Утро выдалось хмурым и промозглым. Екатерина только успела накрыть на стол для позднего воскресного завтрака, когда к͏то-то позвонил в дверь — три резких, настойчивых звонка. Она вздрогнула, разлив кофе на бел͏ую скате͏рть. Темные капли медленно расползались по ткани, словно пред͏сказы͏вая недоброе.
— Кто там? — спросила она, подходя к двери.
Через глазок она увидела знакомый силуэт свекрови — Галины Николаевны.
— Открывай, Катя! — голос свекрови звучал непривычно твердо. — Дело срочное!
Екатерина открыла дверь, машинально поправляя домашний халат. На пороге стояла Галина Николаевна — прямая, как струна, в строгом темно-синем пидж͏аке. В руках она держала папку с документами.
— Доброе утро, — пробормотала Екатерина, но свекровь, не ответив на приветствие, решительно прошла в квартиру.
— Где Алеша? — с͏прашивала она, оглядываясь по сторонам.
— В душе... Что-то случилось?
Галина Николаевна прошла на кухню, положила папку на стол прямо на расползающееся кофейное пятно.
Ее тонкие губы были плотно сжаты, а в глазах была видна какая-то отчаянная решимость.
— Вот что, Катенька, — начала она вдруг нежно, но эта нежность пугала больше, чем крик. — Я долго думала и решила: так будет лучше для всех.
Она раскрыла папку и достала документы.
— Квартира теперь принадлежит мне. Я оформила ее на себя, чтобы избежать возможных проблем.
Екатерина почувствовала, как земля уходит из-под ног. В ушах зазвенело, а во рту пересохло.
— Каких... проблем? — едва слышно спросила она.
В этот момент в кухню вошел Алексей, на ходу вытирая влажные волосы полотенцем. Он замер на пороге, переводя недоуменный взгляд с матери на жену.
— Мама? Что ты здесь делаешь в такую рань?
Галина Николаевна выпрямилась еще сильнее, хотя казалось, что это невозможно.
— А что, я уже и прийти не могу? — В ее голосе зазвучали знакомые обвиняющие нотки. — Вы мне даже лишний раз не звоните! А я ведь вложила сюда деньги, без меня этой квартиры бы не было!
Алексей нахмурился, подошел к столу и взял документы. По мере того как он читал, его лицо менялось: недоумение сменилось удивлением, потом — растерянностью и, наконец, гневом.
— Мама, как... как это возможно? Когда ты это сделала?
Екатерина смотрела на мужа и внутри у нее все холодело. Она знала этот его растерянный взгляд — такой же был у него в детстве на старых фотографиях, где маленький Алеша смотрел на мать снизу вверх, будто она была для него целым миром.
А за окном начинался дождь — мелкий, противный, бьющий в стекла, как будто сама природа аккомпанировала этому безумному утру, перечеркнувшему их привычную жизнь одним росчерком пера в документах, которые теперь лежали на столе, впитывая расплескавшийся кофе.
Галина Николаевна ушла, оставив после себя гнетущую тишину. Только тиканье часов на стене отмеряло секунды этого бесконечного утра. Екатерина механически собирала со стола, то и дело поглядывая на мужа, который сидел, уткнувшись в документы, будто надеялся найти в них какую-то ошибку.
— И долго ты так будешь сидеть? — Ее голос прозвучал резче, чем она хотела. Чашка в руках предательски дрожала.
Алексей поднял глаза — растерянные, какие-то беспомощные:
— Катя, я не понимаю... Тут все по закону. Мама использовала доверенность...
Звон разбившейся чашки заставил его вздрогнуть. Осколки разлетелись по кухонному полу, как их разбитые надежды на спокойную жизнь.
— Доверенность? — Екатерина почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. — Какую еще доверенность, Леша?
Она намеренно не стала подбирать осколки, оставив их лежать между ними — как символ того, что уже невозможно склеить.
— Ты вообще видел, что она делает с документами? Или тебе все равно? — каждое слово било, как хлыст. — Может, ты сам ей предложил? Чтобы не брать на себя ответственность?
— Прекрати! — Алексей резко встал, отшвырнув бумаги. — Мама никогда бы нас не обманула! Она просто... просто волнуется.
Екатерина горько усмехнулась:
— Волнуется? Она лишила нас квартиры, а ты говоришь — волнуется?
Алексей вдруг замер, его лицо изменилось, будто он что-то вспомнил:
— Подожди... Два месяца назад... — он провел рукой по лицу, словно стирая наваждение. — Она просила доверенность. Сказала, что нужно оплатить коммунальные платежи, пока мы в отпуске...
— И ты дал? — Екатерина почувствовала, как к горлу подступает ком. — Просто взял и дал?
— Катя, это же мама! — В его голосе звучала мольба о понимании. — Она всю жизнь заботилась обо мне. О нас заботилась!
— Заботилась? — Екатерина подошла к окну. Дождь все еще барабанил по стеклам, размывая мир за окном. — Знаешь, что я вспомнила? Как она на нашей свадьбе сказала: "Сыночек, если что — мамин дом всегда открыт". Я еще подумала тогда — какое странное пожелание молодоженам...
Она обернулась к мужу. В ее глазах стояли слезы:
— А теперь понимаю — она с самого начала не верила в наш брак. Ждала, когда мы развалимся. И вот — решила ускорить процесс.
— Это неправда! — Алексей дернулся, как от удара. — Ты несправедлива к ней!
— А она справедлива к нам? — Екатерина вдруг почувствовала страшную усталость. — Знаешь, что самое страшное, Леша? Не то, что она забрала квартиру. А то, что ты... ты даже не злишься на нее. Ты оправдываешь ее, как всегда.
Она медленно опустилась на стул, глядя на разбросанные по полу осколки:
— Помнишь, как мы мечтали об этой квартире? Как обои выбирали... Ты еще сказал: "Здесь вырастут наши дети". А теперь...
Алексей молчал, глядя в одну точку. Его пальцы нервно теребили край скатерти, где все еще темнело кофейное пятно.
— Я поговорю с ней, — наконец произнес он глухо. — Все выясню.
— Конечно, поговори, — Екатерина встала, начала механически собирать осколки. — Только знаешь что? Когда будешь говорить с ней, спроси заодно: она правда думает, что после такого мы сможем жить как раньше? Что я смогу приходить к ней на чай и делать вид, будто ничего не случилось?
Входная дверь хлопнула — Алексей ушел, не ответив. А Екатерина осталась одна на кухне, среди осколков чашки и своих разбитых надежд, слушая, как монотонно барабанит дождь по стеклам, отсчитывая минуты этого бесконечного дня.
Квартира Галины Николаевны встретила Алексея знакомым запахом маминых пирожков и какой-то тревожной тишиной. Он помнил этот запах с детства — мама всегда пекла, когда волновалась. Сейчас в духовке явно что-то румянилось, но на кухне ее не было.
— Мама? — позвал он, проходя в комнату.
Галина Николаевна сидела в своем любимом кресле, перебирая старые фотографии. При виде сына она как-то сжалась, стала меньше, но тут же выпрямилась, расправила плечи.
— Явился, — сказала она, пытаясь придать голосу твердость. — А я вот тут... старые альбомы разбираю.
Алексей присел на диван напротив. В горле стоял ком — он не знал, с чего начать разговор. Его взгляд упал на фотографию в руках матери: он сам, совсем маленький, сидит на качелях, а мама стоит рядом, придерживая его. На обратной стороне знакомым маминым почерком: "Лешеньке 5 лет".
— Помнишь этот день? — вдруг спросила Галина Николаевна, заметив его взгляд. — Ты тогда так боялся высоты... Но я сказала: "Держись крепче, мама рядом". И ты поверил.
Она положила фотографию на столик, расправила невидимую складку на скатерти:
— А теперь вот... выросли. Своя семья, своя жизнь...
— Мама, — Алексей подался вперед. — Зачем ты это сделала? С квартирой?
Галина Николаевна вскинулась:
— А что такого? Я имею право! Я же помогала вам с первым взносом. И вообще...
— Мама, — перебил он. — Давай честно. Это ведь не про деньги?
Она замолчала на полуслове. В кухне запищал таймер духовки, но никто не двинулся с места.
— А про что же еще? — тихо спросила она, но в голосе уже не было прежней уверенности.
— Не знаю... — Алексей встал, прошелся по комнате. — Может, расскажешь? Ты ведь что-то недоговариваваешь.
Галина Николаевна молчала, теребя край фартука. Потом вдруг заговорила — быстро, сбивчиво:
— Знаешь, как я тебя одна поднимала? После того, как отец ушел... Ни копейки не прислал, ни разу не позвонил. А мне было всего тридцать два. Думаешь, легко в тридцать два остаться одной с ребенком?
Она встала, подошла к окну:
— Я тогда поклялась: никогда не буду зависеть от других. Никогда не останусь без крыши над головой. И тебя учила: береги свое, не надейся на чужих...
— Мама, — мягко сказал Алексей. — Мы с Катей — не чужие.
— Сейчас не чужие, — она обернулась и он увидел в ее глазах слезы. — А потом? Вот состаришься мама, станет обузой... Что тогда?
— Ты о чем? — он растерянно смотрел на мать, такую знакомую и вдруг совсем чужую.
— Да обо всем! — она всплеснула руками. — Вы же почти не звоните. В гости раз в месяц, по расписанию. А я... я же вижу, как твоя Катя морщится, когда я советы даю. Как отодвигается, когда я внуков заводить советую...
— Мама...
— Нет, ты послушай! — она уже не сдерживала слез. — Я на днях соседку встретила, Анну Петровну. Помнишь ее? Так вот, ее дети в дом престарелых определили. Сказали — так удобнее. А она всю жизнь на них положила! Квартиру им переписала...
Алексей почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Он вдруг увидел все ее одиночество, все страхи, которые она прятала за властностью и попытками контролировать его жизнь.
— Я просто не хочу быть обузой, — прошептала она. — Если вы меня бросите, куда я пойду?
В кухне горели пирожки. Запах подгоревшего теста заполнял квартиру, но никто не двигался с места. Алексей смотрел на мать — седую, вдруг постаревшую, загнанную в угол собственными страхами — и не находил слов.
А она стояла у окна, маленькая, потерянная, комкая в руках край фартука и по ее щекам катились слезы — впервые на его памяти. И это было страшнее всего — видеть, как плачет мама, которая всегда была такой сильной, которая научила его никогда не сдаваться.
В этот момент он понял: нужно что-то делать. Нужно найти выход, который спасет обе его семьи — и ту, из которой он вышел, и ту, которую создал сам. Потому что иначе они все потеряют нечто большее, чем просто квартира.
Вечер выдался таким же хмурым, как и утро. За окном моросил дождь, но в квартире было тепло — может быть, слишком тепло. Екатерина накрыла на стол: три чашки, заварочный чайник, вазочка с печеньем. Все как обычно, будто они собрались на обычное семейное чаепитие. Только руки чуть подрагивали, когда она расставляла чашки.
Алексей сидел в кресле, нервно постукивая пальцами по подлокотнику. Он то и дело поглядывал на часы — без пятнадцати семь. Мама должна прийти с минуты на минуту.
— Может, не надо? — вдруг спросила Екатерина, замерев у стола. — Может, просто съедем? Найдем другую квартиру...
Алексей покачал головой:
— Нет, Кать. Нужно раз и навсегда все прояснить. Я больше не могу разрываться между вами.
Звонок в дверь прозвучал неожиданно резко. Екатерина вздрогнула, расплескав чай на скатерть — второй раз за день. Алексей пошел открывать.
Галина Николаевна вошла, как всегда, с прямой спиной, но глаза были красные — видно, плакала. Она остановилась на пороге гостиной, окинула взглядом накрытый стол:
— Чаю наготовили? Думаете, чаем все можно решить?
— Присядь, мама, — твердо сказал Алексей. — Нам надо поговорить.
Она села, расправив юбку на коленях. Екатерина осталась стоять у окна, скрестив руки на груди.
— Мама, — начал Алексей и его голос звучал непривычно жестко. — Я люблю тебя, но твой поступок ставит под угрозу мою семью. Ты учила меня быть честным, так будь честной сама. Это ведь не про деньги, правда?
Галина Николаевна дернулась, как от удара:
— А про что же? Про что еще может быть? Я вложила сюда свои сбережения...
— Нет, мама, — перебил Алексей. — Ты вложила сюда свой страх. Свой страх остаться одной.
В комнате повисла тишина. Было слышно только, как тикают часы на стене да барабанит дождь по карнизу.
— Какой еще страх? — голос Галины Николаевны дрогнул. — Что ты выдумываешь?
— Не выдумываю, — Алексей подался вперед. — Ты сама мне все рассказала. Про Анну Петровну, про дом престарелых...
— При чем здесь это? — она попыталась встать, но он мягко удержал ее за руку.
— При том, мама, что ты боишься. Боишься остаться одна, как тогда, когда ушел отец. Боишься, что мы тебя бросим. И вместо того, чтобы поговорить с нами, ты решила... вот так.
Екатерина вдруг отделилась от окна, подошла ближе. Ее лицо было непривычно мягким:
— Мы не хотим, чтобы вы остались одна, — тихо сказала она. — Если вам нужно, мы можем помочь с жильем или поддержкой, но не ценой наших отношений.
Галина Николаевна замерла, глядя на невестку широко раскрытыми глазами:
— Ты... правда так думаешь?
— Правда, — Екатерина присела рядом. — Знаете, я ведь тоже боюсь. Боюсь, что однажды проснусь и пойму — у меня больше нет дома. Нет места, где мы с Лешей могли бы растить детей...
— Детей? — Галина Николаевна вскинулась. — Вы... вы планируете?
— Планировали, — Екатерина грустно улыбнулась. — До сегодняшнего утра.
Галина Николаевна вдруг обмякла в кресле. По ее щекам покатились слезы:
— Господи, что же я наделала... — прошептала она. — Я же хотела как лучше... Я думала...
— Вот именно, мама, — мягко сказал Алексей. — Ты думала. Одна. А надо было поговорить с нами.
Он встал, прошелся по комнате:
— Знаешь, я все утро вспоминал, как ты учила меня кататься на велосипеде. Помнишь? Ты говорила: "Не бойся упасть, главное — верить в себя". А сейчас сама боишься...
Галина Николаевна закрыла лицо руками:
— Простите меня... Я все исправлю. Завтра же пойду к нотариусу...
— Дело не в документах, — покачал головой Алексей. — Дело в доверии. Мы семья. И должны решать все вместе.
За окном наконец перестал идти дождь. Последние капли стекали по стеклу, оставляя влажные дорожки. В комнате повисла тишина — но уже не напряженная, а какая-то очищающая. Будто гроза прошла и воздух стал свежее.
Прошла неделя. Весеннее солнце заливало кухню теплым светом, играя бликами на чистых чашках в сушилке. Екатерина протирала окно, напевая что-то под нос, когда в дверь позвонили. На этот раз звонок был не резким, а каким-то неуверенным, просящим.
На пороге стояла Галина Николаевна — непривычно скромная, в простом платье вместо обычного строгого костюма. Рядом с ней переминался с ноги на ногу пожилой мужчина с портфелем.
— Можно? — тихо спросила свекровь.
Екатерина молча отступила, пропуская их в квартиру. Алексей вышел из комнаты, привлеченный голосами.
— Это Виктор Семенович, — представила спутника Галина Николаевна. — Мой нотариус. У него все документы.
Пожилой нотариус деловито расположился за столом, разложив бумаги:
— Итак, мы собрались для того, чтобы оформить возврат права собственности...
Галина Николаевна перебила его:
— Подождите, Виктор Семенович. Сначала я хочу кое-что сказать.
Она повернулась к сыну и невестке:
— Я всю неделю не спала. Все думала... Вспоминала, как сама была молодой, как мечтала о своем доме, о детях... — Она сделала паузу, сглотнула. — Я поняла, что мне не нужны ни эта квартира, ни ссоры. Мне нужны вы, моя семья.
Екатерина почувствовала, как к горлу подступает ком. Алексей молча положил руку ей на плечо.
— И еще кое-что, — Галина Николаевна достала из сумки какой-то глянцевый буклет. — Помните тот новый дом на соседней улице? Там продается квартира... Однокомнатная, маленькая, но мне одной хватит. Я подумала... может, это знак? Быть рядом, но не мешать вашей жизни?
Она протянула буклет трясущимися руками:
— Я продам свою старую квартиру. Денег как раз хватит... И буду недалеко, если нужна будет помощь с детьми...
— С детьми? — переспросила Екатерина и впервые за эту неделю в ее голосе зазвучала улыбка.
— Ну да, — Галина Николаевна смущенно опустила глаза. — Я же вижу, как ты по утрам бледнеешь... И от кофе отказываешься...
Екатерина замерла, потом прижала руки к животу — жест настолько интимный, что все в комнате вдруг почувствовали себя свидетелями чего-то очень личного, очень важного.
— Я сама еще не уверена... — прошептала она.
Алексей обнял жену за плечи, притянул к себе. А Галина Николаевна вдруг всплеснула руками:
— Господи, да что же мы стоим! У меня же пирожки в сумке — специально испекла, с яблоками, как ты любишь, Катенька...
Виктор Семенович деликатно кашлянул, шурша бумагами:
— Простите, но нам все же нужно заверить документы...
— Ах да, — спохватилась Галина Николаевна. — Давайте быстрее с этим закончим и сядем пить чай по-человечески.
Пока они подписывали бумаги, в открытое окно влетал теплый весенний ветер, принося запах цветущих яблонь из соседнего двора. Откуда-то снизу доносился детский смех и звон велосипедного звонка.
— А знаете что? — вдруг сказала Екатерина, когда последняя подпись была поставлена. — Давайте в воскресенье вместе посмотрим эту квартиру в соседнем доме. И потом зайдем к нам на обед. Я давно хотела научиться печь ваши пирожки, мама...
Это слово — "мама" — вырвалось у нее как-то само собой, впервые за пять лет их знакомства. Галина Николаевна застыла, потом часто-часто заморгала, пытаясь сдержать слезы.
А в кухне уже хлопотала Екатерина, расставляя чашки для чая, раскладывая пирожки на большое блюдо. Алексей помогал ей, то и дело целуя в макушку. Галина Николаевна смотрела на них и думала, что иногда нужно потерять что-то, чтобы понять: самое главное в жизни нельзя измерить квадратными метрами или записать в документах. Самое главное — это любовь, доверие и способность начать все сначала, даже если кажется, что уже слишком поздно.
Каждый ваш лайк и подписка — это возможность делиться с вами ещё более вдохновляющими рассказами.