну-школьнику, тот заинтересовался музыкой. На вопрос, почему продаю, я честно ответил, что хочу купить более профессиональный инструмент, Фэндэр. Тот спросил, почем удовольствие и я так же честно ответил, 2 миллиона 200 тысяч рублей. Мужик почесал репу и сказал, что я плохой продавец, потому что цена фирмЫ всего в два раза выше той цены, что я запросил за Ириску. Я уже подумал, что он не купит у меня басок, но он забрал его и я буквально на следующий день помчался в Черниковку заказывать свой Джаз Бас. В наличии тогда таких инструментов не было, они везли их из Москвы.
- Хочу чисто белый! - Заявил я в магазине. - А безладовые такие есть?
- Есть, но...- Почему-то меня стали отговаривать от такой покупки. - В умелых руках и ладовый бас может звучать как безлад. Да и дороже он будет и более редкая модель, долго искать будем.
Я оплатил заказ (полностью!), у меня взяли номер телефона с обещанием позвонить, как только бас будет в Уфе и я отчалил.
Из «развлечений» оставался лишь завод, на котором я работал вместе с Нэцке. Завод к тому времени стал потихоньку загибаться. Основным его производством было изготовление авиационных двигателей для самых современных военных самолетов. В качестве гражданской продукции выпускали печально известные своим качеством знаменитые двигатели УЗАМ-412, да-да, для Москвичей и Ижей. Наша лаборатория работала и на авиацию и на УЗАМ. Наши приборы контролировали температуру в печах для алюминиевого литья, в том числе и для деталей УЗАМа. Вы видели когда-нибудь машину для литья? Рассказываю.
Огромный цех, высотой этажа 4-5. Стеклянная крыша, но настолько закопчённая, что свет едва пробивается. И стоят огромные, этажа в два, машины для литья. По лесенке оператор поднимается вверх и там находится его рабочее место. Таких машин стоит штук 30, они заполняют собой почти весь цех. По периметру цеха находятся плавильные печи, которые из алюминиевых чушек делают светящийся «напиток» для литейных машин. Погрузчики лихо носятся по цеху, развозя расплавленный алюминий к машинам. Потом этот алюминий заливается в бункер и поступает в пресс-форму. Эта пресс-форма разъёмная и находится на высоте второго этажа. И когда она раскрывается уже с готовым литьём, оператор цепляет его двухметровым стальным крючком и выдёргивает наружу. Отлитая болванка с высоты метров двух-трёх летит и с грохотом падает в поддон, где уже лежат предыдущие. Мне кажется, что ещё горячая заготовка не должна сбрасываться с такой высоты. Она может и трещину получить, и своих товарок попортить своим падением. В общем, культур-мультур производства ёк, то бишь нет совсем.
Поскольку на заводе всё шло к цугундеру, то народ уходил оттуда сотнями. Настал момент, когда работать стало некому и под конец месяца, когда нужно было выполнить план по этим самым УЗАМам, на сборочный конвейер собирали народ со всех цехов, лишь бы гайки крутить умели. Вот так я попал на сборочный конвейер автомобильных двигателей. Работали на конвейере? Рассказываю.
Это такая хрень, бесконечная цепь с огромными звеньями, к которой через равные промежутки подвешены захваты для собираемых двигателей. Этакий фуникулёр. И каждое рабочее место это точка, где выполняется определенная операция. Соответственно там расположен необходимый только для этой операции инструмент и детали. Моей функцией было тяжелющим (килограммов 100) пневматическим гайковертом закручивать гайки блока цилиндров. Гайковерт был восьмиствольным, кажется, и одновременно крутил все гайки, которые мне наживляли остановкой раньше. Такой вес был неподъёмным и гайковерт свисал на цепи с потолка, аки маятник. Я всем телом наваливался на него, вдавливал головки ключей в гайки и нажимал курок. При достижении определенного усилия затягивания гайковерт останавливался и начинал стрелять как пулемёт. И так раз за разом. Каждая остановка около минуты и ты должен успеть, потому что если не успеешь, то конвейер остановят и на тебя начнет орать мастер, который контролирует процесс и который жмет кулаком огромную красную кнопку, чтобы остановить конвейер по вине нерасторопного работяги. Естественно, такая гонка сказывалась на качестве выпускаемой продукции, сами понимаете, негативным образом. При мне рабочий, что вкручивает шпильки блока цилиндров, обнаружил, что ему не нарезали резьбу в блоке. Из-под конвейера появилась… кувалда, которой эту шпильку просто забили на место, как гвоздь. No comments.
А ещё мне повезло от начала до конца проследить цепочку хищения двигателя. Дело было так. Конвейер сделал очередную остановку. Когда шёл какой-то неустранимый на месте брак, несколько мужиков быстро снимали мотор с захвата и оставляли специальному мастеру, который этот брак исправлял и потом двигатель дальше уходил на сборку. Так и в этот раз, мотор сняли, но почему-то быстро разобрали. Потом подъехал погрузчик, открыл капот, откинув сидение, туда быстро закинули разобранный мотор и погрузчик умчался. Вечером, когда я вышел из проходной, то переходил грузовую ЖД-ветку от нашего завода. Из ворот выехал тепловоз, без вагонов, пересёк улицу, зашёл в рощицу поглубже и остановился. К нему подскочили несколько мужиков, открыли дверь моторного отсека тепловоза и вытащили оттуда, полагаю, тот самый двигатель. Его быстро погрузили в стоящую в кустах легковушку и все разъехались. Вот так безномерной ещё двигатель ушёл кому-то в дело.
Мой бас пришел недели на три позже срока и не белый (таких в наличии не оказалось), а черный, с белой накладкой. Куда деваться, пришлось взять такой. Вот так, летом 1997 года у меня появился Fender Standard Jazz Bass, производства Мексика. Этот инструмент до сих пор у меня и на сегодняшний день ему уже 28 лет!
Усилия Крона не пропали даром, ему удалось помирить нас с Лярымом. Как-то я зашел на огонек к Крону, а там сидит Костя. Они смотрели без звука какой-то фильм про войну и в два голоса озвучивали происходящее на экране. В их переводе диалоги были примерно такие:
— Привет, бабка! Шнапс, кура, яйки есть? Почем помидоры? – Причём это с грузинским акцентом, а не с немецким.
— Какие помидоры, милок? Нету помидоров. Есть арбузы, афганские… — И так далее. Сидят и ржут сами с себя. Как выяснилось позже, Лярым стал активным тусовщиком на «Спортивной», постоянно там тусил, знал всех и все знали его. Пил он по-прежнему много, но случались у него просветления, как в этот раз.
Крон же познакомился с какой-то журналисткой и она навела его на группу "Ак Йондоз". Они играли вроде как башкирскую музыку, но решили полностью сменить стиль, назвались "Acid-jazz" и решили играть джазовые стандарты. Для Крона это был хороший шаг от подземного перехода к игре в приличных местах и с приличными людьми. Вот так, шаг за шагом он шёл к профессиональной сцене. Он уже оставил к тому времени ударную установку и полностью переключился на перкуссионные инструменты – конги, колокольчики, треугольники, маракасы. Его захватили джаз и латино.
Шопен тоже нашёл себе забаву и устроился бас-гитаристом в какую-то группу. Он потом принес мне записи, сделанные на студии, которая была у этой группы и я позавидовал качеству записи и удивился тому, как Шопен стал играть. Так он не играл ещё никогда в жизни.
Лишь я оставался не у дел. Мои лучшие друзья все пристроились, где-то играют, а я...
Я впал в депрессию.
_______________________
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ >