В 1991 году мне было четыре года. И падение Советского Союза в основном прошло мимо моего сознания. Всё, что я помню, это разговоры родителей, состоявшие из бесконечных вопросов в воздух: "Что будет? Что будет?"
Предупреждение! Дальше бессвязные размышления и бесполезные рефлексии. Текст навеян воспоминаниями, которые нахлынули на автора в процессе написания предыдущей истории.
Вот этой вот:
Да ещё помню очень резкую отповедь отца бабушке. Тогда, чтобы поговорить с родней, которая внезапно оказалась в другой стране (немыслимо! Россия - и вдруг другая страна! Для Востока У. граница окончательно стала границей, наверное только к середине девяностых) надо было идти на переговорный пункт и заказывать звонок. Помните эти кабины с тяжёлыми стеклянными дверьми? И серые телефонные аппараты на стене, а рядом узенькая полочка, чтоб можно было пристроить блокнот и что-то записать...
Бабушка рыдала в трубку:
- А вдруг в.о.й.на? Приезжайте! У нас погреб, у нас огород. Одну в.о.й ну уже тут отсиделись, и ещё одну пересидим.
- Мама! Какая в.о.й.на? Ты в своём уме? Русские с русскими не во.ю.ют! - Кричал в трубку папа.
- Ой, сынок, а в семнадцатом что было? А? Бабушку спроси! Кто мог подумать? А? Кто мог подумать, что она станет коммунисткой, а её братья белогвардейцами?
- Мама! Уймись! Мы никуда не поедем.
Мы не поехали. Мы остались. Папа метался с работы на работу, зарплату то просто не платили, то чтоб не копить долги перед работниками, добровольно-принудительно заставляли месяц за месяцем писать заявления об отпуске за свой счёт... Он искал подработки, то находил, то нет.
Помню, как мама ждала посылок от бабушек. Они слали картошку и варенье, иногда постное масло и ириски "Золотой ключик". Однажды посылка пришла с банками, расколоченными вдребезги. Мама плакала над ящиком, на каждой стенке которого было написано большими буквами "СТЕКЛО!".
Я помню магазин "Универсам", куда мы с мамой ходили за хлебом. Огромную очередь на два хвоста: самая длинная за белым, покороче за серым. Иногда образовывался ещё один коротенький хвостик - за чёрным. Полупустые полки и вечно злые продавщицы с одинаковым макияжем (коричневый контур вокруг губ, розовая помада внутри контура, перламутровые тени, жирные стрелки и брови, нарисованные чёрным карандашом):
- Женщина, что значит сто пятьдесят грамм колбасы? Вам, может, сразу на бутерброд кусочек?
А сбоку от универсама вечно стоял раскладной деревянный столик, где корейцы продавали морковь, свёклу и капусту по-корейски в смешных целлофановых трубочках, перемотанных нитками. Потом, двадцать лет спустя я случайно узнала, что они просто где-то достали огромное количество целлофановых оболочек для сосисок и использовали их как порционную упаковку.
Однажды мы шли в тот самый Универсам, как обычно, дворами через квартал. В последнем дворе перед магазином стояли два солдатика. Я в свои четвре-пять лет ещё не очень хорошо понимала оттенки возрастов. Но глядя на них чётко понимала, что это ещё не "дяди". Это были два парнишки, которые дождавшись, пока мы подойдём на близкое расстояние, очень тихо и с явным стыдом попросили мою маму:
- Тётя, дайте на хлебушек, пожалуйста.
Сколько им было? Восемнадцать? Девятнадцать? А моей маме - двадцать пять.
- Извините, ребята, самим мало, у меня ребёнок. - Ответила им мама.
Очередь, как всегда была на полмагазина. Мы шли назад с буханкой хлеба (иногда бывало так, что больше одной буханки в руки не давали). Эти парнишки стояли на том же месте. Они отвели взгляд, когда мы проходили мимо. А мама вдруг достала хлеб и отдала им:
- Возьмите!
У меня сейчас слёзы наворачиваются, когда я вспоминаю, как они вмиг разломали несчастный кирпичик пополам и накинулись на него. Не жуя, огромными кусками, они глотали этот серый хлеб, а мама заплакала, глядя на них. И дома вечером она говорила папе:
- Нет хлеба, я мальчишкам отдала, ты представляешь, какие они голодные?
На кафедре военной подготовке ряд занятий у нас вела женщина-поеподавательница. Военврач. Я вспомнила эту историю и спросила её, как такое могло быть?
- Могло, - грустно ответила она. - В девяностые очень плохо было с довольствием. Пайки были очень скудные, солдаты практически голодали. Если в части командиры допускали дедовщину, и у новобранцев старослужащие отбирали еду, то... Мне приходилось лечить мальчишек с дистрофией. Ну, как лечить... Просто кормили их в санчасти. Так что, охотно верю, что эти парни ушли в самоволку от голода. Скорее всего, они откуда-то издалека были, а посылки из дома у них отбирали.
Помню и ещё случай. Это было воскресенье. Папа как раз получил зарплату (!) и ушёл на рынок со списком покупок. Вернулся через полчаса.
- Что так быстро? Забыл что-то? - Окликнула его мама из кухни.
- Да нет... Я вот... Только не ругайся... - Он стоял с таким виноватым видом, что мама всплеснула руками:
- Обокрали? - Тогда карманников было очень много. Вытаскивали из карманов, резали куртки, сумки и пакеты, самые наглые не гнушались и попросту отобрать где-нибудь в подворотне.
- Ннет.. Я вот... Купил. - И он показал кипу старых газет.
- Газеты? Ты с ума сошел? Или это цыгане? - Про цыган тогда тоже ходило много страшилок, отчасти имевших под собой основание. Мою маму один раз чуть не обворовала прямо в квартире цыганка, реально вогнав её в транс. Тогда ситуацию спасла соседка, которая очень кстати вышла из квартиры, и не растерявшись, подняла шум.
- Нет. Я, только не ругайся...
Дальше он сбивчиво рассказывал, как дошёл до рынка, пошёл по аллее, ведущей ко входу. Там тогда стояли и продавали всякое люди, пытавшиеся хоть какую-то копейку этим выручить. И он буквально наткнулся взглядом на старого-старого дедушку. Совсем седого, с прямой спиной. Он стоял, опираясь на палку, а перед ним на покрывальце лежали стопки газет, жёлтых ещё советских.
- Сынок, возьми газетку, авось в хозяйстве пригодится. Хоть окна в зиму заклеить.
Папа смотрел на него. На ветхий костюм, дрожащие пальцы, слезящиеся глаза.
- Знаешь, я не смог пойти дальше. Там вот возле самого входа в рынок вечно толкутся попрошайки. Перегаром воняют, за руки хватают, клянчат... А он не милостыню просил. Он честно пытался заработать на хлеб. Я подумал, что он уже, наверное, всё из дома давно вынес, раз кроме газет ничего не осталось. По возрасту - ветеран. Может, уже и ордена с голоду продал. И... Я... Я просто взял связку газет, сунул ему в руку деньги и ушёл. Быстро ушёл, чтоб он меня не догнал.
Мама вздохнула. При том, что она достойная дочь Донны Бабулиты, на тот раз она не сказала ничего, кроме одной фразы:
- Ну, что ж... Зато теперь есть, чем кошачий туалет застилать. Пусть только попробует хоть раз мимо на.с.сать за такие деньги.
И в то же самое время у моих родителей были друзья, быстро и очень сильно (к несчастью ненадолго) разбогатевшие. Я помню, как у них в гостях меня спрашивали, с какой икрой я буду бутерброд, красной или чёрной. И хоть я не помню вкуса чёрной, но помню, что красная мне нравилась больше.
А когда пришло время идти в школу, родители слегка поднапряглись и отправили меня в ту, что считалась одной из самых престижных в городе. И за одним из учеников почти год приезжал белый лимузин. А среди моих сопараллельников были те, кого возили на мерседесах, а после каникул они рассказывали, как съездили во Францию (тогда это было прямо поветрие какое-то среди новых русских нашего города - обязательно побывать в Париже, хоть автобусным туром и одним днём, но без Франции прям незачем жить на белом свете).
А в школе на соседнем квартале в то самое время упала в голодный обморок прямо на уроке учительница.
Шахтёры ходили пешком в Киев - за справедливостью. Не нашли. Мои воспоминания про бензин для скорой помощи под предыдущей историей подтвердила одна из читательниц.
Когда начались веерные отключения электричества, я научилась мыться холодной водой и есть ледяной суп, потому что мы жили в доме с электроплитами. А уроки в школе сокращали,чтоб вторая смена заканчивалась до темна.
Однажды я при свечах рисовала стенгазету. Получилось вполне симпатично. Утром, уже при свете дня я увидела, насколько она на самом деле корявая. Но делать нечего, пришлось нести и вешать, что получилось. Хочу заметить, что моя стенгазета была не самой корявой среди остальных, которые также рисовались при свечах.
Я любила читать, а мама требовала, чтобы я ложилась спать пораньше и не транжирила свечи. Тогда я стала собирать стекавший парафин, топить его в маленькой кастрюльке и делать новые свечки с фитилями из скрученных швейных ниток. Они быстро прогорали, давали много копоти, иногда просто разваливались, но зато я страшно гордилась своей находчивостью.
И в один ужасный учебный год в нашей замечательной престижной школе зимой не было отопления. Не помню, по какой причине. Но зато помню, что ручки периодически переставали писать, от того что в них застывала паста. Дома в то самое время мы спали в тёплой одежде под пуховыми одеялами, которые отдала бабушка, оставив себе только пуховую перину:
- В мэнэ газ е. И печка. Якшо на газ грошей нэ будэ, печку затоплю.
Я тогда не задумывалась, почему мир так устроен. Почему на дне рождения у одноклассника меня угощают запечёным осетром (целиком! С головой, плавниками и хвостом. Я так и не смогла заставить себя его попробовать. Мне было жалко его острую грустную мордочку), а мама подружки из соседнего подъезда суёт нам луковые котлеты. Реально луковые, практически из одного лука. Я всё принимала таким, как оно было, не рассуждая. И не понимая, почему взрослые всё время такие озабоченные и серьёзные. Я жила в придуманных мной историях, где летали драконы и космические корабли.
Единственное, что меня ранило в самое сердце, до слёз, так это то, что мне чётко объяснили раз и навсегда: настоящей фирменной Барби не будет. Вот этот русский аналог "Кристина" - да. Вот эта китайская семейка - да. Фирма́ - извини, нет.
Если меня спросить, было ли моё детство счастливым?
Однозначно - да! Санки и горки зимой, костры из листьев по осени, лазить по крышам гаражей, деревьям, заброшенным стройкам, бросать карбид в воду (у кого ещё в школе взрывали унитаз в туалете?), рассказывать страшилки, смотреть американские фильмы, а потом играть в увиденное во дворе... Вышибалы, скакалки, прятки. Я была записана в две библиотеки, ездила на конюшню, имела лучших в мире друзей. А лето? Вигвамы, индейцы, озеро и речка, походы в лес, тысячи книг в дедушкиной комнате.
Это родители работали, думая, как собрать меня в школу и чем накормить. Это бабушка переживала, что я расту слишком быстро и на одежду уходит слишком много денег.
Они все умудрились пронести мимо меня трудности и заботы их взрослой жизни так, что я росла, не считая себя хоть в чём-то ущемлённой или недополучившей какие-то блага.
Только в 2015 году я задумалась о том, что и как они думали и чувствовали в девяностые. Мне самой весь тот год после возвращения домой приходилось реально считать копейки. Я писала список продуктов на месяц, без которых не обойтись: детское питание, потом молоко на кашу (манную! Мой старший, как только распробовал манку, сразу же отказался наотрез от всех этих "пять злаков с бананом"), картошка, растительное масло, пшеничная крупа, мороженые белорусские окорочка (дешевле них были только мороженые белорусские сардельки), серый социальный хлеб... Я считала всё. Плюс оплата коммунальных платежей. Плюс проезд на работу.
- Мама, а ты тоже вот так пасьянс каждый месяц раскладывала из денег, думая, как все дыры заткнуть?
- Было такое. А было, что и пасьянс не из чего было разложить. Тогда ждали посылку. Если только картошка, то будет варёная. Если ещё и масла бутылка, то раз варёная, раз жареная...
- Я не помню, чтоб мы голодные сидели.
- Мы не сидели. Бабушки посылками выручали. А потом, когда посылки стало дорого отправлять, мы уже, к счастью, и сами могли справиться.
Папа недавно вдруг вспомнил молодость.
- Как мы все жили? Мы были молодые и здоровые. Мы знали, что нам надо вырастить детей. Мы зубами вгрызались в жизнь. Эээ, - тут он оскалился, - видишь, клыки какие стёртые? Это всё они - пррроклятые святые девяностые.
Следующая история: