«…Через полчаса все семейство сидело за столом. Антонина Петровна вырядилась в длинное, почти до пят платье, на груди красовалась брошка в форме змейки, волосы она уложила в высокую прическу, губы тронула помадой, подрисовала тонкие изогнутые брови. Пелагея посмотрела на нее, не сумев скрыть недоумения. Впрочем, старуха тоже недоумевала: «Что мой сын нашел в ней? Простая, как топором вырубленная внешность. Без ноги… надо же!»Иван Евдокимович же был одет в домашнюю одежду, он и хлопотал по хозяйству. Увидев такое дело, Настюшка пискнула: — Деда Ваня, а давайте я вам помогу!
Старик ласково посмотрел на девчушку:
— Давай, моя хорошая, давай! С удовольствием!»
Часть 98
При слове «папа» Настя вспыхнула, но промолчала. Палаша сжала ее руку, дав понять, что ничего не нужно сейчас говорить, а возможно, что и вообще никогда.
Антонина Петровна придирчиво осмотрела багаж, хмыкнула, увидев узел, и вдруг заметила среди вещей костыли:
— Ой, а это что же? Сережа, что случилось? Почему костыли? Чьи они?
— А костыли… — начали Пелагея и Иваныч почти хором, замолчали, снова заговорили хором, рассмеялись, и этот смех немного разрядил обстановку.
Но Антонине Петровне было не до смеха, она раздраженно уточнила:
— Так чьи костыли? Отвечайте же! Сережа!
Старуха оглядела всех троих очень пристально. Не заметив ничего особенного, состроила гримасу.
Сергей Иваныч взял Палашу за руку, тем самым показывая, что все скажет сам.
— А костыли, мама, Палашины.
— Зачем они вам? — абсолютно бестактно спросила мать.
— Тоня! — укоризненно посмотрел на жену Иван Евдокимович.
Доктор хотел ответить, но Пелагея очень нежно прикоснулась к его руке, давая понять, что ответит сама.
— Антонина Петровна, Иван Евдокимович, в 1945 году я попала под бомбежку в Дубовино, а вот Настенька меня спасла, — Пелагея погладила дочку по волосикам, — вытащила из-под завала еле живую и доставила в Гурзовку, в госпиталь, где по сей день работает самый лучший хирург в мире, ваш сын.
Строгое, недовольное выражение лица Антонины Петровны чуть смягчилось.
— Так вот он подарил мне вторую жизнь, в которую я, к сожалению, вошла без одной ноги. Вот так…
— Как без ноги? — ахнула мать, прижав руку к груди. — Сережа… как без ноги?
— Мама, я вынужден был ампутировать Палаше ногу: спасти ее было невозможно!
В коридоре повисло напряженное молчание, его нарушил отец:
— Ну давайте, давайте…
— Подождите, но как же… но вы же… вот же две ноги… я ничего не понимаю.
— Тоня, — вновь укоризненно привлек внимание жены к себе Иван Евдокимович. — Иди оденься! Дорогие люди в доме.
— Ой! — спохватилась женщина. — Да что же я! Действительно, стою полуголая!
Она будто очнулась, словно пришла в себя:
— Я сейчас, сейчас. На стол. Накрывать на стол. Ваня, давай. Чего мы там припасли. Давай.
Сергей Иваныч нежно посмотрел на жену, его взгляд говорил: «Все образуется! Не волнуйся».
Палаша кивнула: согласна.
Он шепнул:
— Только папа может привести ее в чувство. Так всегда было. Если бы не он…
Иваныч горестно покачал головой.
…Через полчаса все семейство сидело за столом. Антонина Петровна вырядилась в длинное, почти до пят платье, на груди красовалась брошка в форме змейки, волосы она уложила в высокую прическу, губы тронула помадой, подрисовала тонкие изогнутые брови. Пелагея посмотрела на нее, не сумев скрыть недоумения. Впрочем, старуха тоже недоумевала: «Что мой сын нашел в ней? Простая, как топором вырубленная внешность. Без ноги… надо же!»Иван Евдокимович же был одет в домашнюю одежду, он и хлопотал по хозяйству. Увидев такое дело, Настюшка пискнула:
— Деда Ваня, а давайте я вам помогу!
Старик ласково посмотрел на девчушку:
— Давай, моя хорошая, давай! С удовольствием!
Антонина Петровна недобро глянула на мужа и села во главе стола, тут же принялась раздавать указания:
— Иван, возьми вон ту посуду: тарелки в синенький цветочек! Ну что ты не знаешь, какие мы ставим гостям тарелки?!
Она все больше раздражалась.
— Ну что ты говоришь, Тоня! Это ж сын в дом приехал! Какие уж гости!
— Сын приехал не один! Заметь! А именно с гостями! — поправила она мужа и поджала и без того узкие губы.
Старуха филигранно метилась прямо в сердце Пелагеи.
Через несколько минут общими усилиями стол был накрыт. Появилась большая супница — Пелагея никогда такой не видела, — тонко порезанный хлеб, деревенское сало, соленья — те, что передала Валя.
— Как вы питаетесь, мама? Есть проблемы со снабжением? — спросил Иваныч.
— Нет, Сереженька. У нас все хорошо. Папа достает по давним связям. До мы и не едим много. Старые совсем стали. Желудки ни к черту, знаешь ли! — махнула рукой мать.
— Да? А что именно беспокоит? — ожил доктор внутри Сергея Иваныча.
Он беспокойно посмотрел на отца и на мать.
Но тут вступил в разговор Иван Евдокимович:
— Да ты не тревожься, Серёженька, все нормально с нами, все по возрасту!
— Нет уж! Я всё-таки обязательно должен буду вас осмотреть!
— Ну потом, потом! — отмахнулся старик. — Будет время еще!
Приступили к еде, и Антонина Петровна завела светскую беседу:
— Ну-с, рассказывайте, милочка, о себе, — обратилась она к Палаше. — Где родились? Кто родители? Где учились? Чем занимаетесь?
Пелагее так и хотелось начать говорить по-деревенски. Она даже мысленно представила, как вытянется лицо у старухи, но не стала этого делать, пожалев мужа, и дружелюбно начала рассказ:
— Родилась и выросла в деревне Волошино. Отец мой — деревенский кузнец. А мама… была простая женщина. Давно умерла. Я закончила деревенскую школу. Сейчас живу в Высоком с бывшей свекровью и с Настюшей, а теперь…
— Это где ж такое? Высокое… — перебила Антонина Петровна.
— А это, Тонечка, Ленинский район, где целлюлозно-бумажный комбинат решено построить, и уже начали! — объяснил Иван Евдокимович.
— Да что вы? — удивилась Пелагея. — Не слышали об этом.
Мать так презрительно взглянула на Палашу, словно говоря: «Где уж тебе, деревня!»
Вслух же потребовала:
— Давайте дальше! Чем занимаетесь в деревне? Рассказывайте!
Но тут в разговор вмешался Иваныч:
— Мама, Пелагея — фельдшер в деревне! К ней со всей округи едут! Лечит деревенских от недугов и даже делает несложные операции.
— Ничего не понимаю. Вы же сказали, что едва школу закончили! Какие еще операции?
Палаша сцепила зубы.
«Пусть Иваныч отдувается!»
Но тут уж вступился и Иван Евдокимович.
— Тоня, душа моя! Ты забыла уже? Пелагея говорила, что воевала! Делай выводы. Значит, была полковой медсестрой.
— Да? Но у меня полковая ассоциируется с другим словом.
— Мама! — Сергей Иваныч поднялся. — Мы сыты, спасибо, хотим пойти осмотреть город. Палаша, Настенька…
— Мы готовы! — ответила Пелагея за себя и за дочку. — Только протез сниму.
«Сыта по горло!»
— Вы пойдете по городу на костылях? — ужаснулась старуха.
— А в чем дело? — строго спросил Иван Евдокимович. — Тебе разве есть разница?
— Но позвольте…
Не выслушав свекровь, Пелагея пошла в комнату, Настя и Иваныч за ней.
— Палаша, я прошу тебя… — начал обескураженный Иваныч.
Пелагея улыбнулась:
— Нам бы шесть дней продержаться и семь ночей простоять.
Супруги обнялись. Настенька влезла в серединку.
— Палашенька, она моя мама! Прости!
— Мамочка, я тебе говорила, что ты самая лучшая и самая красивая? Так вот, ты еще у меня и самая добрая!
— Спасибо вам, милмои! Я в порядке.
Татьяна Алимова
Все части повести здесь ⬇️⬇️⬇️
Прочтите еще один рассказ⬇️⬇️⬇️