оглавление канала, часть 1-я
Ульяна проснулась посреди ночи с сильно колотящимся сердцем. Что-то разбудило ее. Может приснился сон какой страшный? На мгновение она задумалась. Да нет, вроде бы… Ничего такого страшного ей не снилось. И вообще, она не помнила своего сна. По летнему времени все, кроме деда Ерофея, спали на улице. Да и то сказать, уж больно их домушка была мала, чтобы всех вместить. Людомир вместе с Тимофеем соорудили себе лежаки из мягких и духовитых пихтовых веток прямо у строящегося схрона. А Ульяна спала в небольших сенцах на куче душистой травы. И только дед Ерофей спал, по-прежнему, на лежаке печки в доме, будто на улице не теплынь стояла, а стужа лютая. Видать, старые кости тепла просили. Плох он стал совсем в последнее время. Совсем плох. Говорил мало, был суров до невозможности, и ел совсем чуток, словно птенчик клевал. И в чем тут дело, Ульяна понять не могла. И даже дело было не в физическом состоянии старика. Вон он, как камни ворочал, да обтесывал их! Сам клал, никого не подпускал, только на молодых покрикивал, чтоб ворочались поживее, да пооборотистее. А вот по вечерам на него какое-то уныние нападало. Будто все свои силы он на строительстве схрона выплескивал. Ни разговаривать ни с кем, ни даже вечерять не хотел. Забирался к себе на печь и до самого утра носа оттуда не показывал.
Волчок, которого Уля нарекла так в честь того, первого, что жизнь за них отдал, завозился в ногах ее лежанки, сполз на пол и, виляя хвостиком, подковылял к девочке. Молча ткнулся влажным носенком в ноги и постарался заглянуть ей в глаза. Мол, чего это тебе, хозяйка, не спится? Уля погладила псеныша по мягкой щенячьей шерсти, и прошептала:
- Молчун ты мой… Весь в своего тезку. – Вздохнула. – Маетно мне чего-то… Словно зовет меня кто, а кто никак не уразумею. Может ты ведаешь, отчего так?
Собачонок тихонько заскулил, чувствуя настроение хозяйки, но, понятное дело, на вопросы ее не ответил, только еще преданнее стал смотреть в глаза. Девочка, тяжело вздохнув, решительно поднялась со своего ложа, отряхнула портки от прилипших травинок, заправила маленько растрепавшуюся косу под платок, туго завязала узлы на затылке.
- А ну ка… Пойдем на реку сходим, поглядим…
Осторожно, без скрипа отворила дверь, и выскользнула наружу. Ночь подходила к концу. Звезды на небе растекались тонкими блинами в преддверии рассвета. От реки поднималась прозрачная дымка предутреннего тумана, словно кто набрасывал невесомую ленту из тонкого шелка на кусты, да травы. Ульяна постояла немного, подняв голову к небу и прислушиваясь к ночным звукам. Ничего настораживающего, все, как обычно. Подхватила щенка на руки, чтобы не запутался маленький в мокрой траве, и решительно зашагала вверх по течению, где была заводь, от которой она посылала зов. Чем ближе было то место, тем больше девочка ускоряла шаги. Под конец она почти бежала. Мокрая трава путала, связывала ей ноги, словно не хотела пускать ее дальше. Наконец, она выскочила на песчаную отмель, и замерла на краю разросшегося тальника. Возле самой воды неподвижно стояли, похожие на изваяния, четыре женщины. Белые рубахи, надетые на обнаженные тела, сверкали в предутренних сумерках, будто стволы берез. Распущенные волосы чуть не до самых пят укрывали их спины, словно плащи из тонкой драгоценной парчи. Головы были повязаны одними лишь кожаными тесьмами. Увидев девочку, замершую неподвижно на краю приречных зарослей, одна из них, отделившись ото всех остальных, медленно подошла к Уле. Это была взрослая женщина, разменявшая уже не менее сорока зим. В ее распущенных темных волосах кое-где поблескивали серебряные пряди. Окинув онемевшую от неожиданности девочку суровым взглядом с ног до головы, строго проговорила:
- Отпусти щеня… Он в нашем деле – только помеха.
Уля послушно спустила Волчка с рук, и опять замерла под взглядом черных проницательных глаз, дрожа, не то от речной сырости, не то от волнения, мелкой дрожью, что твой осиновый лист. А та, стала обходить девочку вокруг. Уля чувствовала ее взгляд, словно невидимые тонкие пальцы Ведающей, легкими, едва заметными прикосновениями скользили по ее волосам, по плечам, по всему телу. Увиденным гостья осталась не очень довольна. Брови сошлись на переносице, когда она строго проговорила:
- Молода совсем… А истинно ли ты наречена именем, али так, баловства ради богиню потревожила? Так за то наказание будет суровое… - Голос был глубокий, грудной, завораживающий.
Услыхав про то, что она, Ульяна «из баловства потревожила богиню», девочка перестала дрожать. Кровь отхлынула у нее от лица, и она, выпрямившись, с гордо поднятой головой произнесла с достоинством, как учила ее отвечать старшим Аглая:
- Не возводи напраслину, матушка, коли не уверена в том, что говоришь! Кто же в здравом уме осмелится тревожить Мать-Дживу из баловства??? Наречена я истинным именем, иначе бы не осмелилась тревожить Знающих Зовом.
Губы женщины чуть дрогнули в подобии улыбки. По сердцу, видать, пришлась ей речь молодой. Проговорила она уже мягче:
- А коли так, назови свое истинное имя, дабы знали мы кого посвящать будем, от чьего имени к Воде-Матушке обратимся.
Глаза Ульяны все еще гневно сверкали, когда она проговорила:
- Бабка моя Аглая, Ведающая в наших краях, нарекла меня перед своей смертью Росавой…
Со стороны оставшихся стоять трех женщин послышались слабые возгласы. Та, которая спрашивала девочку, только голову слегка повернула в ту сторону, и женщины замолкли. А она спросила, опять хмурясь:
- Аглая умерла? Это большая потеря для всего русалочьего племени… А ты, стало быть, ее внучка?
Гнев, вызванный недоверием к ней, утих так же быстро, как и появился. Уля, опустив голову, тихо прошептала:
- Истинно, матушка… Последняя в роду…
Женщина помолчала, а потом проговорила ласково:
- Добро, Росавушка… Можешь кликать меня Сурицей[1]. Но не будем зря времени тянуть. Готово ли зелье для обряда?
Ульяна поклонилась в пояс:
- Готово, матушка Сурица…
Женщина кивнула головой:
- Время пришло. Сейчас как раз первые Зеленые Русалии наступают. Хорошее время для водоположения. Завтра, едва только луна над рекою взойдет, приходи сюда же с зельем. – И добавила с легкой усмешкой: - А щеня своего дома оставь. - Проговорила и пошла прочь. И уже отойдя от Ульяны на несколько шагов, обернулась: - И рубаху надень, а то в портках бегаешь, словно отрок неразумный…
Ульяна хотела спросить, а где ж они на отдых остановятся? Путь-то сюда, поди, неблизким им был. Но побоялась, промолчала. У Ведающих свои пути. Это она еще по бабке Аглае помнила. Подхватила опять на руки Волчка, который тут же, у ее ног притаился, и опрометью кинулась обратно к дому. Надо деда Ерофея известить, что откликнулись на ее, Ульянин зов, Ведающие, и с завтрашней ночи все теперь у нее будет по-другому.
Прошли Первые Зеленые Русалии, наступили Вторые. Обряд был завершен. Трое Ведающих уже ушли, выполнив положенное. Осталась одна только Сурица. Прощаясь с девочкой, она пытливо заглянула ей в глаза и тихо проговорила:
- Вижу… Гнетет тебя что-то… Не таись… Обряд проведен был по всем конам, ты теперь стала настоящей русалкой. Так что неладно в твоей душе?
Ульяна поклонилась в пояс Ведающей и прошелестела тихо:
- Прости, матушка Сурица… Все так, все по обычаям нашим… Только, у меня такое чувство, будто не одна я обряд тот проходила. Будто, кто-то еще рядом стоял и тихо вторил заговорам моим. Как такое возможно? Или со мной что не так?
Женщина нахмурилась. Задумалась на несколько минут, а потом ответила:
- Нам не дано понимать путей Матери-Дживы. Мы – плоть от плоти ее, но тайны помыслы богини для нас, не всем она открывает увиденное ею. Быть может, сочла она правильным и разумным еще чью-то душу благословением своим одарить. Во время Русалих ночей истончаются все грани между мирами и временами. Кто знает… - Женщина задумалась, словно ей Ульяна загадала какую-то загадку. А потом, словно очнувшись, положила ладонь на голову девочки с кратким благословением. Через несколько мгновений отняла руку и произнесла: - Не кручинься попусту. Все случилось так, как и должно и заповедано. Закончи обряд погружением, и все тогда прояснится. Станешь Ведающей, как бабка твоя Аглая. И пробудится в тебе та сила великая, которой наградила твой Род богиня. Тогда и получишь ты все ответы на свои вопросы. А теперь, прощай… Да не медли, с погружением-то…
С этими словами, стала она удаляться. Ульяна смотрела вслед пока не скрылась за деревьями мелькающая сквозь зеленые ветки белая рубаха Сурицы. Вздохнула тяжело. Права Сурица… Ох, права. Помыслы и пути богини никому не ведомы.
После ухода Ведающих девочка чувствовала себя какой-то покинутой. Словно бы с собой они унесли и частичку души самой Ульяны. Но она понимала, для того чтобы принять новое в своей жизни, ей надобно время. И с той поры, засела она по вечерам за книгу бабкину. Теперь в написанном там, ей все по-другому виделось. Мужчины не мешали, понимая важность того, что происходило сейчас с ней. Ведающая Сурица сказывала перед уходом, что по окончании вторых Русалий она уже полноценно может, безо всякого страха погружаться в воду на долгое время. Но Ульяна все медлила отчего-то, словно не доверяя до конца своей новой сути. Дед Ерофей время от времени поглядывал на девочку, но высказываться не торопился, только еще суровее хмурился, да принимался покрикивать на Людомира с Тимофеем, обзывая их «улитками» за их, якобы, нерасторопность.
Все чаще Ульяна чувствовала, что над их заимкой, словно грозовое облако, нависала какая-то тревожность. Будто, вот-вот должна была случится какая-то беда, которую отвести от них у Ульяны не было еще сил. И это приводило ее в отчаянье. Наконец, не выдержав, она пришла к Ерофею. Тот в это время хлопотал над раствором, коим скреплялись камни в схроне. Села тихой мышкой в сторонке, и принялась вздыхать. Дед, не выдержав, бросил свое дело, и подойдя к Ульяне, сурово спросил:
- Ну и чего маешься?
Уля покаянным голосом проговорила:
- Тревожно мне, деда… А отчего – не ведаю. Может ты чего чуешь? Может, беда какая грядет?
Ерофей нахмурился еще сильнее. Посмотрел испытывающим взглядом на Ульяну и пробурчал:
- Чую… Нету над нашей заимкой русалочьей защиты, потому тебе и маетно. Обряд, начавшись, все окна-двери всех трех миров отпирает, а при завершении, запирает их опять. Не завершила ты обряд погружением. Сейчас нас каждый Радетель увидеть сможет, коли забредет в наши края. А ты все медлишь… Чего медлишь-то? Али боишься, что не сможешь со своею сутью управиться в одиночку? Ведь сила в тебе немалая скрыта. Ты не то, что заимку, ты пол леса под свою защиту поставить можешь! – Ульяна только вздохнула в ответ, да голову повесила. Старик вдруг как-то обмяк сразу, присел рядом и проговорил тихо и ласково: - Эх, девонька… Все понимаю. Рано все случилось, слишком рано. Не ко времени тебе. Душа еще твоя не окрепла, как тому следовало, чтобы ношу такую на хрупких плечах нести. Да что поделаешь… Видать, судьба у тебя такая. – Поднялся, и проговорил уже твердым голосом: - Не боись, дочка. Не одна ты, чай. Поможем и поддержим, коли нужда будет. А с погружением не медли. Чует мое сердце, грядут нам испытания. И ты должна быть к ним готова…
[1] Сурица – с древнеславянского означает «солнечная».
