Телефон зазвонил чуть раньше семи утра. До этого с сестрой давно не разговаривали. Годы обид и отчуждения, которые сейчас вместились в одну фразу:
– Мама в больнице. Ей плохо.
Я молчал, не находя слов. Казалось, сама эта тишина между нами кричала громче любого объяснения.
– Ты вообще меня слышишь? – добавила она, явно сдерживая гнев.
– Да, слышу... Я приеду.
Короткие гудки на том конце линии. И тишина, такая оглушающая, что я впервые за долгое время почувствовал, насколько сильно мы с сестрой отдалились друг от друга.
Когда я подъехал к больнице, солнце только вставало. Я нашёл Иру – её всегда можно было узнать по чуть напряжённой позе, будто она готовилась к атаке.
– Как она? – спросил я.
– Стабильно плохо, – коротко ответила она, даже не повернув голову.
Я не знал, что сказать.
Мы молчали, как чужие. Хотя когда-то, лет пятнадцать назад, могли болтать обо всём ночи напролёт. А теперь между нами – пропасть, вырытая обидами, словами, что нельзя забрать обратно, и годами, которые никто не захотел склеивать.
Мама спала, её лицо выглядело уставшим, но всё равно родным. Я долго смотрел на неё, вспоминая, как она в детстве обнимала нас обоих перед сном, как угощала горячими оладьями с малиновым вареньем, как всегда, находила слова, чтобы остановить наши детские ссоры.
– Она ждала тебя, – тихо сказала Ира, но в её голосе я уловил укол.
– И ты решила сообщить об этом, когда уже всё плохо? – не сдержался я.
– А ты когда в последний раз звонил? Пять лет назад? Или шесть?
Её слова резанули по живому.
Я ушёл, бродил по городу. Воспоминал детство: Ира вечно тянула одеяло на себя, я сердился, но всегда уступал. Тогда всё было так просто. А потом началась взрослая жизнь. Она вышла замуж, я переехал. И что-то внутри сломалось. Мы перестали разговаривать.
Почему?
Этот вопрос эхом звучал в голове. Ответа не находилось.
Я вернулся в больницу поздно вечером. На ресепшене сказали, что мама хочет меня видеть.
– Не говорите долго, – добавила медсестра. – Ей нужно отдыхать.
В палате горел приглушённый свет. Мама улыбнулась мне, но улыбка была слабой, как тень прошлого.
– Привет, мой мальчик...
– Привет, мама.
Я сел рядом с ней, взял её руку. Она была такой же мягкой, как я помнил, только холодной.
– Ты почему так долго не приезжал?
Я знал, что этот вопрос рано или поздно прозвучит.
– Я думал, что у меня ещё есть время, – честно ответил я.
Она кивнула.
– Да знаешь, я тоже думала, что у меня ещё есть время…
– Мам, я... Я сожалею. О многом.
Она сжала мою руку.
– Не обо мне беспокойся. Я всегда знала, что ты хороший человек. Но вам с Ирочкой нужно помириться. Вы у меня одно целое, понимаешь? Только вместе вы сильны.
Я кивнул, но в душе ощущал себя мальчишкой, который получил задание, неподъёмное для его возраста.
Ира сидела в коридоре, уткнувшись в телефон. Я сел рядом. Она даже не подняла головы.
– Слушай... Давай попробуем поговорить.
Она удивлённо посмотрела на меня.
– О чём? Мы всё уже сказали друг другу.
– Может, ещё не всё? – ответил я.
– Ты ведь не знаешь, как мне было тяжело, когда тебя не было.
Её голос дрогнул.
– Я не знала, как быть сильной за двоих.
Её слова сжимали горло.
– Прости. Я правда не знал – сказал я, чувствуя, как что-то внутри меня крошится на мелкие осколки.
Той ночью мы разговаривали долго. Мы вспоминали детство, смеялись, злились, обвиняли, прощали. Это был тот самый разговор, который давно должен был состояться.
Маму выписали из больницы. Она выглядела чуть лучше…
– Вы помирились? – спросила она с хитрой улыбкой.
– Помирились, – ответила Ира, сжав мою руку.
Мама улыбнулась, как будто и не было этих лет молчания и обид.
И я понял: в жизни всегда есть последний шанс. Важно только не пройти мимо него.
Мама вернулась домой. Но доктора сказали, что теперь ей нужна постоянная забота, поэтому мы с Ирой договорились, что будем по очереди дежурить.
В дни моего дежурства мы с мамой играли в домино, пересматривали старые семейные альбомы. Она рассказывала истории, которые я раньше почему-то пропускал мимо ушей. Казалось, всё становится на свои места.
Но Ира... Она была странной. Замкнутой.
– Ир, я вижу... Что-то случилось?
Она вскинула на меня глаза, и я заметил, как блеснули слёзы.
– Давай не сейчас, ладно?
Я кивнул. Значит, что-то не так…
В один из вечеров, когда я собирался уходить после своего дежурства, Ира появилась раньше обычного. Её глаза были красными.
– Что случилось? – спросил я, преграждая ей путь в комнату мамы.
– Отойди, – процедила она.
– Нет, пока не скажешь, что происходит.
Она попыталась протиснуться мимо меня, но я держал позицию.
– Муж уходит, доволен? – выпалила она. – Говорит, что устал от моих вечных дежурств здесь, от того, что я постоянно уставшая...
Я замер. Всплыли воспоминания о том, как она познакомила нас с Андреем. Как светились её глаза на свадьбе. Как она всегда защищала его, когда я намекал, что он не пара ей...
– И знаешь, что самое паршивое? – она горько усмехнулась. – Он прав. Я действительно устала. От всего устала. А теперь ещё и ты вернулся, такой правильный, заботливый...
– Ира...
– Нет, помолчи! – она подняла руку. – Знаешь, сколько раз я звонила тебе, когда маме становилось хуже? Когда я не знала, что делать? А ты... ты просто жил своей жизнью где-то там! А теперь вернулся и думаешь, что всё можно исправить?
– Я не думаю, что всё можно исправить, – тихо ответил я. – Но я здесь. И я никуда не ухожу.
– Да? – она засмеялась, но в этом смехе было больше боли, чем веселья. – А что, если я не хочу, чтобы ты был здесь?
В этот момент из комнаты послышался мамин голос:
– Дети? Что у вас там происходит?
Мы застыли, глядя друг на друга. В глазах Иры стояли слёзы.
– Всё хорошо, мам! – крикнула Ира.
Я внимательно посмотрел на сестру. В её взгляде читалась застарелая боль и что-то ещё... страх?
– Знаешь? – я постарался говорить, как можно спокойнее. – Давай выйдем на улицу. Нам нужно поговорить.
– Поговорить? – она снова усмехнулась. – А не поздновато ли?
Мы вышли на улицу. Вечерний воздух был прохладным.
– Ты права, – начал я. – Я не был рядом все эти годы...
– О, только давай без этого благородного раскаяния! – перебила она. – Знаешь, что самое смешное? Когда Андрей сказал, что уходит, я подумала о тебе. Подумала – вот, теперь у меня есть брат, который наконец-то рядом. Но ты... ты ведь снова уедешь, правда?
– Я не...
– Не ври! – она почти кричала. – Я видела, как ты разговариваешь по телефону. Слышала про какой-то важный проект в Москве. Ты уже планируешь свой отъезд, а я... я опять останусь одна!
Я молчал. Она была права – мне действительно предложили руководить новым проектом. И это была возможность, от которой нельзя отказаться.
– Ира, послушай...
– Нет, это ты послушай, – её голос стал ледяным. – Я не буду держать тебя. Уезжай. Делай карьеру. Живи своей жизнью. Но знаешь, что? Больше не возвращайся. Я не хочу снова привыкать к тому, что у меня есть брат, а потом... – она не закончила фразу.
– Ты не можешь решать за меня!
– Могу! – она резко развернулась ко мне. – Потому что это моя жизнь тоже! Это я была здесь все эти годы. Это я видела, как мама плачет по ночам, когда думает, что я не слышу. Это я... – её голос сорвался.
В этот момент зазвонил мой телефон…
– Ну вот, – горько сказала Ира. – Твоя настоящая жизнь зовёт. Иди, ответь. А я пойду к маме. К той, которая действительно нуждается во мне.
Я ответил на звонок. Голос директора московского филиала звучал нетерпеливо:
– Александр, нам нужен ответ сегодня. Контракт уже готов.
– Да, я понимаю... – я задумался: "Тогда, что тебя держит? Это шанс, который выпадает раз в жизни".
Я сбросил звонок, не ответив.
– Всё хорошо? – спросила мама, когда я зашёл.
– Да, – солгал я. – Просто рабочие вопросы.
– Рабочие вопросы? – Ира наконец посмотрела на меня. – Почему не скажешь правду? Почему не расскажешь маме, что снова нас бросаешь?
– Ира! – мамин голос дрогнул.
– А что, разве не так? – Ира встала. – Пусть все знают! Ты ведь уже решил, да? Уедешь в свою Москву, будешь строить карьеру, а мы... мы опять останемся здесь. Как всегда!
– Перестаньте... – прошептала мама.
– Нет, не перестану! – Ира уже кричала. – Пусть он скажет тебе правду! Пусть скажет, что ему плевать на нас! Что его драгоценная карьера важнее всего!
– Ты ничего не понимаешь! – я тоже повысил голос.
– Зато я всё прекрасно понимаю! – она подошла ко мне вплотную. – Знаешь, что я поняла? Что ты трус! Всегда им был! Убегаешь, когда становится сложно. Убежал, когда отец скончался. Убежал, когда маме стало плохо в первый раз. И сейчас убежишь!
– Дети... – мамин голос звучал всё слабее.
– Да, я уеду! – выкрикнул я. – Потому что не могу больше находиться рядом с тобой! Ты превратилась в злобную, озлобленную женщину, которая только и умеет, что обвинять других!
Ира отшатнулась, словно я её ударил:
– Уходи... – тихо сказала она. – Убирайся отсюда.
– Ира, нет... – мама попыталась встать.
– Лежи, мама. – Ира мягко, но твёрдо уложила её обратно. – А ты – уходи. Прямо сейчас. И больше не возвращайся.
– Ты не можешь...
– Могу. Это моя мать, и я не позволю тебе снова причинить ей боль. Уходи!
Я посмотрел на маму. Она лежала с закрытыми глазами, по щекам текли слёзы.
– Прости, мама... – прошептал я и вышел.
Телефон в кармане снова завибрировал. Москва. Новая жизнь. Новое начало. Или новое бегство?
Но ответ я для себя уже знал. Как знал и то, что некоторые мосты нельзя восстановить, как бы сильно этого ни хотелось.
Сел в машину и просто ехал, пока не оказался за городом. Остановился на пустом шоссе, достал телефон и написал ответ директору московского филиала:
"Я согласен. Когда нужно приступать?"
Через неделю я уже был в Москве. Снял квартиру, погрузился в работу с головой. Каждый день начинался с совещаний и заканчивался поздно ночью за ноутбуком. Так было проще – не оставалось времени думать.
Я пытался звонить маме, но трубку всегда брала Ира. "Она спит", "Ей нельзя волноваться" – короткие, сухие ответы, за которыми стояла глухая стена. Через месяц я перестал звонить.
От общих знакомых я узнавал новости. Мама шла на поправку, но медленно. Ира развелась с Андреем – тихо, без скандала. Продала свою квартиру и переехала к маме насовсем. "Она очень изменилась", – сказала мне как-то по телефону моя бывшая одноклассница. – "Знаешь, она даже седеть начала..."
Прошло два года.
Однажды вечером раздался звонок с незнакомого номера.
– Саша... – голос Иры был едва слышен. – Мама скончалась.
Я молчал. В трубке было слышно её дыхание – тяжёлое, прерывистое.
– Но... лучше не приезжай. Она... – Ира запнулась. – Она так и не простила тебя. До последнего ждала, что ты вернёшься. А потом... просто перестала ждать.
– Ира...
– Нет, – оборвала она. – Просто знай – она любила тебя. Даже когда перестала верить, всё равно любила.
Гудки в трубке. Я стоял у окна своей московской квартиры, глядя на ночной город. Где-то внизу спешили люди, ехали машины, кипела жизнь. А я чувствовал себя неживым. Достал телефон, нашёл старую фотографию – единственную, которую забрал из дома. Мы с Ирой на качелях, смеёмся. Мама стоит рядом, держит нас за руки... На глаза навернулись слезы…
На следующее утро после звонка Иры я сидел в своём московском офисе, глядя на экран телефона. Хотелось позвонить, сказать что-то... Но что говорят в таких случаях? Какие слова могут заполнить пустоту двух лет молчания?
На погребение я всё-таки приехал. Стоял далеко, за деревьями, мысленно прощаясь с матерью. Ира была в чёрном, с прямой спиной и совершенно седой головой. Она не плакала. Рядом с ней стояли какие-то люди – наверное, соседи или мамины подруги. Я не узнавал никого.
Когда все разошлись, я подошёл к свежей могиле. Положил цветы – мамины любимые белые хризантемы. В кармане зажужжал телефон – снова работа, снова срочные дела.
– Знаешь, – вдруг услышал я голос Иры за спиной, – она до последнего верила, что мы помиримся.
Я обернулся. Она стояла, обхватив себя руками.
– А я вот больше не верю, – добавила она тихо. – Некоторые вещи нельзя исправить. Даже если очень хочется.
Она развернулась и пошла прочь. А я смотрел ей вслед и понимал, что она права. Иногда прощения не существует. И остаётся только жить с этим – с пустотой внутри и знанием, что некоторые двери закрываются навсегда.
Вечером того же дня я вернулся в Москву. Работа, встречи, проекты – жизнь продолжалась. Только теперь в ней не было ни маминого голоса в телефоне, ни надежды на примирение с сестрой. Осталась только память – и понимание того, что некоторые ошибки невозможно исправить, как бы сильно ты этого ни хотел.
Утром пришло сообщение от Иры: "Я продаю мамин дом. Если хочешь забрать что-то из своих вещей – у тебя неделя."
Я не ответил…
Через месяц я случайно узнал, что Ира переехала куда-то. Новый город, новая жизнь – как когда-то я сам. Может быть, она тоже пыталась убежать от прошлого, от воспоминаний, от боли потери.
А я... я остался в Москве. Работал, строил карьеру, добивался новых высот. Только теперь некому было позвонить и рассказать об успехах. Некому было похвастаться новым повышением. И некому было сказать главное – как я жалею о том, что не нашёл в себе сил остаться тогда, два года назад.
Говорят, время лечит. Но иногда оно просто учит жить с болью, с пустотой внутри. И остаётся только память – о маминой улыбке, о детском смехе сестры, о том времени, когда мы были семьёй.
И где-то глубоко внутри живёт горькое осознание – иногда "прости" это просто слово, которое уже ничего не может изменить.
