Виктор Платонович Некрасов — русский писатель, журналист и художник. Участник Великой Отечественной войны.
Его биография пестрит парадоксами: архитектор и драматический артист, живописец и техник путей сообщения, сапёр и литератор, диссидент и лауреат сталинской премии. К слову, повесть, которой он эту премию заслужил, тоже парадоксальна для своего времени.
1946 год. Советская литература прославляет Сталина за Победу. Книги, газеты, радио поют дифирамбы, как мудро и безупречно партия вела страну к низвержению фашизма. И вдруг появляется повесть «В окопах Сталинграда», где нет ни слова о партии и всего пара строчек о Сталине.
Цензор издательства «Советский писатель» — солидная дама внимательно посмотрела на автора. Перед ней стоял худощавый мужчина 35 лет, в военной форме с погонами капитана. Две жёлтые нашивки на правой стороне кителя говорили о тяжёлых ранениях. На левой — орден «Красной Звезды», медали — «За оборону Сталинграда» и «За отвагу».
Дама: Хорошую книгу вы написали. Но как же так: о Сталинграде и без товарища Сталина? Упущение с вашей стороны. Вдохновитель и организатор всех наших побед, а вы... дописали бы сценку «в кабинете Кремля». Две-три странички, не больше.
Некрасов ничего дописывать не стал.
НЕКРАСОВ: Я прикинулся дурачком. Сказал: «Я не писатель». Писал о том, что знал, что видел, а сочинять не умею. На том и разошлись.
Повесть напечатали в журнале «Знамя». Спасибо Твардовскому. Автор знаменитого «Василия Тёркина» тоже видел войну без литературных прикрас. И был за правду о ней. За ту, сермяжную, кровавую, окопную правду, о которой слышали все, но о которой прежде никто не писал.
Некрасов стал кумиром фронтовиков. Об их боли эта книга рассказывала, срываясь на крик. О безрассудных приказах. Об ужасе. Гибели друзей. О том, что в бой они шли не столько за Сталина с партией, сколько за убеждённость, что все жертвы не будут напрасны. С этой верой они победили.
НЕКРАСОВ: Спроси его, что такое социализм или родина, он, ей-богу ж, толком не объяснит: слишком для него трудно определяемые словами понятия. Но за эту родину — за меня, за товарищей своих по полку, за свою покосившуюся хибарку где-то на Алтае — он будет драться до последнего патрона. А кончатся патроны — кулаками, зубами... вот это и есть русский человек.
В начале следующего, 1947 года, в Кремле вручали Сталинские премии. Соискателей от литературы утверждал руководитель Союза писателей Александр Фадеев. Накануне он ещё раз перечитал нашумевшую повесть. Подумал, и от греха вычеркнул её из списка лучших книг страны. И вот опять парадокс: утром фамилия «Некрасов» в этом списке появилась вновь. Вернуть её на заслуженное место мог только один человек. Тот самый, кого так боялись, и чьё имя обошли в этой повести — товарищ Сталин.
Премию Некрасов всё-таки получил. Её материальное выражение обеспечивало безбедную жизнь на несколько лет вперёд. Но писатель не оставил себе ни копейки. Он перечислил всё на покупку колясок для инвалидов войны.
Его родословная тоже удивительна. Потомок древнего аристократического рода Мотовиловых, венецианских дворян Флориани, правнук шведского барона, генерала Антона Вильгельма фон Эрна. То, что ему удалось уцелеть во времена репрессий, писатель объяснял так:
НЕКРАСОВ: Нашу семью не тронули, потому что соседи оказались приличными людьми.
После школы Виктор поступил сразу в два института: в строительный и театральный. Потом работал, чередуя одну специальность с другой. Война застала его артистом ростовского Театра Красной армии. Весь коллектив, несмотря на бронь, попросился на фронт. Но из всей труппы на передовую попал только Некрасов. Ведь когда-то он изучал инженерное дело, а войска остро нуждались в сапёрах.
Ему предстояло пройти практически всю войну. И самое страшное — те двести дней героической битвы за Сталинград. Он воевал на Мамаевом кургане. Вряд ли нужно объяснять, что это значит.
Некрасова комиссовали в начале 45-го, после очередного ранения. Пуля немецкого снайпера перебила предплечье. Врач сказал: «Надо разрабатывать руку». И Некрасов начал писать. Так родились дневники, превратившиеся в повесть. Картинки из собственной жизни, которые нельзя придумать. И невозможно забыть.
НЕКРАСОВ: Я помню одного убитого бойца. Он лежал на спине, раскинув руки, и к губе его прилип окурок. Маленький, еще дымившийся окурок. И это было страшней всего, что я видел до и после на войне. Страшнее разрушенных городов, распоротых животов, оторванных рук и ног. Раскинутые руки и окурок на губе…
Прошло 15 лет. Всё это время Виктор Платонович много писал о войне. Его книги были почти в каждом доме, каждой библиотеке. Первые признаки беды постучались к нему, когда он вернулся из большой загранкомандировки. В журнале «Новый мир» Некрасов, как всегда честно, рассказал о своих впечатлениях. И получилось так, что капиталисты живут не так уж и плохо, как было принято считать. Тогда обошлось лишь разгромной статьёй в его адрес. В ней защитника Сталинграда обозвали «туристом с тросточкой».
Настоящий гром грянул в сентябре 66-го. Отмечалась годовщина трагедии Бабьего Яра — места массового убийства фашистами наших граждан, точнее — не отмечалась. Советская идеология того периода замалчивала Холокост. Некрасов как мог этому противостоял, про Бабий Яр он говорил:
НЕКРАСОВ: Здесь расстреляны люди разных национальностей, но только евреи убиты за то, что они — евреи.
Он смог не допустить строительства на этом скорбном месте стадиона. И приходил на стихийные митинги памяти ста тысяч жертв, лишённых жизни ни за что, ни про что. Его стали обвинять в организации «сионистских сборищ». Потом исключили из партии. Обыск в квартире Некрасова шёл двое суток. Забрали все рукописи. Дальше был шестидневный допрос. Тираж новых книг моментально пошёл под нож, а старые — изъяли из библиотек. Фамилию неугодного литератора вычеркнули из советской энциклопедии. А на одном из обличительных собраний, нелепый партийный функционер, всю войну просидевший в тылу, с издёвкой спросил:
МУЖЧИНА: С какого фронта к нам пожаловали? С буржуйского или масонского?
НЕКРАСОВ: Со Сталинградского, — спокойно ответил Некрасов, — А вы?
В 1974-м Виктор Платонович Некрасов был вынужден эмигрировать во Францию. Надеялся, что ненадолго, оказалось — навсегда. Он говорил, что в парижанина превратился быстро, но французом так и не стал. Оставив большую часть себя там, за восточной границей. В пропитанных кровью окопах непокорённого Сталинграда...
Слушайте программу «Офицеры» в эфире Радио ЗВЕЗДА.