Снег падал крупными хлопьями, оседая на потёртом рюкзаке Михаила. Последние метры до подъезда казались бесконечными – год вахты превратил знакомый двор в чужое место. Только старая береза у окна их съёмной квартиры осталась прежней, её узловатые ветви царапали стекло на пятом этаже, словно пытаясь достучаться.
Телефон в кармане завибрировал. Михаил достал его дрожащими от мороза пальцами – ни одного сообщения от Тани. На экране светилось только уведомление от банка о переводе зарплаты.
– Странно, – пробормотал он, прокручивая список сообщений. – Обычно уже десять сообщений прислала бы.
Перед дверью он замер, прислушиваясь. За год успел отвыкнуть от домашних звуков – шума телевизора, которым Таня заполняла пустоту, звона посуды на кухне.
– Любимая, я дома! – крикнул Михаил, переступая порог. Связка ключей звякнула о вешалку, эхом разнесясь по квартире.
Тишина ударила по ушам. В воздухе витал незнакомый сладковатый запах – не тот цветочный аромат, которым всегда пахли Танины духи. Что-то терпкое, мужское.
– Тань? – голос дрогнул. – Ты где?
Из-за двери соседней квартиры послышалось шуршание.
– Танюша! – он прошел на кухню, заглядывая в каждую комнату. – Хватит прятаться, я же знаю, ты дома!
Квартира встретила его пустотой. Шкаф зиял открытыми дверцами, на полках не было привычных стопок одежды. Михаил провел рукой по пустой вешалке – пальцы наткнулись на одинокую проволочную петлю.
– Да что за... – он рванул в ванную.
Пусто. Исчезли флаконы с шампунями, разноцветные баночки кремов, даже зубная щетка. На кухне – ни следа любимой Таниной кружки с котятами, которую он привез ей с первой вахты.
– Танюш, – прошептал он, опускаясь на табурет, – что происходит?
Сердце пропустило удар, когда он увидел записку на холодильнике, придержанную магнитом-матрёшкой – их первым совместным сувениром из поездки в Суздаль. Пальцы дрожали, когда он срывал листок:
"Прости. Так будет лучше для всех. Не ищи меня."
– Нет, – прошептал он, комкая бумагу. – Нет, нет, нет...
Матрёшка упала на пол, раскололась. Михаил поднял половинки – внутри была еще одна записка, уже выцветшая: "Я всегда буду с тобой. Твоя Т." Три года назад она спрятала её там, в их первую поездку.
– Что, приехал? – голос соседки Нины Петровны заставил его вздрогнуть. Она стояла в дверях, опираясь на трость, качая головой. – А благоверная-то твоя...
– Где она, Нина Петровна? – Михаил резко развернулся. – Вы же всё видите, всё знаете.
– Не кипятись, – соседка поджала губы. – Я-то при чём? Уехала неделю назад с Витькой, племянником моим непутёвым.
– С каким ещё Витькой? – он сжал кулаки. – Почему вы мне не позвонили?
– А что я должна была? – Нина Петровна постучала тростью по полу. – Всё хахонькали тут, чаи распивали. Я молчала, не моё дело. Только вот... – она замялась.
– Что? Говорите!
– Деньги-то ваши общие он у неё выманил. На бизнес якобы, – соседка покачала головой. – Враньё всё это, конечно. Я слышала, как она плакала по ночам. А потом... В деревню к матери своей утащил, в Озёрки.
Михаил прислонился к стене, перед глазами поплыло. Воспоминания накатили волной: вот Таня в парке три года назад, кормит голубей. Белое платье развевается на ветру, она оборачивается, улыбается – он тогда с тренировки возвращался, остолбенел, увидев её.
– Думаешь, я не знала, что они задумали? – продолжала Нина Петровна. – Витька-то мой давно на ваши денежки глаз положил. Только кто ж меня слушать станет?
– А раньше сказать нельзя было? – процедил Михаил сквозь зубы.
– А ты где был? – вдруг взвилась соседка. – Год на вахте! Она тут одна, молодая, красивая. Витька-то мой... он говорить умеет. Заморочил девке голову!
Михаил молча достал телефон, открыл фотографию их свадьбы – скромной, без пышного платья, только расписались. Таня тогда сказала: "Зачем нам эта мишура? Главное – мы вместе." Как же так?
– В Озёрки, говорите? – он сунул телефон в карман. – Спасибо, Нина Петровна.
– Миша, – окликнула его соседка. – Ты это... поаккуратней там. Витька-то, он... с кулаками.
Он не ответил. Четыре часа до Озёрков пролетели как в тумане. Старый "Форд" петлял по заснеженной дороге, и с каждым километром внутри росла не просто тяжесть – ярость. Вспоминалось, как мечтали о собственной квартире, как она поддержала его решение уехать на вахту – там платили втрое больше. "Я дождусь," – говорила. "Мы справимся."
Деревня встретила его серыми покосившимися домами и лаем собак. Витькин дом он узнал сразу – единственный покрашенный в ярко-синий цвет, словно издеваясь над унылым пейзажем. В кармане куртки грела руку расколотая матрёшка.
Женский крик пронзили морозный воздух. Михаил замер, вглядываясь в окно синего дома. Сквозь грязное стекло он увидел Таню – она сидела на полу, прикрывая живот руками, словно защищая его. Большой живот. Седьмой месяц, не меньше. По её бледному лицу текли слёзы, размазывая дешёвую тушь.
– Говорил же, – не лезь, когда я выпивши! – орал Витька, занося руку. От него разило перегаром даже через окно. – Все деньги профукала, а теперь указывать будешь?
– Витя, пожалуйста, – всхлипывала Таня, пытаясь отползти. – Я же беременная...
– Заткнись! От кого нагуляла ещё неизвестно!
Михаил почувствовал, как в висках застучала кровь. Расколотая матрёшка в кармане впилась острым краем в ладонь. Он выбил дверь плечом – треск сломанного замка эхом разнёсся по дому: – А ну стоять!
– Миша? – в глазах Тани мелькнул ужас, смешанный с надеждой. – Как ты... Откуда?
– Ты кто такой? – Витька развернулся, покачнувшись. Его опухшее лицо исказилось злобой. – А, муженёк объявился! Явился – не запылился! Забирай, только деньги верни!
– Какие деньги? – Михаил медленно двинулся к нему. – Все просадил уже небось? На водку спустил?
– Не твоё дело! – Витька попятился. – Она сама мне отдала! На бизнес!
– Миша, – Таня всхлипнула, размазывая слёзы по лицу. – Я не хотела... Он обещал бизнес открыть, говорил, что любит... Что ты всё равно не вернёшься... А потом начал пить... – она задохнулась от рыданий. – Я хотела уйти, а он... он сказал, что найдёт меня... что ребёнка...
– Заткнись! – Витька замахнулся на неё снова.
Михаил перехватил его руку: – Ещё раз тронешь – убью.
– Да что ты мне сделаешь? – оскалился Витька, пытаясь вырваться. – Она сама виновата! Строила из себя верную жену, а сама...
Удар отбросил Витьку к стене. Он сполз на пол, держась за нос: – Ты... ты пожалеешь! Я заявление напишу!
– Пиши, – процедил Михаил. – Расскажешь, как беременную женщину бил. – Он повернулся к Тане: – Встать можешь?
Она кивнула, пытаясь подняться. Её трясло.
– Да пошли вы оба! – Витька схватил недопитую бутылку. – Катитесь отсюда! Всё равно вернётся! Куда она денется?
Таня встала, держась за живот одной рукой, другой цепляясь за стену: – Миша, я... я беременна... Седьмой месяц...
– Вижу, – он бережно снял куртку и накинул ей на плечи, встав между ней и Витькой. – Замёрзнешь. Поехали домой.
– Домой? – её голос дрогнул. – После всего, что я...
– Поехали, – повторил он твёрже. – Разберёмся.
– Куда домой? – она покачала головой, обхватив себя руками. – После всего, что я сделала? После того как я... – её голос сорвался. – Ты же ненавидишь меня теперь.
– Ненавижу? – Михаил сжал руль до побелевших костяшек. – Знаешь, что я чувствовал, когда увидел пустую квартиру? Когда нашёл твою записку?
– Прости... – она съёжилась на сиденье.
– Я думал, с тобой что-то случилось, – его голос дрожал. – Звонил в больницы, в морги... А ты...
– Я не могла иначе! – вдруг вскинулась Таня. – Ты уехал, я осталась одна. Совсем одна! Витя... он был рядом, понимаешь? Говорил, что любит, что никогда не бросит...
– А я что, развлекаться уехал? – Михаил резко затормозил. – Для кого я там пахал? Для себя?
– Я знаю... – она всхлипнула. – Знаю. Но месяцы шли, а тебя всё не было. А он... он обещал, что мы разбогатеем, что не придётся больше считать копейки...
Михаил достал из бардачка пачку мятной жвачки – той самой, которую Таня всегда любила. Купил специально перед приездом, представляя, как она обрадуется.
– Помнишь, – он покрутил пачку в руках, – как мы познакомились? Ты жевала такую же, когда кормила голубей.
– Помню, – она вытерла слёзы. – Ты ещё сказал, что от меня пахнет весной...
– Денег нет совсем? – спросил он, глядя на дорогу.
– Всё забрал, – тихо ответила она, поглаживая живот. – Всё, что мы копили. Говорил – на дело, а сам... Пропил. Проиграл.
Михаил молчал. Снег перестал, и сквозь рваные тучи пробивалось холодное зимнее солнце, слепя глаза.
– А ребёнок? – наконец спросил он. – Он от...
– От него, – она опустила голову. – Я узнала уже потом, когда он начал пить. Хотела уйти, а он угрожал... Говорил, что найдёт, что накажет...
– Поэтому и терпела побои?
– И поэтому тоже, – она провела рукой по лицу. – Страшно было. За себя, за малыша...
– Знаешь, – наконец произнёс Михаил, доставая из кармана расколотую матрёшку, – может, оно и к лучшему.
– Что? – она непонимающе посмотрела на него.
– Что всё так вышло. Что я нашёл тебя. Что увидел... – он покрутил в руках половинки игрушки. – Помнишь, что ты написала на записке внутри? "Я всегда буду с тобой."
– Миша...
– Давай начнём с начала, – он протянул ей половинку матрёшки. – Только честно в этот раз. Без недомолвок. Без страха.
Таня прижала руку к животу и заплакала. Горько, навзрыд – как тогда, в их первую ссору, когда думала, что всё кончено. А магнитик-матрёшка, который он прихватил из квартиры, качался на зеркале заднего вида, будто кивая в такт движению машины. Словно говоря: всё будет хорошо. Теперь – будет.