Особая благодарность за воспоминания:
Артуру КРОНУ Серовскому
< НАЧАЛО ТУТ
1994 год подходил к концу. Мы, как музыканты, чувствовали себя вполне сносно. Наступивший Новый 1995-й ничего нового не принёс. Но вокруг, в стране театр абсурда усиливался. В апреле меня пригласили в кабинет к начальнику цеха и в один день уволили. Причина была интересна и поучительна в плане нравов, царивших тогда. Да и сейчас они мало чем отличаются.
Я уже упоминал, что на заводе, где мы с матушкой трудились, стали задерживать зарплату. Сильно задерживать. В семье нас было трое и жить стало тяжело — два человека из троих перестали получать зарплаты. Выручал огород, картошка и прочие сельскохозяйственные культуры, выращиваемые нами. Мама моя, как человек, любящий справедливость, стала подбивать работников нашего цеха к забастовке. На неё вышли какие-то бонзы из профсоюза, подтянулась пресса, толпа выхлестнула на площадь перед заводом и стала требовать выхода руководства предприятия к народу. Руководство откровенно перепугалось и выйти отказалось. На стачку пришли из "Вечерней Уфы", пришли и представители зарождавшейся Компартии России. Маму мою "подняли на баррикады", она взлетела вверх на фоне народного негодования и вступила даже в КПРФ по их приглашению. А меня, как её сына и поддержавшего бучу человека выпихнули с завода на улицу. Маму тронуть побоялись, но через какое-то время предложили выйти на пенсию на полтора года раньше. Мама подумала и ушла. Такая вот история.
Через мамины новые связи мне предложили работу экспедитором в газету «Вечерняя Уфа», возить печатную продукцию по республике, но я прикинул график, понял, что музыка уйдёт на второй план и отказался. Примерно в те дни произошёл следующий показательный момент.
Иду вечером домой, помню, что темно уже было. Захожу в подъезд, лифт не работает. Иду пешком на свой шестой этаж и на тёмной площадке между пятым и шестым от стены отделяется чёрная тень.
- Привет.
- П...привет. - То, что тень поздоровалась, а не набросилась молча, было уже неплохим знаком. Я пригляделся и увидел смутно знакомого парня. Он представился и сказал:
- Мы виделись на собрании Компартии, помнишь?
- А... да! - Я вспомнил его, наконец.
Был как-то случай, когда мама позвала меня составить ей компанию и сходить на сходку партийцев. В лучших традициях большевиков сбор проходил на конспиративной квартире. Помню лишь тусклое, пыльное освещение и такие же пыльные речёвки. Собралось человек 10-12, что там решалось я не помню, мне было не интересно. Мама, кстати, после этого собрания тоже с ними дел больше никаких не имела. Так вот, там была какая-то шишка из партийцев и его сын. Вот это его сын сейчас и вышел из тени в освещённый луной пятачок площадки.
- У меня к тебе есть дело. - Начал он.
- Какое?
- Нашей организации нужны компьютеры. У нас их нет, но мы знаем, у кого они есть. Сигнализации там нет, нужны надёжные люди, кто возьмёт нечестно нажитое на народе имущество и обратит его в пользу народа. Я скажу адрес.
- Ты что, предлагаешь мне кражу?
- Это не кража, а экспроприация. Это буржуи, понимаешь?
Я помолчал полминуты.
- А ты пойдёшь?
- Нет, я руководитель акции и...
- То есть: меня берут, я сажусь, а ты чистенький останешься...
- Да не будут они шум поднимать! Эти компьютеры ворованные!
- Слышь, иди на ... Ещё раз тут увижу, я...
С тех пор у меня стойкое недоверие к этим ребятам. Понятно, что мутная пена тогда подняла всяких уродов, какие-то моральные принципы исчезли, будто их и не бывало. Вот ещё один показательный случай того времени.
Иду от Аркаши-Шопена домой. У нас был такой полузакрытый микрорайон, одни девятиэтажки 80-х годов постройки. Район полузакрытый не из-за элитности, а чисто из-за его географического расположения - он не транзитный, идти дальше некуда. И вот топаю я домой и меня по внутридворовому проезду обгоняет пожарная машина со сверкающими маячками. Ускоряю шаг и вижу, что спустя метров 30-40 машина почти останавливается и коротко включает сирену. Я успел её догнать и вижу, как перед машиной неспешно идёт Артур, мой сосед с первого этажа. С ним шло ещё несколько человек, девчонки вроде какие-то были и они совершали такой променад по улице. Артур был на год младше меня, мы даже дружили какое-то время, соседи же. Потом он занялся карате-киокусинкай, там его заприметили братки и мой друг стал рэкетиром, выбивающим деньги у торговцев в недавно открывшемся рынке в Сипайлово. У Артура очень быстро появилась вишнёвая "девятка" и он считал себя очень крутым. Он даже нам, как группе предлагал "крышу", но получил вежливый отказ.
- Баран, уйди с дороги! - В громкую связь сказали из пожарной машины и практически бампером согнали его с пути. Пожарка прикатила к школе и встала там. Ничего страшного в школе произойти не успело, затушили сами без пожарных. Артур подошёл к машине и спросил:
- Кто тут бараном меня назвал?
Люди, сбежавшиеся на сверкающую синими маячками машину повернулись к новой сцене и это спасло пожарного. Артур был двухметрового роста, имел длинные ноги и руки и я знал, как он умеет ими махать. Его оппонент едва доставал макушкой в каске ему до подбородка. Артур ушатал бы его с одного удара любимой им "вертушки". Он уже встал в стойку, на полусогнутых ногах, с подобранными на уровне груди кулаками, но толпа свидетелей ему была помехой.
- Живи. - Бросил он надменно и медленно ушёл. Вскоре он сядет и больше я его никогда не увижу. Понятно, что не пожарный был причиной. Работа.
Вдруг пропал Борька и перестал появляться на репетициях. Я звонил ему домой, трубку брала Анна Кирилловна, его бабушка, у которой он жил и та отвечала, что Боря болен. После нескольких таких ответов я решил съездить к болезному другу и выяснить, как его самочувствие. Дверь мне открыл сам Борька. Его было не узнать – глаза бегали, он был бледен, слаб. Мне он сказал, что спускался по лестнице у подъезда, поскользнулся и сломал себе ногу. Или вывихнул, не помню уже.
— Ну ладно, Борь, выздоравливай! Все пройдет! А потом снова поищем гитариста, найдем же…
— Нет, я больше не буду играть. Я устал, извини. Это окончательное решение, я всё обдумал.
Вот так не стало группы «Ойкумена». Я не понимал борино решение, вроде всё было нормально, но друг объяснять свои мотивы не стал. Я в расстроенных чувствах пошел к Шопену, поделиться бедой. Мы сидели у него на кухне и думали, что делать дальше. По факту, из музыкантов мы остались вдвоём. Басист и барабанщик и оба не самого лучшего качества. Материала своего нет, музыкантов нет. С горя, по-моему, у нас была какая-то попытка привлечь кого-то из студентов Сельхоза, к нам часто заглядывали на звуки разные люди и были даже пара-тройка человек, которые делали это чаще других и даже допускались поглазеть репетицию. Ничего путного, к сожалению, из этого не вышло. Не было среди них ни авторов, ни нормальных вокалистов.
Вот так неожиданно и бесславно закончилась история группы «Ойкумена».
Делать было нечего. Репетиции, как таковые, прекратились. Не было у меня больше знакомых, кто играл музыку, кого можно было пригласить в состав. Я варился в собственном соку и никаких связей, знакомств в сфере уфимского шоу-бизнеса не завёл. Глядя на такое положение дел резко понизили посещаемость Курт с Шопеном и активировались двое – Антон "Крейзи", который часто приходил на наши репетиции ещё со времён группы «Л.О.М.» и Артур, Шопеновский братишка, паренёк 15-ти лет. Их обоих интересовали барабаны и я согласился на их просьбу помочь им в этом деле.
Показывал, что знал сам, брал гитару и играл, чтобы под мой аккомпанемент они могли немного постучать. Крейзи, взявший себе новое прозвище Нэцке, кардинально отличался от Артура как характером, так и манерой игры. Если Нэцке был хард-рокер, то Артур явно тяготел к джаз-року.
Артур хорошо сдружился с Лярымом и они много времени стали проводить вместе. Оба обладали незаурядным чувством юмора, чем всегда меня веселили. Как пример могу привести один эпизод. Нэцке в то время работал, насколько я помню, водителем самосвала ЗиЛ-555, виделись мы не так часто, жил он в противоположной части города на ДОКе и в один из визитов он оставил мне тонкую книжку. Антон увлёкся религиозной литературой и называлась книжка что-то типа «Бранные слова и вера».
— На, почитай, а потом Артуру передай.
Я с интересом прочёл брошюру и при первой же встрече протянул её Артуру, на что незамедлительно прозвучал вопрос:
— Зачем она мне? Что, на ДОКе слышно, как я тут матерюсь?
Я всё ещё был безработным, производство в стране дышало на ладан, устроиться куда-либо было проблемой. Я натаскивал друзей в барабанном деле, как в один из дней вдруг пришел Серёга-Лом и привел с собой парнишку.
— Я тут услышал, что Боря ушёл из вашей группы. – Серёга показал на своего товарища. – Это Денис, он же Лоб. У него очень хорошие песни. Послушайте, может что и выйдет у вас.
И мы попробовали. По сути, это был возврат во времена группы «Л.О.М.», те же «болезные» песни. Болезные потому, что показывали отношение автора к поднимаемой проблеме, что, в общем-то, и есть одно из определений рок-музыки. У Лба действительно были неплохие песни, интересная манера петь, слегка сиплым голосом. Мне понравилось и мы решили играть вместе. Я снова (и на этот раз окончательно!) взялся за бас-гитару. Игра Нэцке, насколько я помню, Лбу не понравилась и из двух кандидатов единогласно был выбран Артур. Мы сделали пару репетиций, но пришел тов. Бурцев, поводил очами, а потом изрек, что, поскольку «единственный из вас студент нашего института с вами не играет, то вы и вовсе чужие для нас люди. Освободите помещение».
Нам ничего не оставалось делать, как растащить весь аппарат по домам. Все мелочи и ударную установку мы утащили ко мне, а усилитель и колонки потащили к Курту. Но долго дома мы не просидели – Денис договорился с ДК завода резино-технических изделий и нас вселили в пустующий кабинет.
После сравнительно коротких, но ёмких дебатов группу решено было назвать «Посторонним В…». По-моему, это Дэн придумал. Мы репетировали втроём, Дэн, Артур и я. Репетиции отличались какой-то прохладцей, все трое были непритёрты друг к другу и в первую очередь как друзья. Дэн принес буквально пару песен, мы сделали их, но ближе началу лета он стал не приходить на репетиции, причем без предупреждений. Мы с Артуром сидели и ждали его, а потом просто уходили. Выяснилось, что Дэн взял и уехал с друзьями отдыхать на Павловку (водохранилище в Башкирии). Потом такое повторилось второй раз. Я не стал разбираться и без предупреждения с помощью Курта, Лярыма, Нэцке и Артура вывез весь аппарат к себе домой. ДК располагался всего в двух остановках от моей и мы за раз засунули всё на заднюю площадку полупустого трамвая РВЗ-6.
Артур сидел на сидении и колотил педалькой в бас-барабан, мы чего-то вопили козлетонами и высадились прежде, чем кто-то успел возмутиться. С Дэном с тех пор если мы и встречались, то исключительно случайно. Моя музыкальная деятельность полностью прекратилась, все разбрелись по своим углам.
Так закончилась весна и началось лето. Как-то ко мне пришел Нэцке и неожиданно позвал на репетицию в подростковый клуб «Апельсин». Делать было особо нечего и я согласился. Там, в большой светлой комнате с ударной установкой и усилителями нас встретили ещё два человека и Нэцке нас познакомил. Вокалист Андрей Маслов и басист Сергей Зимин. А Нэцке – ударник! Да ладно! Вот молодец! Когда успел только. Ребята рассказали мне суть дела.
У них должен был состояться концерт, то ли в пионерлагере каком, то ли ещё где, а гитарист неожиданно свалил из группы. Серёга Зимин может поиграть на гитаре, освободив место басиста. И поскольку я не обременен никакими обязанностями в какой-либо группе, не хочу ли я войти в их состав?
Я попросил их сыграть программу, а сам сел на стул и стал слушать. Песни мне не понравились, хотя сыграно было неплохо. Я отметил для себя некоторые интересные басовые ходы и ответил, что "ребята, я отыграю с вами концерт, без проблем, но уж извините, это будет разовое мероприятие, ищите пока басиста на постоянку". Вот так я впервые оказался в клубе «Апельсин» и вошел сессионником в группу «Фортуна».
Песни писал у них Андрей, он же и вокалист. Я переделал все басовые партии Серёги, оставив лишь те куски, что мне понравились. По-моему, ребята впечатлились, ибо после концерта, состоявшегося буквально через неделю-две они сказали, что напоследок хотели бы запечатлеть программу на магнитофон, для будущего басиста, если я не возражаю. Он как раз и придёт с магнитофоном их писать. Я не возражал.
Так я познакомился с Димой Ивановым, у которого было прозвище Бруно Старк. В ответ на мой вопрос он сказал, что Старк это в честь Ричарда Старки и спросил, известно ли мне, кто это такой.
— Ринго! – Ответил я, ибо был адептом религии «The Beatles». На этой почве мы быстро подружились. Бруно принес в «Апельсин» свой двухкассетник «Нота», на которую мы и записали несколько песен. Я показал на прощанье какие-то свои ходы и удалился восвояси. Как мне думалось – навсегда.
От нечего делать я решил, что раз у всех есть прозвища, то и у Артура оно должно быть, не нарушать же традиций! Я долго перебирал в уме существительные, пока случайно не придумал КронШтейн. Сокращенно можно Крон. Или Штейн. Озвучил эту идею Артуру и ему понравилось. Так он и стал у нас Кроном.
Лето принесло нам новые знакомства. Резеда, девушка нашего Ёрри, уехавшего на ПМЖ на Дальний Восток, время от времени приходила к нам и мы обменивались новостями. И в один из таких визитов она сказала, что у неё есть подруга, которой рассказала про нас и той стало жутко интересно на нас посмотреть и познакомиться. Так у нас в компании появилась Людмила. Буквально в первый же визит к нам мы сообщили им, что на днях собираемся в Шопенхауз и приглашаем их поехать с нами.
Присоединившиеся к нашей тусовке КронШтейн и Лярым внесли свою долю весёлых безумств. Ещё перед поездкой мы с парнями договорились устроить что-то типа маскарада, кто на что горазд и когда собрались толпой в назначенное время на автобусной остановке, то с удивлением увидели стоящих в сторонке Резеду и Люду. Не думали, что они столь бесстрашны ехать с полузнакомыми парнями куда-то на дачу. Погода как-то испортилась, но настроение наше было отличным, а Крон и Лярым стояли и тихонько над чем-то посмеивались. На мой вопрос КронШтейн сказал всем отвернуться и не подглядывать. Это было интересно и мы все отвернулись.
— Можно! – Сказал Крон и все повернулись в его сторону. Он стоял к нам спиной, но тут же развернулся и мы отшатнулись – его белки глаз раздулись до неимоверных размеров, словно вот-вот выпадут из орбит, были покрыты кровяными жилками, а зрачки сузились почти до точки. Дополняла всё это оскаленная гримаса, словно по нашему другу пропустили ток высокого напряжения. Ужас, одним словом! Не сразу до нас дошло, что глаза не настоящие. Оказалось, что Крон нашел дома старую погремушку, вынул пластмассовый шарик из неё. Он был склеен из двух половинок и Артур аккуратно его разобрал по клеевому шву. Отверстия от крепления пришлись как зрачки нельзя, а красный фломастер добавил подробностей в виде кровяных прожилок. Сии «очи» держались на лице по принципу монокля, чем удачно подсказали зверскую гримасу – это была необходимость, чтобы очи держались.
Когда до нас дошло, ужас сменился громовым хохотом, таким, что на нас сердито посмотрела мамаша, которая держала за руку мелкую дочку. Крон стоял к ней спиной и она не могла видеть, что нас так развеселило. Я тут же тихонько сказал Крону резко обернуться назад. Тётку как ветром сдуло, её бедная, ничего не понимающая дочка просто летела по воздуху вслед за перепуганной мамашей.
А наши поездки в Шопенхауз на какое-то время превратились в маскарад. Соседи Крона и Шопена диву давались, наблюдая, как по участку бродит чувак в полной химзащите с противогазом (Лярым), Безумный Пучеглаз с пластикой Человека-Паука, на тот момент нам неизвестного (Крон), подтянутый SS-овец с надменным взглядом (я), Врач-мумия и прочие персонажи. Матушке братьев даже как-то доложили, что «у них там театр какой-то». Люда с Резедой потом ещё несколько раз ездили с нами в "Шопенхауз", а один из нашей тусовки даже начал встречаться с Людой. Но здесь повествование не о личной жизни уважаемых и любимых моих друзей, так что все такие подробности давайте останутся за кадром. Людмилка, очень интеллигентная девушка, настолько нами впечатлилась, что сказала, что напишет о нас книгу. К сожалению, книгу она так и не написала, а так было бы интересно её почитать — наверняка она была бы лучше написана, чем эта.
Поскольку ничем особо я занят не был, то всё время занимался на бас-гитаре, сочиняя какие-то новые для себя ходы, снимая чужие басовые партии. Много занимался и это принесло свои результаты. Крон тоже времени даром не терял, пропадал в подземном переходе на Спортивной. Тогда там было тусовое место, какое-то подобие питерского Сайгона, где рано или поздно можно было встретить всех его завсегдатаев. Игралась музыка, пелись песни, все это временами разгонялось ментами. Крон раздобыл себе маленькие ужасные конги, то ли от установки «Энгельс», то ли «РосМузИмпорт», то ли ранний прибалтийский «RMIF» и подыгрывал на них всем подряд. Вот так он понял, что перкуссия ему ближе, чем ударная установка, но, как хороший музыкант, занимался и играл и на одном и на другом. Именно в этом переходе у него завязались знакомства, тусовка, туда же он подтянул Лярыма. Я несколько раз приходил туда, но как-то не прижился, не мое это было. Я не считал это чем-либо серьезным и даже как-то пристыдил Крона, мол, чем ты занимаешься? Но он, похоже, четко представлял, чего хочет от жизни и следовал намеченному плану.
А моими частыми гостями стал Саша Коновалов с другом. Прошлой осенью он пробовался гитаристом к нам в «Ойкумену», а сейчас играл дуэтом со своим другом, которого звал просто Петрович. Они несколько раз приходили на наши репетиции в Сельхоз, а сейчас мы просто сдружились. Я, бывало, слушал их, давал какие-то советы.
Настала ранняя осень и у Шопена с Кроном возникла проблема.
— Иштван, в общем, такие вот дела… Мы переезжаем. – Сообщил мне Шопен.
— Как?
— Да вот так! – И он рассказал мне историю, которая была бы забавной, если бы случилась не с моим другом и его семьей. Времена были трудные, Ирина Васильевна, его мама крутилась как могла и переезд был связан именно с этим. Обмен с доплатой.
— И куда вы? – Я расстроился, Шопен был моим самым давним другом, мы дружили со второго класса, столько пережили вместе…
— На Айскую. Там тоже трехкомнатная, только поменьше. А, как у тебя квартира, точно такая же!
— Ну, это не так далеко отсюда…не худший вариант.
— Ну да… Слушай… А ты ремонт в квартире умеешь делать? Мама хочет ремонт сделать перед переездом, нам 10 дней дали. Поможешь?
— Да конечно помогу.
И мы вдвоем с Шопеном приступили к ремонту. Я всё равно сидел без работы, а Ирина Васильевна нас кормила, поила. Строчка Цоя «Наше будущее – туман» была как нельзя кстати для меня: работы нет, группы нет, друг сваливает в соседний район, что делать дальше было непонятно. Тетя Ира занималась тем, что собирала вещи в освобождаемой квартире, а мы красили окна и двери. По сути, нам должен был помогать Крон, но он постоянно отмазывался от работ. Я стыдил его, говорил, что это их квартира, что ему тут жить и прочую возбудительную для совести фигню – он быстренько выносил мусор или делал какую-то простую работу и исчезал быстрее мухи.
Без лишней суеты, но не теряя времени, мы за десять дней сделали полный ремонт в трёшке, с поклейкой обоев, побелкой потолков, покраской окон, дверей и полов. Собрали на переезд всех друзей, кого могли: Нэцке, Лярым, Курт, Шопен, Крон и я. Загрузили бортовой ЗиЛ-130 и сделали первый рейс. Мы тряслись в кузове, а поверх вещей положили форму покойного отца Шопена и Артура – майора милиции. Мы уже ехали по Революционной и когда нам осталось повернуть во двор, я увидел маленький стихийный рыночек возле магазина. Грузовик въехал во двор, я быстро нацепил фуражку, китель, спрыгнул с грузовика и бегом помчался к рынку. Бабки, увидев меня, схватили свои петрушки, укропы, соленья-варенья и рванули вдоль улицы. Осталась только одна бабка, которая дернулась было, но осталась, пристально и настороженно глядя на меня. Я подумал, что она просто замешкалась, а сейчас уже поздно бежать, но она сказала:
— А ты не милиционер.
— Это почему? – Спросил я строгим голосом. – Так, гражданочка…
— Да больно молод ты для майора. – Усмехнулась она: — У меня сын в милиции, постарше тебя будет, а лейтенант. Да и волосы длинные у тебя, не по уставу.
Остальные бабки, чертыхаясь, снова заняли свой пост. Я рассмеялся и пошел к своим, которые стояли в стороне и ржали.
Вот так Шопен с Кроном переехали на новое место жительства.
Нэцке помог мне с поиском работы и сообщил, что на заводе, где он работает слесарем КИПиА, нужен ещё один человек в лабораторию. Я естественно согласился и рванул на собеседование, где из проходной вышел его непосредственный начальник. Он спросил меня, где я работал и кем, на что я ответил, что монтажником электронных радио-элементов на «сороковом заводе». «Сороковой» был типичным «ящиком», то есть, как сейчас принято говорить, предприятием ВПК – военно-промышленного комплекса. Я уже упоминал про 12-15 лет гарантии на наши изделия, высочайшие требования к монтажу и сборке, военная приёмка, белые халаты и шапочки, браслеты заземления на запястье и подписки о неразглашении в течение 10 лет. И любой работник с «сорокового» считался белой костью. Меня приняли безоговорочно.
Теперь мне предстояло вставать в шесть утра и ездить к 7:40 на другой конец города. Транспорт в Уфе в то время был только городской, ходил с перебоями и я садился в первый попавшийся. Если повезет – 26й автобус, длинный маршрут как раз до проходной. Но часто я ехал на трамваях, меняя иной раз 2, а то и 3 маршрута. Поговорку «лучше плохо ехать, чем хорошо стоять» я выучил именно тогда.
Работа была непыльная. Слесарь контрольно-измерительных приборов и автоматики, КИПиА. В нашу с Антоном задачу входило взять с нашего склада приборы регулирования, измерения и записи температурных режимов, приходящие к нам на поверку со всего завода, водрузить на стол, подключить, промыть спиртом контакты реохордов, и проверить точность показаний, задавая их эталонным прибором. Если всё в порядке, берем следующий и делаем то же самое. Если нет, чиним, а потом всё вместе сдаем приёмщице, которая следит за стрелкой прибора и эталоном. Кроме нас с Нэцке там работал мужик (ну как мужик, лет 30-35), Васькин Иван. Они вдвоем быстро обучили меня всем премудростям работы и вскоре я вовсю копался в начинке этих самых КСП-3 и прочих аппаратов. В некоторые из них заряжалась пачка гофрированной бумаги, с сеткой шагом 2,5 мм, которая медленно двигалась в окне самописца, фиксируя время и температуру. Я потом набрал кучу этих пачек бумаги, потому что было удобно делать из них блокнотики, а так же рисовать печатные платы для всяких примочек, за изготовление которых я взялся с новой силой. Ещё бы, работаю с паяльником (таким же, как на родном «сороковом», есть элементная база для ремонта аппаратуры, в соседней комнате имеется фрезерный, токарный и сверлильный станки. Вскоре я освоил токарный и проблема изготовления крутявок для примочек отпала сама собой. Материал мы собирали по всему заводу, заглядывая во все щели.
Начальник по фамилии Зайцев оказался отличным мужиком. Узнав, что у меня и у Антона всего второй разряд, за несколько месяцев постепенно поднял его до пятого, чтобы зарплата была побольше. Работой нас не перегружал и вскоре у нас выработалась норма – один прибор в день. Остальное время мы могли тратить на свои нужды, чем с удовольствием пользовались. Вход в нашу лабораторию был на кодовом замке, опасаться более высокого начальства мы и не думали.
Поскольку я снова стал зарабатывать, появились деньги, то решил поменять бас. Нашел объявление в «Из рук в руки» о продаже некой «Jolana Iris Bass» и пошёл на встречу с продавцом. Было немного стремно, потому что встречу он назначил на улице и проверить электронную часть инструмента я бы не смог. Продавец оказался каким-то чернокнижником. Он был в длинном черном кожаном плаще и с ногтями, покрашенными черной нитрокраской. Я не помню, было ли уже в ходу в то время понятие «гот», но это был именно он. Расчехлили гитару, она чем-то напоминала телекастер, маломензурная, с почти гитарным расстоянием между струнами. Я настроил её, подергал струны, посмотрел гриф и купил. Уже дома понял, что не прогадал – «Ириска» звучала почти как фирмА! Так я приобрел новый инструмент, а бас-скрипку я разобрал и покрасил акварелью под кирпичную кладку. Сверху покрыл лаком и получился поистине панковский инструмент, который решил оставить для акустик. Вдруг в акустике захотим поиграть, а тут полуакстический бас есть, хоть на природу с ним езжай.
Летние поездки Крона по турбазам неожиданно принесли ещё одно полезное знакомство. Это были два парня, Азат и Артем. Азат был руководителем кружка киносъемки, а Артём был одним из его учеников. Сравнительно недавно они перешли с кинокамер на видео и что-то снимали на турбазе, где и познакомились с Кроном. Ребят выгоняли из одного детского клуба и давали место в только что отстроенном. Они хотели сделать там что-то типа небольшого павильона и студии и у них возникли вопросы по звуку. Так они вышли на меня, по рекомендации КронШтейна. Я тут же уловил все выгоды от такого знакомства и предложил им помощь в постройке студии, убедив в том, что приличная студия должна иметь приличный звук с профессиональной озвучкой, а не с микрофонов камер. Что нужна будет для этого от них всего лишь аппаратная с окном, а весь аппарат будет мой. Что согласен быть их звукачом, при условии, что в свободное время мы сможем там писать музыку и у меня будет ассистент — Курт. Они согласились и я возликовал – сбудется моя мечта и у нас будет своя студия звукозаписи, с окном, тамбуром и прочими прелестями настоящей студии.
Это оказался новый жилой дом, весь подвал которого был отдан под клуб детского творчества. И одна из комнат была отдана Азату под его кружок. Мы прикинули примерный план и я слегка приуныл, площадь помещения оказалась недостаточной для того, чтобы её ещё и разгораживать. Азат, как руководитель, приоритет видел за преподаванием операторского мастерства, ему был нужен класс, со столами, телевизорами и аппаратурой для монтажа. Я согласился на то, что тамбура не будет, лишь бы крохотная аппаратная, пусть всего лишь влезет большой стол и пара стульев. И окно.
На этом мы договорились, строить всё нужно было своими силами, какие-то финансы даст клуб. Пока я прикидывал, что и как делать, взгляд наткнулся на стопку книг на полу, сверху которой лежала старая книга, годов 60-х с названием типа «Основы операторского мастерства». Я попросил её у Азата и прочел несколько раз от корки до корки. Меня настолько захватил рассказ о планах, зависимости движения камеры и логики повествования и прочих премудростях, что мне захотелось поучаствовать в съёмках.
Впереди маячили интересные перспективы и дела, места для уныния не было вовсе. Правда со студией всё пошло наперекосяк – несмотря на наши планы Азат сам сделал перепланировку помещения и то, что я увидел, повергло меня в легкий шок. Артём вместе с остальными учениками буквально из палок и фанеры настолько несуразно и криво выстроили перегородку, что я сразу понял, что ловить здесь особо нечего и ничего серьёзнее детского творчества тут не получится. Контакты с ребятами я сохранил, но в студии больше не появился.
Артём, кстати, захотел выкупить у меня бас-скрипку. Я вполне доверял человеку и отдал ему инструмент раньше, чем получил деньги. Человек хочет учиться играть на басу, похвально. Но подошёл срок уплаты части долга, Артём исчез. Я подождал какое-то время и стал его искать. Сначала он обещал что "вот-вот, скоро", а потом и вовсе пропал. Как-то мы шли втроём с Шопеном и Куртом мимо двора, где жил Артём и я решил, раз уж мы тут, то почему бы и не навестить товарища. Дверь открыла его мама и сказала, что они с отцом уехали по делам. Мы вышли во двор и тут въезжает какая-то машина и там искомый человек. Артём вышел, с потупленным взглядом, мы поздоровались с его отцом и тот ушёл в дом.
- Артём, ну как так? Ты ж обещал, что с деньгами проблем не будет, я тебе даже под честное слово бас отдал, а ты прячешься теперь?
- Ну, понимаешь...
И тут вылетает на улицу его отец. Как выяснилось, мать увидев троих незнакомых парней в чёрном, перепугалась, времена-то какие были. Отец довольно быстро разобрался в деле, выслушав меня.
- Да, инструмент у нас дома. Так, Артём сейчас работает со мной. Я прослежу, чтобы он выплатил за инструмент. А с тобой я ещё поговорю. - И утащил сына чуть ли не за шиворот домой.
Деньги мне и правда выплатили довольно скоро.
Так закончился 1995 год. Лярым устроился работать ночным сторожем в обувную мастерскую на Зорге, которую мы прозвали «Аяк», что по-башкирски «нога». Крон приходил туда чуть ли не каждую ночь и они тусили там вдвоём, занимаясь всякой фигнёй, типа музицирования.
Я тоже был приглашен на посиделку, прихватил с собой бутылочку какого-то веселящего напитка и во время распития сего элексира меня посетила мысль, а не замахнуться ли нашей тусовке на съёмки своего художественного фильма. Ребята с камерами есть, надо поговорить с ними. Обсудили втроём, что можно было бы снять и тезисно набросали примерный скелет повествования. При встрече рассказал Азату идею, ему понравилось и он выставил условие – они снимают, монтируют и прочее, а с нас сценарий. Ну и естественно все мы – актеры.
Следующая ночная посиделка в Аяке была уже с размахом. Было накуплено вина и собралось полтусовки. Поскольку мероприятие ожидалось творческим, то я даже приоделся в веселенький черно-белый пиджак в мелкую клеточку, чтобы соответствовать высокому званию сценариста. Мы оккупировали зал, в котором работали мастера, там были кресла, столы, и вообще довольно уютно. Если коротко, то задумка фильма была такая.
Есть друзья (которых играть будем мы). Все разные, со своими характерами, но очень дружные. И вот, как-то раз, перемещаясь всей толпой из пункта А в пункт Б, они были обманным путем похищены и заключены в каком-то подвале человеком, который представился им как доктор Маниак. И сей доктор начнет ставить над тусовкой психологические эксперименты, цель которых разрушить дружеские связи, разобщить, заставить предать. Все держались, понимая, что только в этом их спасение, но в конце-концов не выдерживает самый младший (его должен был играть Крон). Он в обмен на какие-то послабления предает друзей и… Всех отпускают на свободу. Эксперимент закончен, доктор Маниак допишет свою диссертацию, а друзья выйдут на ночную улицу, оказавшись в каком-то сквере, молча постоят и ни говоря ни слова друг другу уйдут в темноту каждый по своей дорожке.
Оставалось только обрести всё в красивую оболочку, диалоги, сцены. Мы наперебой предлагали варианты, обсуждали их, ставили сценки. Вдруг в дверь постучали. Лярым пошел к двери, а зашел в сопровождении двух милиционеров. Я, сидя за маленьким столиком, на котором писал в толстую тетрадь, успел убрать с него бутылку с ромом. Менты обвели взглядом нашу пёструю компанию и поинтересовались, что мы тут все делаем на охраняемом объекте. Не знаю почему, но я ответил голосом Горбачёва:
— Да мы тут, знаете ли, творческой работой занимаемся.
— Юмористы, что ли?
— Ну, во всяких жанрах работаем. Сейчас пишем сценарий, видите тетрадь?
Менты придирчиво посмотрели на мой костюм, увидели, что все реально сидят в креслах, всё чинно и благородно, позвали Лярыма в сторону и вышли в фойе. Через минуту Лярым вбежал обратно, схватил бутылку и снова убежал. Когда вернулся, рассказал, что менты сказали, чёрт с вами, сидите, но чтобы тихо. Если через час снова будут проходить мимо и услышат хоть писк, то заберут всех в отделение. Лярым налил им по рюмке рома и сказал, что нормальные пацаны, им тоже холодно вот так ходить по улицам.
Так мы собирались ещё несколько раз, но ментов больше не видели. А вот Лярым стал вести себя все неадекватнее и неадекватнее. Крон расскажет мне потом, что Лярым начал спиваться, пил всё время, как мог. Последний раз мы пришли в Аяк и посреди писательской вечеринки Лярым ни с того, ни с сего вдруг взял кастрюлю с макаронами, которую принес из дома Крон, и надел ему на голову. Наступила резкая тишина. Макароны вываливались из кастрюли каким-то сюрреалистичным дождем, Крон молча снял кастрюлю с головы и поставил её на стол. Меня поразило то, что он ни полслова не сказал Лярыму. А тот вдруг встал и начал громить мастерскую. Мы набросились на него всей толпой и только так смогли завалить его на пол. Но как только мы его отпустили, то погром продолжился с новой силой. Пришлось его снова завалить, как кабана, связать ему руки-ноги и бросить в подсобке на тахту. Убрались, замели следы нашего пребывания. Я не помню, кто развязывал Лярыма, по-моему мы все ушли, остался лишь Крон, как самый близкий его друг. Но в Аяке мы больше не собирались.
Уже ближе к концу зимы Нэцке сообщил мне, что их «Фортуна» развалилась и Бруно хочет со мной поговорить. Из группы ушёл вокалист и автор Андрей Маслов, а вслед за ним и Серега Зимин, который по слухам собрал свою группу. Помещение в «Апельсине» оставалось на Бруно и Нэцке, они искали недостающих музыкантов, никого не нашли и решили предложить мне, хотя и помнили, что я не хотел с ними играть. К тому времени я уже истосковался по музыке. Бруно хотел перейти на соло-гитару, освободив мне место басиста. Так я снова оказался в рядах «Фортуны», до кучи притянув ещё Курта и Шопена.
К сожалению, но среди собравшихся всё равно не было человека, кто смог бы быть вокалистом и писать песни. Поэтому мы разместили объявление в газету, а сами пока играли всё подряд. Мысли, чтобы стать кавер-группой и на людях исполнять со сцены чужой репертуар у нас даже не возникала. Только своё!
Работа над будущим фильмом тоже шла своим чередом, но не так быстро, как хотелось бы. Вот-вот наступит май, а мы решили, что это самое лучшее время для начала съёмок. Яркие краски весны должны были запечатлеться на плёнку, как надежда на лучшее. По сюжету, мы играли сами себя, даже все реальные прозвища оставляли и факты из жизни. Единственно, у нас не было претендента на роль доктора Маниака, это должен был быть солидный и старше нас человек. Но в первых сценах его и не было. Остальное всё равно сниматься будет в помещении, кроме сцены выхода из заточения – это нам представлялось поздней осенью, по первому снегу. Так драматичнее картинка.
Азат дал добро на съёмку и мы втроем, я, Крон и Лярым, который к тому времени притормозил с алкоголем, искали место для съёмок первой сцены - сбора тусовки. Наше обычное место, остановка автобуса, было не кинематографично и мы нашли более интересное для кадра - памятник Борцам Революции, так же известный старым жителям города как "Без пяти". Потому что там три революционера в очень динамичной позе смотрят в сторону магазина.
Особенно удобно было тусоваться позади памятника, а при желании можно было вскарабкаться на плечи красноармейцам.
Мы тщательно выбрали, где будут те или иные сцены, откуда кто будет подходить, каким планом снимать, вплоть до раскадровки сделали. И когда 9 мая началась сама съёмка, то Азат и Артём даже не успевали задуматься, что снимают. Это вызвало недовольство у Азата, потому что мы влезли в производство, а он считал (и вероятно небеспочвенно), что опытнее нас. Но мы убили несколько дней на натуре, прикидывая планы. Даже сценка реальных братских отношений была включена, когда Шопен дает поджопник Крону за то, что тот слишком медленно идёт.
Потом отсняли короткие кадры перемещения до дачи. Расположились, Азат решил снять пару песен в нашем исполнении. Выбрали нашу старую «Дети инженера Гарина», мы все сидели на полу в доме, я с Шопеном играли на гитарах, я пел, Крон на бонгах, а все остальные подпевали. Вторую решили сыграть на улице, было тепло и солнечно и символично было бы цоевскую «Весну» сделать. На том и порешили, а Лярым включил импровизацию и внезапно влез в кадр в одних семейках, изобразив кота, пересекая кадр на четвереньках на словах «о чём поют в моем дворе кошки». Улыбки у нас были неподдельные в кадре!
По сюжету мы проводим там культурно время, шашлык, гитары, песни, вино, беседы (как всегда, впрочем), но Азат остаться не мог и уехал, оставив Артёму вторую камеру. Тот и снимал всё остальное. И вот мы уже отсняли, начали просто болтать и пить. Это была одна из первых поездок, когда кроме вина взяли водку. Лярым пил только её. И под утро, когда меня стало рубить и я сказал что всё, спать, он начал меня трясти и тащить снимать. Он был очень пьян, я отмахивался, потому что устал и алкоголь и просто нечего снимать уже до завтра. Яркая вспышка разделила мою жизнь на две части — Лярым сгреб меня за грудки и кулаком ударил в лицо.
Дальше со мной была истерика. Я не мог поверить в случившееся. До этого момента я был, наверное, слишком идеальных взглядов на дружбу. В нашей компании всегда царило взаимоуважение. Я прекрасно помню, как Нэцке мог начать шикать на соседей, привлекая внимание на оратора, потому что было уважение к говорившему. Так всегда было, у всех. Мы делились всем, что было. Мы не пытались вылезти вперед. Мы были уверены друг в друге. И тут…
Лярым потом пытался извиниться, приходил ко мне домой, уговаривал продолжить съёмку фильма – у меня как оборвало. Это не гордость была, не уязвлённое самолюбие, нет. Просто рухнул один из главных столпов в моей жизни – дружба.
Материалы у ребят мы забрали на двух VHS кассетах и продолжать работу не стали. Монтаж сделали сами с Куртом у него дома, на двух видеомагнитофонах. Сначала выписали в тетрадку тайминги нужных кадров, а потом очень быстро, чтобы записывающий магнитофон не снялся с паузы, перематывали кассеты на нужный участок и кусок за куском писали на чистую кассету. На удивление получилось хорошее цельное видео. Почти документальный фильм про нашу тусовку, кусок из нашей жизни, 1996 год, молодые, весёлые, беззаботные.
Крон пытался помирить меня с Лярымом, но я упёртый и помирились мы лишь спустя почти год. Но это всё в следующей части.
__________________________________
ПРОДОЛЖЕНИЕ >