Павла все звали Павликом. Мягко, нежно, ласково. Мама еще могла загнуть: Павлушенька. Он с детства был этаким пусечкой, котеночком. Беленький, ясноглазый, добрый. Счастье для мамаши, одним словом. Ко всему прочему, Павлик слушался свою маму, никогда не хулиганил, не грубил старшим, не обижал девочек в школе. Нет, он совсем не был подлизой, просто вот таким родился – мягким и покладистым. Любил животных, природу и тишину. Любил книги и старые фильмы. По дому помогал и не прекословил родителям. Вот такой типичный «сын маминой подружки», объект ненависти всех окрестных шалопаев и мелких хулиганов.
Потому Павлика била, колотила вся окрестная шантрапа. Били зло, с иезуитским наслаждением, с фантазией и издевательской выдумкой. И всегда – трое на одного. И всегда, сбившись в подлые волчьи стаи, где главенствовал какой-нибудь недоумок. Павлик мог бы защититься, мог бы дать сдачи, как следует отметелив недоумка, чтобы другим неповадно было. Но он не мог. Нет, Павлик не был толстым или хилым, наоборот, природа одарила его высоким ростом, крепкими мускулами и костями. Но вот воли к победе не дала.
Отец без толку водил сына на секции по баскетболу или по плаванию. Он не мог удержаться там больше трех месяцев. Отсутствие спортивной злости не позволяло Павлу продолжать тренировки и получать бесконечно в нос. Ему не нравилась бессмысленность многочасового бултыханья в бассейне, от стенки к стенке – ради чего?
Куда интереснее заниматься лепкой в кружке дымковской игрушки или рисованием с натуры. А еще Павлику нравилось шить. Он мог кропотливо создавать затейливый костюм волшебника или полгода клеить из папье-маше рыцарские доспехи. И это занятие было заполнено смыслом и радостью бытия. Создавать что-то прекрасное своими руками – бесценно. Какие драки, о чем вы?
Павел физически не переносил никакого насилия. Он впадал в ступор от грубости и хамоватого подходца. В воображении Пашка ловко ставил удар и «одной левой» укладывал противника на лопатки. Правда, левой. Он был левшой. Вражина глотал кровавую юшку и убегал в позорных соплях. А в действительности цепенел, когда шпана, подло сгруппировавшись, наседая со спины, делала ему подсечку и роняла наземь.
Прихлебатели главаря крепко держали Пашку за руки, прижимая коленями, и поганый недоумок смачно харкал ему в лицо. «Гы-гы-гы» - они даже смеяться по-человечески не умели, уроды. Пашка поднимался с земли, брел в ближайшую подворотню, сжимал руками виски и сдавленно рыдал, чтобы никто не слышал и не знал об его позоре. И, тем более, дома. Отец, по натуре, боевой и жесткий, никогда и никому не дававший спуску, просто бы Павла не понял. А мать… А что мать? «Жалиться» маме – последнее дело. Он, что, мамочкин сынок? Сю-сю-сю- возьми на полке пирожок…
Как правило, хватали Пашу за школой. Школьная охрана не видела, что там творилось. Или делала вид, что не видела. Ну, дерутся мальчишки – житейское дело. Чай, не террористы. Сами разберутся.
Ему было больно и страшно, вот так, жить с этим и мучиться. Слюнтяй. Тряпка. Чепушилла. Лошара, тьфу. Пожаловаться некому. Отец говорит – выкручивайся сам! Мать (Паша знал) разъяренной кошкой бросилась бы на любого обидчика, но ей было приказано – не лезть в дела сына. Ни в школе, ни на улице. Сам разберется, он – будущий мужчина. А Паше отец четко и раздельно объяснил:
- Только попробуй матери нажаловаться! Ты – мужик! А она – импульсивная и излишне эмоциональная. Она, конечно, побежит трясти твоих врагов, с нее станется. А потом – что? Так и будешь за мамину юбку прятаться? А если война? Сам выкручивайся, понял?
И Павел выкручивался сам. Получалось не всегда. Потом он молча зализывал раны и чувствовал себя бесконечно одиноким. Его единственный верный друг Антошка, созвучный Пашкиной трепетной душе и понимающий его с полуслова, мог бы смело ввязаться в драку и подставить дружеское плечо. Антошка не боялся боли и не цепенел перед противниками, тем более, такими дворовыми недоумками.
Но мать Антошки, «девушка в вечном поиске», неожиданно уехала в другой город за «новым счастьем в любви», прихватив с собой и сына, разумеется. Могла бы оставить Антона у бабушки и влюбляться-разлюбляться себе, сколько угодно. Но, гляди-ка, МАТЬ! Как она ребятенка бросит? За ним же глаз, да глаз – пубертатный возраст и все-такое, прочее! Для Пашки разлука с другом стала очередным ударом. Теперь ему оставалось надеяться только на себя.
Ему лет тринадцать было, когда случилась между ним и ненавистной компашкой последняя схватка. Недорослям надоело харкать в лицо этому домашнему слюнтяю. Это обидно, но не поучительно. Пинком под зад – скучно и банально. Бить по морде – неинтересно. А пусть… а пусть…
- *овна пожрет? – предложил один из них, довольный оригинальной придумкой.
- Гы-гы-гы… Пожрет! – ржали другие.
Они приближались к Павлику угловатой, шаткой походкой молодых, пока еще неопытных, но азартных и уже злобных волчат. Бочком, развязно, загребая ногами, обутыми в расхлябанные кроссовки. Неряшливые, воняющие густо и плотно подростковыми немытыми телами, наглые, сами себе кажущиеся всесильными и бессмертными.
- Ну ты, обезьяна! Иди сюда, обезьяна! Че у тебя рожа такая грустная? Ты что, *овна поел? Нет? А хочешь?
Окружая Пашу, предвкушали уже забавное веселье, которое можно снять на камеру телефона и вдосталь поржать вечером, в компании себе подобных. А можно и старшим пацанам показать: как лохов учат. А лучше – распространить видос по сетям! Ржака на целый месяц! Хоть какое-то разнообразие в этой стремной, никому не нужной жизни.
У Лехи родаки алконавты, бухают и дерутся каждый день. У Серого папаша свалил от матушки к какой-то левой бабе. Витек по жизни убогий, родился с заячьей губой, и операции ему не видать, как своих ушей – матушке в лом Витьком заниматься. У одного Юрика все нормально. Да как нормально: батя его колотит каждый день, как сидорову козу и открыто называет вы*лядком!
Почему бы не отыграться на этом чистеньком, до тошноты правильном маменькином сыночке? Тю-тю-тю, рубашечка беленькая, маменькой глаженая, утром кашку, наверное, кушает. Вечером – омлет. Дома киски и собачки! На де-рэ папочка новый телефон подарит… Уродец! Таких надо учить, чтобы знали. Чтобы дрожали. Чтобы чуяли, что такое нормальные пацаны!
Не срослось. В этот раз Пашка озверел. Дико заорав, покраснев от ярости, что казалось, волосы вспыхнут, он раскидал вокруг себя всю компашку. Навалившись всем корпусом на главного главнюка, стал рвать ему рот, как Самсон – льву. Орал:
- Убью, убью, убью!
И, наверное бы, убил, нафиг, если бы не школьная охрана, наконец, «узрившая» драку. С трудом оторвав от пострадавшего взбешенного «беспредельщика», поволокла его в кабинет директора. Дура-директриса, ничего умнее не придумала, как раскрыть свой рот и орать на Пашку сорок минут, награждая его всевозможными эпитетами, вроде «будущего уголовника», «маньяка», «зверя». И это были еще цензурные выражения!
Вызвали родителей в школу, собрали педсовет, вынесли на повестку вопрос о постановке на учет злостного хулигана… Павла.
Отец, Пашкин лихой и жесткий батя, почему-то сидел тихонечко, как мышь, с повинной головой, в самой покорной позе, сгорбив спину и потупив виноватые глаза. А мама часто-часто повторяла:
- Только не исключайте его, Наталья Степановна. Только не исключайте! Он все осознал. Он больше так не будет, Наталья Степановна! Ему очень стыдно, Наталья Степановна! Да, Павлик? Да?
Пашку трясло – но не от стыда. Пашкин взбудораженный адреналином организм до сих пор не мог остыть после победного боя.
Вопреки ожиданиям дуры-директрисы, Павел не стал ни уголовником, ни маньяком. Адреналин выплеснулся, вздыбленные Пашины колючки тут же пригладились и стали мягонькими, как у новорожденного ёжика. Однако, что-то с ним такое случилось. Наплевав на пап-мамины требования поступить в финансово-экономический универ, Пашка, назло всем подал документы агрономический колледж, где учились вполне мирные и адекватные люди. А в двадцать дисциплинированно и без отмазок отправился в армию. На службу Павлика провожали всем двором, бабушки со всей округи крепко целовали своего любимчика и вытирали слезы в уголках глаз.
- Какой хороший у вас мальчик, Господи. Такой-то тихонький, такой-то вежливый! – говорили они Пашиной маме, - дай-то Бог, дай-то Бог!
Автор: Анна Лебедева