Меня поставили временно исполняющим обязанности начальника отряда хозяйственного обслуживания, и я стал крайне занят, потому что обязанности старшего инспектора с меня никто снимать не собирался. Все дежурства в выходные дни, которые были предписаны Пучкову, естественно, достались мне, так как работников в отделе не добавилось. Плюс руководящая должность начальника отряда подразумевала огромную ответственность. На тот момент срок моей выслуги был уже четыре года в календарном исчислении. До льготной пенсии оставалось каких-то восемь с половиной лет.
"Вот значит, какие у них тут условия, — ответил я на свой же вопрос, который возник у меня, когда ездил на вызов к женщине-пенсионеру ФСИН.— До этой пенсии тут еще дожить надо и не свихнуться, не спиться или в петлю не залезть..."
Я всё чаще и чаще вспоминал медицину. Вернуться на фельдшерскую должность в следственном изоляторе не было возможности, так как в медицинской части СИЗО все места были заняты. Поэтому я решил, что буду работать в воспитательном отделе, пока работается. Станет невмоготу, чёрт с ней, с этой выслугой, уйду на скорую. Зарплата, конечно же, там меньше, и до пенсии там дольше, но там мне всё понятно, там я всё умею, там коллеги такие же, как и я медики, там график, а это значит, буду проводить больше времени с семьёй.
***
Мне позвонили из отдела специального учета:
— Завтра освобождается "транзитчик", надо выяснить, куда он едет, взять с него заявления на выплату и на билет. Ну, и билет надо купить.
— Откуда он?
— С восемьдесят третьей камеры.
— А прописка?
— Южно-Сахалинск.
— Б..дь! — ругнулся я. — Ладно, пойду посмотрю, какая цена на билет до Южно-сахалинска.
При освобождении из мест лишения свободы освобождающемуся за счет государства приобретается билет до места его жительства, а также выплачивается единовременная денежная выплата типа выходного пособия. В то время выплата составляла восемьсот пятьдесят рублей. Этими самыми моментами — выяснением, куда едет освобождающийся и покупкой билета, занимался я в силу своих должностных обязанностей.
До Южно-Сахалинска можно было добраться только самолетом, причём только через Москву. Самый дешевый по стоимости билет оказался в районе семидесяти тысяч рублей. С такой информацией я и пришел к главному бухгалтеру.
— Осужденный освобождается, живёт на Сахалине. Билет семьдесят тысяч. Есть деньги?
Бухгалтер, что-то печатавшая на компьютере, застыла с занесённой над клавиатурой рукой. Глаза её медленно и широко открылись, губы вытянулись. Она моргнула и перевела остекленевший взгляд на меня.
— Семьдесят, — повторил я. — Вы не ослышались.
— У меня нету таких денег...
— У меня тоже.
— И что делать?
— Вы у меня спрашиваете? — съязвил я. — Давайте у родителей займём. Вы у своих, я у своих...
Бухгалтер уже усиленно тёрла виски, зажмурив глаза.
— Не смешно.
Мне стало её жаль.
— Ладно, пойду я с ним самим поговорю. Может, он передумает на Сахалин лететь?
В коридоре поста находился начальник корпусного отделения, которого в СИЗО сокращенно называют "корпусной", и младший инспектор. Они что-то бурно обсуждали, разбавляя свою речь злобным матом.
— У вас тут завтра освобождается Степанов, мне надо его вывести из камеры, чтоб он заявления написал, — вмешался я в их разговор.
— Сейчас откроем, — ответил мне корпусной по имени Артём. — Ты представляешь, нашу должность сокращают!
— Представляю, — спокойно ответил я. — Про сокращения можешь мне не рассказывать, я сталкивался недавно с подобным.
— Начальник сказал, чтоб все корпусные искали себе где-нибудь офицерские должности, иначе нас разжалуют в прапорщики, и зарплата будет на десять тысяч меньше при той же самой работе!
— И что ты решил? Куда пойдешь?
— А я патриот! — со смехом воскликнул Артём. — Я остаюсь на своём месте! Был старшим лейтенантом — стал прапорщиком, и зарплата на десятку меньше!
— Так это не патриот, — резюмировал я.
— А кто?
— Это <идиот>!
— Ну..., так-то, да..., — грустно согласился Артём. — А что делать?
— У нас в отделе место воспитателя освободилось, — сказал я. — Офицерская должность, между прочим.
— Серьёзно?
— Ну да. Открывай хату! Некогда мне!
Из камеры вышел небольшого роста мужичок.
— Степанов? — спросил я.
— Иван Анатольевич.
— Освобождаетесь сегодня. Куда поедете?
— В Калугу.
"Фух! — выдохнул я. — Калуга гораздо ближе и до неё поезда ходят. Одной проблемой меньше".
— Пишите заявление.
***
Через некоторое время замполита Великанова перевели на должность начальника другого учреждения. Соответственно, должность замполита стала вакантной, Исаев решил пойти на повышение. Несколько раз он пытался попасть на прием к начальнику, чтоб обсудить этот момент, но этого ему никак не удавалось, потому что начальник был либо занят, либо на совещании, либо в командировке. А когда Исаев всё же попал на прием, то его ждало великое разочарование.
Он вышел из кабинета начальника.
— Я ухожу, — сказал он. — Ты в курсе?
— Куда?
— На пенсию.
— Теперь в курсе, — сказал я. — Я б тоже ушёл, только мне еще восемь с половиной лет до "минималки"...
— Крепись, — сказал Исаев. — Теперь ты еще и начальник отдела по воспитательной работе. Видал, как у тебя карьера поперла!
— Тьфу, б...дь, — ругнулся я. — А ты почему уходишь?
— Начальник сказал, что не видит меня замполитом, поэтому я так и решил: если не иду на повышение, значит, иду на пенсию. Работу себе я уже нашёл.
В отличие от Исаева, карьеризм меня никогда не интересовал. Более того, от руководящих должностей я всегда отказывался, отталкивался и отнекивался. Не надо это мне, не моё. Одно дело перекрыть должность на время отпуска начальника, другое дело быть самим этим начальником. Но у судьбы, похоже, были другие планы в отношении меня, потому что некоторое время мне пришлось исполнять обязанности и старшего инспектора, и начальника отряда, и начальника отдела. Дел было невпроворот, я был постоянно занят, но даже сейчас, когда я пишу эти строки, не могу вспомнить, чем же я таким занимался? Какие-то непонятные и никому не нужные планы, отчёты, справки, заполнение базы, составление характеристик, дежурства в опергруппах, участие в судебных заседаниях по поводу условно-досрочных освобождений осуждённых отряда. И даже несмотря на то, что рабочий день мой был с 6.00 до 21.00, я все равно не успевал всё сделать.
В конце года вдруг выяснилось, что к нам наконец-то придут и начальник отдела, и замполит. Пришли. Лучше б не приходили. Замполитом к нам перевели подполковника Кудасова, который служил дежурным помощником начальника управления. Начальником отдела назначили подполковника Калюжного — того самого, который преподавал у нас огневую подготовку в учебном центре.
С приходом двух этих товарищей работать стало вообще невозможно. Если раньше я хотя бы имел представление о том, чем мне предстоит заниматься, что-то планировал, что-то выполнял и реализовывал, то сейчас, выполняя ту или иную работу, мне ещё и приходилось сначала объяснить что я делаю, а потом и убедить двух подполковников, что это необходимо и первостепенно, и зачем я это делаю.
Прозвонил телефон, когда я занимался каким-то очередным отчетом, срок исполнения которого был назначен на вчера.
— Березин.
— Зайди.
Голос принадлежал Калюжному.
— Ты завтра в опергруппу заступаешь, — сказал Калюжный, поэтому надо ответить вот на эти запросы. Сейчас.
Он протянул мне какие-то документы. Это были запросы на предоставление в суд характеристик на осужденных. Срок исполнения этих документов истекал как раз сегодня.
— У них срок исполнения сегодня заканчивается, — сказал я.
— Я знаю.
— Что ж вы их так долго продержали?
— Совсем забыл про них. Поэтому и отдаю их тебе.
— Мне сегодня некогда, я отчет доделываю, а потом характеристики на УДО готовлю. Послезавтра в суд еду.
— Завтра сделаешь характеристики.
— Так я завтра в опергруппе, вы ж сами сказали.
— Надо эти запросы тоже отработать.
— Когда мне всё это делать?
Калюжному, всю жизнь проработавшему на руководящих должностях и привыкшему только командовать, мое сопротивление очень не понравилось. Ему было абсолютно безразлично, когда и как я буду выполнять его поручение. Хоть жить оставайся на работе.
— Я тебе сказал, надо сделать! — повышая голос, сказал он. — Мне начальник тоже задание дал: надо плакат повесить о вреде курения на территории!
— Да я не отказываюсь сделать ответы на эти запросы, — сказал я. — Я у вас спрашиваю, когда мне ими заниматься, если у меня нет времени?
Калюжный хмурился. Не привык, видимо, чтоб подчиненные его напрягали мыслить.
— Параллельно делай, — изрёк он и уставился в компьютер.
Такое зло меня тогда взяло, что я не сдержался.
— Отличная инструкция! — "восхитился" я. — Я-то думаю, в чем моя проблема, что я не успеваю ничего? А оказывается, вон оно что! Я, оказывается, не параллельно делаю! Где ж вы раньше-то были со своим евклидовым постулатом?
Калюжный посмотрел на меня, но слов, видимо, не нашёл, поэтому ударил кулаком по столу.
— По голове себе <ударь>, — ответил я и вышел из кабинета.
— Иди сюда!!! — донеслось из кабинета.
"Да пошёл ты на...", — подумал я.
Сам того не замечая, я почему-то пришел в медсанчасть. Из ординаторской доносился веселый, беззлобный смех. Я зашёл туда.
В ординаторской были дерматолог Кирилл Викторович и хирург Николай Владиславович. Когда я вошел, они сначала обрадовались, но потом, увидев моё подавленное состояние, засуетились.
— Ты чего это серый-то такой? А? Ну-ка, присядь. — сказал Николай. — Викторыч, чаю!
— Да я уже..., — ответил дерматолог, доставая кружку из шкафа. — Что случилось?
— <Надоело> всё, — ответил я, упав в кресло. — Уволюсь нахрен.... На скорую вернусь...
Наступила небольшая пауза. Доктора переглянулись. Я знаю эти взгляды врачей, когда они с полувзгляда молча понимают друг друг друга. Сейчас было именно это. И так я заскучал по этим немым разговорам в тот момент. Как мне не хватало все время вот именно этих немых разговоров, когда всё понятно без слов. Сам того не ожидая, я переключился с воспитателя на медика.
"Что?" — молча спросил я, поглядев на докторов.
Взгляд докторов сулил что-то хорошее. Они так смотрят на пациента, когда тот идет на поправку.
— Ты это, погоди горячку то пороть, — спокойно сказал Николай. — На скорой ты "умрёшь".
— Да я и здесь с такими "руководятлами" загнусь!
— Ладно, не суетись, — снова сказал Николай и заговорщически подмигнул. — Дело есть.
— Какое дело?
— Во втором СИЗО фельдшера уволили вчера. Им теперь фельдшер нужен...
Я вдруг сразу же позабыл о конфликте с Калюжным.
— Что ж ты молчишь-то?
— Да я сам только сегодня узнал. И не вспомнил бы, если б ты не зашел сейчас. Записывай номер телефона начмеда второго СИЗО. Только мы тебе ничего не говорили!
— Понятное дело! — ответил я. — Ну надо же!
— Что?
— Вот не послал бы я сейчас Калюжного, так и не узнал бы про вакантное место.
— А ты его послал?
— Почти. Посоветовал ему себе по голове постучать.
Доктора снова захохотали. Мне стало легче на душе.
***
В этот же вечер я позвонил начмеду. Несмотря на поздний час, он сразу же предложил мне встретиться.
Перевод на должность фельдшера другого изолятора начальник СИЗО мне не разрешил, поэтому, прежде чем уволиться, я решил пройти специализацию по скорой за свой счёт. Пришлось залезть в кредит. К концу года сертификат по скорой и неотложной помощи был у меня на руках. Мне оставалось только дождаться нового года, чтоб использовать положенный отпуск, но, к моему счастью, в одной из исправительных колоний возник бунт. Начальника той колонии уволили, а нашего начальника перевели на его должность. Этим-то моментом я и воспользовался, чтоб вновь стать фельдшером медицинской части. Сколько козней и препятствий мне сделали Калюжный и Кудасов, я даже не возьмусь рассказывать, потому что вспоминать этих личностей мне весьма пренеприятно и не достойны они внимания вашего ввиду их ничтожности по жизни, но зашкаливающего тщеславия. Отмечу лишь то, что в последний день моей службы в качестве воспитателя, по их указке мне объявили выговор за какие-то несуществующие провинности.
Это был первый официальный выговор в моей жизни. Мне приходилось работать на скорой в селе и городе, приходилось заведовать участковой больницей. Я принимал роды, выезжал на ДТП, пожары, обморожения, передозы и поножовщины. Реанимировал больных и констатировал смерти старых, молодых и даже детей. А страшнее смерти ребенка ничего не бывает, я вас уверяю. А после всего еще и приходилось участвовать в "разборах полётов" всех вышеперечисленных случаев, вновь и вновь переживая увиденное, сделанное и несделанное. Но ни за один, даже самый сложный случай в моей медицинской практике мне не объявляли выговора.
В День космонавтики я вернулся в медицину.
Продолжение следует...
