Старая трёхкомнатная квартира на четвёртом этаже хранила память о трёх десятилетиях жизни их семьи. Дима медленно провёл рукой по выцветшим обоям в прихожей — мама всё собиралась их переклеить, но так и не успела. На полке стояли потёртые тапочки — его, Виктора и мамины, аккуратные, с цветочками, будто она вот-вот выйдет из кухни в своём любимом фартуке.
В воздухе ещё витал едва уловимый запах валерьянки, смешанный с ароматом осенних яблок — последних, что мама успела купить на рынке. Они так и лежали в вазе на кухне, будто ожидая её возвращения.
Дима машинально поправил покосившуюся фотографию на стене — они с Виктором в детстве, улыбающиеся, с удочками на речке. Память услужливо подбросила картинку того дня: жара, стрекот кузнечиков, Витька учит его насаживать червяка...
— Отдай квартиру, брат... — голос Виктора, хриплый от ярости, вернул его в реальность. Старший брат стоял, упершись руками в дверной косяк, его обычно аккуратная рубашка выбилась из брюк, а в покрасневших глазах читалось отчаяние.
"Совсем как тогда", — пронеслось в голове у Димы. Он помнил этот взгляд — пятнадцать лет назад, когда Виктор впервые пришёл домой за полночь, пьяный и потерянный...
— Витенька, что с тобой? — мама тогда не спала всю ночь, ждала у окна. — Всё нормально, ма... Всё будет хорошо... Но не было. Потом начали приходить какие-то люди, требовать деньги. Мама плакала по ночам, думая, что никто не слышит. А Дима слышал, лежал в своей комнате, прижимая к груди плюшевого медведя — последний подарок от брата перед тем, как всё покатилось под откос... ]
— Витя, давай поговорим спокойно, — Дима попытался положить руку брату на плечо, но тот резко отстранился. От него пахло дождём и той же горечью, что и пятнадцать лет назад.
— Спокойно?! — Виктор горько усмехнулся. Его кулак с силой впечатался в стену, старые обои вздрогнули, и ещё одна фотография съехала набок — новогодняя, где они все втроём у ёлки...
— Дед Мороз, а ты правда-правда настоящий? — четырёхлетний Дима дёргал за рукав красной шубы, пытливо заглядывая в глаза через накладную бороду. — Конечно, настоящий! — басил Виктор, подмигивая маме. — А ну-ка, что ты заказывал в письме? — Велосипед! Только маленький, двухколёсный... — Дима, — шептала мама, — может большой трёхколёсный? Ты ещё маленький... — Нет, мам! Витя обещал научить меня кататься на двухколёсном! Правда ведь, Дед Мороз?
— Сорок дней не прошло, как мама умерла, а ты уже здесь хозяйничаешь! — голос Виктора дрожал. — Эта квартира всегда была моей, слышишь? МОЕЙ!
Дима прошёл на кухню — сердце их дома, где столько всего было пережито. Старый круглый стол, покрытый клеёнкой в цветочек, помнил и радости, и горести. Здесь мама пекла свои знаменитые пирожки с капустой, здесь же они впервые услышали от неё страшный диагноз...
Дима машинально провёл рукой по столешнице — несколько царапин на клеёнке, след от горячей сковородки, который они с Виктором пытались замаскировать, чтобы мама не заметила...
— Вить, по документам квартира записана на меня, — он старался говорить мягко, хотя внутри всё переворачивалось. — Мама так решила.
— Мам, зачем? — пятнадцатилетний Дима не понимал, почему его ведут к нотариусу. — Так надо, сынок, — в её глазах стояли слёзы. — Витя... он сейчас не в себе. Я должна защитить вас обоих. — От чего защитить? — От беды, малыш. От большой беды...
— Решила она! — Виктор в отчаянии опустился на старый кухонный табурет, тот самый, что скрипел ещё в их детстве. — А ты знаешь, почему она так решила? Знаешь?!
На плите стояла мамина любимая эмалированная кастрюля с отбитым краешком. Дима помнил, как она отказывалась её выбрасывать: "В ней борщ получается особенный, с душой..."
— Я тогда был молод, глуп... — Виктор говорил глухо, словно каждое слово давалось ему с трудом. — Казино, карты... Думал, вот он — шанс разбогатеть. А потом долги, угрозы...
— Где деньги, Витя? — мама сидела на кухне, постаревшая за одну ночь. — Я достану, мам! Клянусь, я всё верну! — Чем достанешь? — она впервые повысила на него голос. — Квартирой хочешь расплатиться? А мы с Димой куда? — Мамочка... — он упал перед ней на колени, заплакал как маленький. — Прости, сынок. Но я должна спасти хотя бы крышу над головой...
— Связался не с теми людьми, наделал долгов, — продолжал Виктор. — А теперь... теперь я всё исправил. У меня своя фирма, я встал на ноги. Но эта квартира... она как заноза в сердце. Понимаешь?
Дима подошёл к окну. Во дворе всё так же стояла старая берёза, под которой они с братом когда-то закопали "клад" — жестяную коробку с "сокровищами": стеклянными шариками, солдатиками и их детскими клятвами быть всегда вместе...
— Помнишь, как ты учил меня кататься на велосипеде? — тихо спросил он, не оборачиваясь.
— Не бойся, я держу! — Виктор бежал рядом, придерживая велосипед. — Не отпускай, Витя! Обещай! — Никогда не отпущу, малыш... Грохот падения, ободранное колено, слёзы. И сильные руки брата, несущие его домой. — Ты же обещал держать... — Прости, братишка. Но иногда нужно падать, чтобы научиться подниматься.
— При чём здесь велосипед? — в голосе Виктора прорезалась усталость, но Дима заметил, как дрогнул уголок его рта — он тоже вспомнил.
На подоконнике стоял старый фикус — единственное растение, пережившее все их семейные драмы. Мама называла его "хранителем дома". Листья чуть колыхались от сквозняка, словно кивая каким-то своим мыслям.
— А помнишь, как ты защитил меня в школе? — Дима повернулся к брату. — Тогда, в восьмом классе...
] — Эй, очкарик! — старшеклассники зажали его в угол школьного двора. — Витя!!! — отчаянный крик. И вдруг — словно вихрь ворвался во двор. Виктор, в костюме после важной встречи, раскидал обидчиков как котят. — Если хоть пальцем тронете моего брата... — Прости, что сорвал твои переговоры, — всхлипывал потом Дима. — Глупый, — Виктор взъерошил ему волосы. — Ты важнее любых переговоров.
— Прекрати... — Виктор встал, подошёл к серванту. За стеклом поблёскивали мамины чашки — тонкий фарфор с золотой каёмочкой. Праздничный сервиз, который доставали только по особым случаям.
— Знаешь, — Дима достал чашки, — давай выпьем чаю. Как раньше...
Пока закипал чайник — тот самый, со свистком, который они подарили маме на последний день рождения — Дима достал из верхнего шкафчика пожелтевшую от времени папку.
— Я нашёл это вчера, — он протянул брату конверт. На нём маминым почерком было выведено: "Моим мальчикам".
Виктор взял письмо. Руки его дрожали, когда он разворачивал тонкий лист.
— Мама, что ты пишешь? — Дима заглянул в комнату. Она быстро спрятала бумаги: — Ничего особенного, сынок. Просто... иногда нужно оставить слова для будущего. — Какого будущего? — Когда вам с Витей они будут очень нужны...
"Мои дорогие мальчики..." — начал читать Виктор, но голос его сорвался. Дима налил чай в мамины чашки — аромат заполнил кухню, смешиваясь с запахом осени за окном и воспоминаниями, которые, казалось, пропитали сами стены.
"Мои дорогие мальчики, Если вы читаете это письмо, значит, меня уже нет рядом. И, наверное, вы уже успели поссориться из-за квартиры..."
Виктор прервался, сжал пальцами переносицу. За окном начал накрапывать дождь — как тогда, в день маминых похорон.
— Мам, не уходи... — шептал Виктор, стоя у больничной кровати. — Витенька, — она с трудом подняла руку, погладила его по щеке. — Береги Диму. И себя береги... — Я всё исправлю, слышишь? Всё будет как раньше! — Уже всё исправлено, сынок. Ты стал таким, каким я всегда тебя видела...
"Витенька, прости меня за то решение. Я знаю, как тебе было больно и обидно. Но я не могла поступить иначе — ты был словно в тумане тогда, не видел, куда идёшь. Я должна была защитить тебя — от тебя самого."
Дима смотрел, как по щеке брата скатилась слеза. Такая же одинокая, как тогда, пятнадцать лет назад, когда Виктор впервые пришёл просить прощения...
— Мам, я завязал. Клянусь, больше никогда... — Тише, сынок. Главное — ты вернулся. — Но квартира... — Это просто стены, Витя. Главное — то, что внутри нас.
"Димочка, я переписала квартиру на тебя не потому, что любила больше. А потому что верила: когда-нибудь вы с братом сами решите, как правильно. Вы ведь всегда были не просто братьями — лучшими друзьями."
Старые ходики на стене — подарок ещё от бабушки — мерно отсчитывали время. Тик-так, тик-так... Словно само время замедлило свой бег, давая братьям возможность всё осмыслить.
"Я хочу, чтобы вы знали: главное наследство не в стенах и документах. Оно — в той любви, которая всегда была между вами. Не дайте ей погибнуть из-за денег и обид.
Помните тот Новый год, когда ёлка упала прямо во время праздничного ужина? Вы не ругались, не искали виноватого — просто вместе подняли её, поправили игрушки и продолжили праздновать. Вот так и сейчас — просто поднимите то, что упало, и продолжайте жить. Вместе.
Я всегда буду с вами, мои родные. В каждой чашке чая, выпитой за этим столом. В каждой фотографии на стенах. В каждом восходе, который вы встретите, глядя в окно моей... нашей кухни.
Любящая вас, мама."
Виктор отложил письмо, его пальцы всё ещё подрагивали. За окном дождь усилился, барабаня по карнизу знакомую с детства мелодию. В такие вечера мама всегда заваривала им какао с маршмеллоу...
— Мальчики, идите греться! — её голос из кухни. — Мам, мы уже большие для какао! — это Виктор, тогда старшеклассник. — Глупости! Для маминого какао никто не бывает слишком большим... И они сидели втроём, слушали дождь, и было так уютно, так правильно...
— Знаешь, что самое страшное? — вдруг тихо произнёс Виктор, обхватив ладонями горячую чашку. — Я ведь даже не про квартиру злился все эти годы. А про то, что мама... она как будто перестала в меня верить тогда.
Дима поднялся, открыл верхний шкафчик — там, за банками с крупами, всё ещё стояла жестяная банка с какао. И пакетик маршмеллоу — мама всегда держала запас, "на случай если мальчики зайдут".
— Она никогда не переставала в тебя верить, — Дима начал готовить какао по маминому рецепту. — Помнишь, как она хвасталась соседям, когда ты свою фирму открыл? "Мой Витенька, он всегда был особенным..."
— Анна Петровна, вы представляете? Мой старшенький теперь директор! — мамин голос звенел от гордости. — Я же говорила, что он справится! — Везёт вам, Мария Степановна, с сыновьями... — Не везёт — они у меня просто золотые. Оба.
Запах какао наполнил кухню, смешиваясь с ароматом дождя и воспоминаний. Виктор прикрыл глаза: — Господи, совсем как в детстве...
— А помнишь, — Дима поставил перед братом дымящуюся кружку, — как мы с тобой тайком съели все маршмеллоу из её запасов? А потом...
— ...написали записку "Это были мыши"! — неожиданно рассмеялся Виктор. — А она сделала вид, что поверила...
Они замолчали, глядя на плавающие в какао белые подушечки маршмеллоу. Где-то в глубине квартиры тикали старые часы, отсчитывая новое время — время без мамы, но, может быть, время нового начала для них обоих.
— Дим, — Виктор поставил пустую чашку, на дне остались следы какао, совсем как в детстве, — помнишь тот "клад", что мы закопали под берёзой?
— Жестяную коробку с "сокровищами"? — улыбнулся Дима. — Там ещё была наша клятва, написанная химическим карандашом...
— Мы, братья Виктор и Дмитрий, торжественно клянёмся... — десятилетний Дима старательно выводил буквы. — Давай дальше я, — Витя забрал карандаш. — "...всегда защищать друг друга и никогда не предавать!" — И скрепим кровью! — предложил Дима. — Обойдёмся без крови, мелкий. Мама нас убьёт, если увидит порезы...
Виктор тяжело поднялся, подошёл к окну. Старая берёза всё так же шумела под дождём, роняя последние осенние листья.
— Знаешь, — он прислонился лбом к холодному стеклу, — я ведь нарушил ту клятву. Не защитил тебя тогда... от себя самого.
Дима встал рядом с братом. В отражении оконного стекла они снова показались себе мальчишками — только теперь с седыми висками и морщинками у глаз.
— Ты ошибаешься, Вить, — тихо сказал он. — Ты защитил. Когда признал свои ошибки, когда начал всё заново... Это тоже защита — показать младшему брату, что из любой ямы можно выбраться.
В прихожей зазвонил телефон — старый, с диском, который мама отказывалась менять. "У него такой родной голос", — говорила она. Но никто не пошёл снимать трубку. Казалось кощунством прерывать этот момент.
— Знаешь что, — Дима решительно повернулся к брату, — давай сделаем так...
— Мам, а как определить, что решение правильное? — спросил как-то маленький Дима. — Очень просто, сынок. Если после него на душе становится легко и спокойно — значит, всё правильно.
— Квартира останется нашим общим домом. Здесь всегда будет место для тебя, для твоих детей... Это не моя квартира, Вить. Это наша память. Наше убежище. Наш маяк.
Виктор резко обернулся, в глазах блеснули слёзы: — Дим, я не могу... Это слишком...
— Можешь, — твёрдо сказал Дима. — Потому что иначе мама нам обоим этого не простит. Помнишь, как она любила говорить?
— "Мои мальчики — моё самое большое богатство", — одновременно произнесли они и рассмеялись.
Вечер медленно опускался на город, окутывая старый дом уютными сумерками. В кухне братья всё ещё стояли у окна, глядя, как последние лучи солнца пробиваются сквозь дождевую завесу.
— Смотри, — Виктор кивнул на радугу, неожиданно появившуюся над домами, — прямо как тогда...
— Мама, мама! Радуга! — маленький Дима прыгал у окна. — Это небо улыбается, — говорила она, обнимая обоих сыновей. — Когда на душе светло даже сквозь дождь — обязательно появляется радуга.
Дима достал из серванта последнюю мамину фотографию — она сидела на этой самой кухне, улыбающаяся, в своём любимом синем платье, а за окном точно такая же радуга...
— Знаешь, — Виктор осторожно взял фотографию, — я теперь каждое утро с ней разговариваю. Рассказываю, как дела, спрашиваю совета...
— И она отвечает? — тихо спросил Дима.
— Всегда, — Виктор улыбнулся сквозь слёзы. — В шелесте листьев, в звоне чашек, в запахе пирогов из соседней квартиры... Она везде, Димка. И особенно здесь, — он обвёл взглядом кухню.
Они помолчали, слушая, как затихает дождь. В этой тишине словно растворились все обиды, все претензии, вся боль прошедших лет.
— Останешься сегодня? — спросил Дима. — Посмотрим старые альбомы, повспоминаем...
— Останусь, — кивнул Виктор. — Знаешь, я тут подумал... Может, обои всё-таки поменяем? Мама ведь хотела...
— Только не голубые, — улыбнулся Дима, — она их терпеть не могла.
— Помню. "Голубые обои — это для больницы, а дома должно быть тепло..."
Они снова замолчали, но это было уже другое молчание — уютное, родное, как в детстве, когда они с мамой пили чай с вареньем и слушали дождь.
За окном окончательно стемнело. Дима включил старый торшер — его жёлтый свет окутал кухню тёплым сиянием. На стене качнулась фотография — та самая, с удочками, — словно мама погладила её невидимой рукой.
— С днём рождения, мам, — вдруг тихо сказал Виктор.
Дима удивлённо поднял глаза — точно, сегодня же шестое октября...
— Знаешь, — Виктор положил руку брату на плечо, — она ведь всё правильно сделала. Как всегда.
— Как всегда, — эхом отозвался Дима.
А в старых ходиках что-то щёлкнуло, и они вдруг заиграли мелодию — ту самую, любимую мамину песенку, которую механизм не исполнял уже много лет.
И обоим показалось, что мама улыбается им — из каждого угла этой старой квартиры, из каждого воспоминания, из каждой фотографии на стенах. Улыбается и шепчет: "Мои мальчики... Наконец-то вы снова вместе..."