Нина Петровна заметила его издалека – знакомая фигура в потёртой рабочей куртке медленно брела к подъезду. Снег скрипел под тяжёлыми ботинками, оставляя чёткие следы на свежевыпавшем снегу.
– Мишенька! – окликнула она его с балкона. – Рановато ты!
– Решил сюрприз сделать, – он попытался улыбнуться. – Три дня назад с Таней говорил, вроде всё хорошо у них. Машенька уже ходить начала...
– А я их вчера видела, – старушка замялась. – С коляской гуляли...
Что-то в её голосе заставило его похолодеть. Слишком знакомые нотки. Как тогда...
Поднимаясь по лестнице, он всматривался в каждую тень, прислушивался к каждому звуку. В подъезде пахло сырой штукатуркой и почему-то одеколоном – терпким, дешёвым. Таким же, как у Витьки год назад.
– Господи, только не снова, – прошептал он, доставая из кармана расколотую матрёшку – свой талисман.
На площадке пятого этажа его встретила приоткрытая дверь их квартиры. На пороге валялась розовая погремушка – подарок Машеньке на первый зубик. Рядом – смятая пачка сигарет. Витькиных сигарет.
– Нет, нет, нет... – бормотал он, толкая дверь. – Таня! – голос сорвался. – Машенька!
В ответ – тишина. Та самая, знакомая до боли тишина, от которой хотелось выть.
– Папа! – вдруг донёсся детский голосок из глубины квартиры.
– Маша? – он рванулся на звук.
Пустая кухня. В раковине – гора немытой посуды. На столе – початая бутылка.
– Папа, смотри! – снова этот голос, теперь из спальни.
Он распахнул дверь. Никого. Только старый плюшевый мишка на кровати – говорящий, его подарок дочке. "Папа!" – механически произнёс мишка, когда Михаил задел его.
– Твою мать... – он опустился на кровать, сжимая в руках игрушку.
– Миш, – в дверях появилась запыхавшаяся Нина Петровна. – Ты это... Ты только не делай глупостей. Я знаю, где они.
– Опять, – Нина Петровна покачала головой, опираясь на трость. Костяшки её пальцев побелели от напряжения. – Всё повторяется, Миша. Как тогда...
– Рассказывайте, – он опустился на стул, чувствуя, как немеют ноги.
– Витька заявился неделю назад. Трезвый, представляешь? В костюме, причёсанный. Я сначала не узнала даже. Всё время с ней разговаривал, про любовь говорил... – старушка нервно теребила кончик платка. – Машеньку на руках носил, игрушки дарил.
– А Таня? – Михаил сжал в кармане расколотую матрёшку – теперь она всегда была с ним, как напоминание. – Как она могла... после всего?
– Сначала гнала его, – соседка присела рядом. – Кричала, что не простит никогда. Я слышала, как она плакала по ночам, с Машенькой разговаривала: "Не нужен нам никто, правда? У нас папа есть..."
– А потом? – его голос дрогнул.
– А потом... – Нина Петровна тяжело вздохнула. – Он ей золотые горы обещал. Каждый день приходил, цветы приносил. Говорил, что изменился, что бизнес открыл настоящий, не как раньше. Что ради неё и дочки всё... Что больше никогда...
– И она поверила? – Михаил резко встал, заметался по кухне. – Опять?
– Знаешь, что он ей сказал? – старушка понизила голос. – Что ты её не любишь. Что если б любил – не уезжал бы. А он, мол, всё бросил, работу нашёл... Машеньку удочерит.
– Что?! – он с грохотом опрокинул стул.
– Тише ты! – Нина Петровна схватила его за рукав. – Я пыталась с ней поговорить. А она твердит: "Устала одна. Машеньке отец нужен. Не могу больше ждать..."
– Куда они уехали? – процедил он сквозь зубы.
– В город теперь. Витька говорил, у него там квартира появилась, в новостройке. Работа серьёзная... – старушка замялась. – Только знаешь что? Видела я, как он из машины выходил вечером. Весь помятый, глаза мутные. Бутылку под сиденье прятал. Всё то же самое, Миша. Всё по новой...
Михаил молча достал телефон. Пальцы дрожали, когда он набирал знакомый до боли номер. "Абонент временно недоступен", – равнодушно сообщил механический голос.
– Господи, – простонал он, сползая по стене. – За что?
– А ещё знаешь что? – Нина Петровна присела рядом. – Слышала я, как он по телефону говорил. Про какие-то долги, про проценты... Боюсь я за них, Миша.
– Записку хоть оставила? – глухо спросил он, уже зная ответ.
– А как же, – соседка протянула ему сложенный вчетверо листок. – На холодильнике магнитом крепила. Я сняла, думала, ты захочешь прочитать...
Михаил развернул записку. Знакомый почерк, размытый слезами: "Прости. Я должна попытаться. Ради Маши. Ты же понимаешь..."
– Понимаю, – прошептал он, комкая бумагу. – Уже второй раз понимаю.
Витькина "квартира" оказалась съёмной комнатой в старой коммуналке. От запаха сырости и кошек першило в горле. Михаил поднялся на четвёртый этаж, остановился перед обшарпанной дверью с облупившейся краской. За ней плакал ребёнок – тот самый плач, который он узнал бы из тысячи.
– Машенька, солнышко, тише, – умоляющий голос Тани. – Папочка наш уже скоро приедет...
Звук разбитого стекла.
– Какой, на хрен, папочка? – раздался пьяный рёв Витьки. – Я ей теперь папочка! Заткни её! Сил нет уже!
– Не смей так говорить при ребёнке! – В голосе Тани звенели слёзы. – Ты же обещал... Ты говорил, что изменился!
– Заткнись! Надоели обе! – грохот опрокинутой мебели. – Где деньги, которые я тебе дал?
– Какие деньги? Ты всё пропил! Нам есть нечего!
– Ах так? – Витькин голос стал угрожающе тихим. – Сейчас я покажу тебе, как врать...
– Не трогай Машу! – истошный крик Тани. – Не смей к ней подходить! Машенька, иди ко мне!
Михаил не помнил, как выбил дверь. В нос ударил смрад перегара и немытой посуды. Картина была до боли знакомой: Таня, с разбитой губой, прижимающая к груди кричащую дочку, забилась в угол между холодильником и стеной. Витька, пошатываясь, с занесённой для удара рукой, навис над ними.
– Папа! – всхлипнула Маша, протягивая к нему руки.
– Опять ты? – Витька медленно развернулся, его опухшее лицо исказила злобная усмешка. – Что, соскучился? – он пнул валяющуюся на полу детскую бутылочку. – Забирай их обеих, если хочешь! Только теперь с прицепом! Хотя... – он сплюнул на пол, – может, и не с твоим...
– Миша... – прошептала Таня. – Я не хотела... Он обещал... Маша, не смотри...
– Папочка, – всхлипывала девочка, – заби меня домой...
Михаил почувствовал, как в кармане треснула расколотая матрёшка, впиваясь острым краем в ладонь. Боль отрезвляла, не давала сорваться.
– Ну что, праведник? – Витька покачнулся, схватил со стола недопитую бутылку. – Будешь теперь вечным спасителем? Думаешь, она не вернётся ко мне снова? Спорим?
– Заткнись! – Таня прижала Машу крепче. – Я лучше умру!
– Посмотрим, – оскалился Витька. – Эй, герой, а ты знаешь как умоляла остаться? Как...
– Вещи собрала? – спросил Михаил, не глядя на неё.
– Да, – она торопливо запихивала детские вещи в сумку.
– Чемодан в машине. Паспорта взяла?
– Взяла... – Таня замерла. – А ты?
Михаил достал из кармана расколотую матрёшку, положил на стол: – А я больше не вернусь.
Он вышел, аккуратно прикрыв дверь. В подъезде пахло сыростью и кошками. Где-то наверху играла музыка – та самая песня, под которую они с Таней танцевали на свадьбе.
Нина Петровна потом рассказывала соседкам, что видела, как Михаил довёз Таню с дочкой до автовокзала, посадил на автобус до её родителей. А сам уехал куда-то на Север, теперь даже письма не шлёт. Говорят только, что видели похожего человека на буровой – работает сутками, молчит, а в руках всё время крутит какую-то игрушку, похожую на матрёшку.