— Никогда не лезь в то, что не касается тебя!
Плёнка выскользнула из моих рук, а в воздухе повисла звенящая тишина. Я никогда не видела Артёма таким — побелевшие костяшки пальцев, желваки на скулах и этот взгляд... Колючий, почти враждебный. Он стоял, тяжело дыша, словно пробежал марафон, а не просто выхватил у меня старую фотоплёнку с загадочной надписью "Я и он".
Три месяца. Всего три месяца прошло с того вечера на фотовыставке, где в полумраке галереи наши взгляды впервые встретились. Я помню каждую деталь: блики светильников на стеклах его очков, легкую небритость, чуть растрёпанные тёмные волосы и эту удивительную улыбку — немного смущённую, словно извиняющуюся. Кто бы мог подумать, что профессиональный фотограф может так стесняться?
— Простите, но, кажется, вы единственный человек в этом зале, кто действительно понимает, что здесь происходит, — его голос был мягким, с лёгкой хрипотцой.
Я тогда рассмеялась. После двенадцатичасовой смены в клинике я забрела на эту выставку совершенно случайно, пытаясь убежать от собственного одиночества. Какое уж тут понимание современного искусства?
— Боюсь разочаровать, но я здесь просто прячусь от дождя, — честно призналась я.
— От дождя? — он удивлённо поднял бровь. — Но на улице ясно.
Я помню, как залилась краской. Конечно, никакого дождя не было. Просто сорокалетнему врачу-кардиологу стало невыносимо возвращаться в пустую квартиру после очередного тяжёлого дня.
— Тогда, может быть, кофе? — предложил он, и в его карих глазах промелькнуло что-то такое... Тёплое, понимающее, родное.
Как я могла отказаться?
А теперь, спустя девяносто дней невероятного счастья, я стою в его мастерской, и между нами словно разверзлась пропасть. Из-за какой-то старой плёнки.
— Артём, — мой голос дрожит, но я заставляю себя говорить спокойно, — я просто хотела...
— Нет, — он резко обрывает меня, запуская пальцы в волосы привычным нервным жестом. — Ты не понимаешь. Есть вещи... Есть вещи, которые должны оставаться похороненными. Навсегда.
Он отворачивается к окну, его плечи напряжены. В мастерской пахнет проявителем и какими-то химикатами. На стенах развешаны десятки фотографий — природа, города, люди. Но ни на одном снимке нет его самого. Как будто человек, создавший эту красоту, старательно избегает собственного отражения.
— Прости, — наконец произносит он глухо. — Я не хотел... кричать. Просто... Давай забудем, ладно?
Я киваю, хотя он не может этого видеть. Но в груди что-то сжимается, словно предчувствуя беду. Потому что я уже знаю — не забуду. Не смогу. За его внезапной вспышкой гнева, за этой загадочной плёнкой кроется что-то большее. Что-то тёмное и болезненное.
И, возможно, именно мне придётся сделать выбор — оставить всё как есть или рискнуть, попытавшись раскрыть тайну человека, которого я, кажется, успела полюбить.
***
Утро в кардиологическом отделении началось как обычно — с обхода. Но я никак не могла сосредоточиться на показаниях приборов и историях болезней. Перед глазами снова и снова всплывала вчерашняя сцена: побелевшее лицо Артёма, его дрожащие руки, судорожно сжимающие злополучную плёнку.
— Марина Андреевна, вы меня слушаете? — голос пожилой пациентки вернул меня к реальности.
Анна Петровна, семьдесят два года, острый коронарный синдром. Я механически перелистнула страницы в её карте, пытаясь собраться с мыслями.
— Простите, задумалась. Как вы себя чувствуете сегодня?
— Да всё как обычно, — она внимательно посмотрела на меня поверх очков. — А вот вы, милая, какая-то бледная. Сердечные дела?
Я невольно улыбнулась. За тридцать лет работы в кардиологии Анна Петровна, похоже, научилась диагностировать сердечные проблемы лучше некоторых врачей.
— Что-то вроде того.
— И давно? — в её глазах мелькнул лукавый огонёк.
— Три месяца, — ответила я прежде, чем успела подумать.
— Ох, самый опасный период, — она понимающе кивнула. — Когда мой Петя только появился в моей жизни, я тоже всё места себе не находила. Особенно когда начала замечать... странности.
Я замерла, сжимая в руках карту.
— Странности?
— Да как же... То он на звонки не отвечает, то от встреч отказывается. А однажды я его фотографию случайно нашла — старую, с какой-то женщиной. Он её тут же выхватил и порвал. — Анна Петровна вздохнула. — А оказалось, это его покойная жена была. Он просто не мог о ней говорить — больно очень было.
У меня по спине пробежал холодок. Странное совпадение...
— И что вы сделали?
— А что тут сделаешь? — она пожала плечами. — Ждала, пока сам расскажет. В любви ведь как в медицине — нельзя торопить исцеление. Всему своё время.
Я механически кивнула, заканчивая осмотр. Выйдя из палаты, достала телефон. Два пропущенных от Артёма и сообщение:
"Прости за вчерашнее. Поужинаем вместе? Хочу тебе кое-что рассказать."
Сердце пропустило удар. Вот оно. Сейчас всё прояснится...
Но в этот момент в коридоре раздался крик:
— Марина Андреевна! Срочно в реанимацию! У Ковалёва остановка!
Я сунула телефон в карман халата и побежала по коридору. Личная жизнь подождёт — сейчас важнее спасти чью-то жизнь.
Следующие четыре часа прошли как в тумане. Мы боролись за Ковалёва, немолодого мужчину с тяжёлым инфарктом. Я словно со стороны слышала свой голос, отдающий команды:
— Разряд! Ещё! Адреналин внутривенно!
Когда на мониторе наконец появился ровный сердечный ритм, я почувствовала, как дрожат колени. Сняв перчатки, вышла в коридор и прислонилась к стене. Только сейчас вспомнила про телефон.
Пять пропущенных от Артёма и новое сообщение:
"Прости, но сегодня не получится. Мне нужно срочно уехать. Позвоню, как вернусь."
Что-то в этих словах заставило меня похолодеть. Срочно уехать? Куда? Почему? И главное — от чего он убегает на самом деле?
Я набрала его номер. Гудки... гудки... "Абонент временно недоступен."
В груди шевельнулось неприятное чувство. То самое, которое никогда не подводит меня в реанимации. Предчувствие беды.
— Марина Андреевна! — окликнула меня медсестра. — Там родственники Ковалёва ждут, хотят с вами поговорить.
Я выпрямилась, расправляя плечи. Нужно работать. А с Артёмом... С Артёмом я разберусь позже. Если, конечно, он позволит мне это сделать.
***
Три дня. Три бесконечных дня без единой весточки от Артёма. Я извела себя звонками на его отключенный телефон и бесконечными "а что, если...". После очередной изматывающей смены решила зайти в его мастерскую — просто убедиться, что всё в порядке.
Летний вечер медленно опускался на город. В старом особняке, где располагалась фотостудия Артёма, было непривычно тихо. Обычно в это время здесь кипела жизнь — фотосессии, встречи с клиентами, щелчки затворов и вспышки света.
Старая лестница предательски скрипела под ногами, пока я поднималась на второй этаж. Сердце замерло, когда я увидела полоску света из-под двери его мастерской. Значит, там кто-то есть?
Костяшки пальцев дрогнули, прежде чем коснуться двери.
— Артём... это я.
Тишина в ответ резанула слух. Потом послышались чьи-то тяжёлые шаги, и дверь распахнулась так резко, что я невольно отшатнулась. Передо мной стоял незнакомец — седоватый мужчина с глубокими морщинами у глаз и какой-то затаённой горечью во взгляде.
Он смотрел на меня так, словно знал всю мою историю наперёд:
— Марина? Я вас сразу узнал. Артём рассказывал.
— Да... А вы...?
— Олег. Друг Артёма. — Он помолчал. — Точнее, был им последние двадцать лет. Зайдёте?
В мастерской царил непривычный беспорядок. На столе — неразобранные фотографии, пустые кофейные чашки, окурки в пепельнице. Олег прошёл к окну и закурил новую сигарету.
— Он рассказывал о вас. Много. — Олег выпустил струйку дыма. — Говорил, что впервые за долгое время почувствовал себя живым.
— Где он? — мой голос дрожал.
Олег долго молчал, разглядывая тлеющий кончик сигареты. Потом тяжело вздохнул:
— Не знаю я, где он. Правда. Но... есть вещи, которые вы должны знать. Присядьте, разговор будет непростой.
Старый кожаный диван скрипнул под моим весом. В висках стучало так, что казалось — ещё немного, и этот стук услышит весь город.
— Вы знаете что-нибудь о Елене?
Это имя ударило как током. Я помотала головой.
— Его жена... бывшая жена. — Олег потушил сигарету. — История не из простых. Пять лет назад они попали в аварию. Артём был за рулём. Они возвращались с какой-то вечеринки, и он... — Олег замялся. — В общем, он узнал, что Елена ему изменяла.
— Боже...
— Да, прямо там, в машине. Разговор, крик, потеря управления... — Олег провёл рукой по лицу. — Знаете, что самое страшное? Елена выжила. Физически. А вот психически...
Он подошёл к столу, достал из ящика конверт.
— Артём просил передать вам это, если вы придёте. Сказал, вы имеете право знать.
Дрожащими руками я открыла конверт. Внутри была та самая фотография с надписью "Я и он" и записка:
"Прости, что не могу рассказать лично. То, что ты видишь на плёнке — это я. Оба. До аварии и после. Я разделился надвое, Марина. И теперь не знаю, кто из них настоящий."
— Я не понимаю, — прошептала я.
— После аварии у Артёма начались... проблемы с личностью. Он не мог принять то, что случилось. Начал как будто раздваиваться — тот, кем он был до аварии, и тот, кем стал после. Фотография... это последний снимок, где он запечатлел обе свои сущности.
В горле пересохло.
— А сейчас? Где он?
— Знаете, что самое паршивое в этой истории? — Олег снова закурил. — Он действительно полюбил вас. Впервые за пять лет почувствовал себя цельным. Но... — он выпустил дым в потолок, — иногда любовь означает уйти, чтобы не сломать другого человека.
За окном сгущались сумерки. Где-то вдалеке завыла сирена скорой помощи. А я сидела, сжимая в руках фотографию, и пыталась понять, как спасти человека, который не хочет быть спасённым.
***
Всю ночь я просидела на кухне, глядя на эту фотографию. Два лица, два взгляда — и оба его. Один улыбается открыто и светло, будто весь мир принадлежит ему. Второй смотрит исподлобья, с какой-то затаённой болью. Где-то между ними — настоящий Артём. Тот, которого я полюбила.
Утром пришлось вернуться к работе. В отделении меня ждала Анна Петровна — сегодня её выписка.
— Ой, милая, — всплеснула она руками, увидев меня. — Что ж ты так осунулась-то? Неужто не разрешилось ещё?
Я покачала головой, машинально делая записи в карте.
— Знаете, Анна Петровна... А как вы поняли, что ваш Петя — это именно тот человек?
Она хитро прищурилась:
— А ты разве не слышишь?
— Что?
— Своё сердце. Оно ведь всегда знает. Даже когда мы пытаемся заглушить его голос всякими умными мыслями.
Я замерла с ручкой в руке. Сердце... Каждый день я слушаю чужие сердца, улавливаю малейшие нарушения ритма, читаю кардиограммы как открытые книги. Но своё собственное...
— Марина Андреевна! — в палату влетела медсестра. — Там новое поступление, мужчина, пятьдесят два года, острый инфаркт!
Следующий час прошёл в привычной суматохе — капельницы, кардиограммы, назначения. Когда пациент наконец стабилизировался, я вышла в ординаторскую и рухнула в кресло. На столе завибрировал телефон. Незнакомый номер.
— Алло?
— Здравствуйте. Это Елена... жена Артёма.
Воздух будто выкачали из комнаты. Я сжала подлокотник кресла до побелевших костяшек.
— Бывшая жена, — поправилась она. — Нам нужно встретиться. Вы ведь хотите понять, что происходит?
— Да, — мой голос звучал глухо.
— Через час в кафе "У Нины" на Садовой. Знаете такое?
— Знаю.
Она отключилась. А я сидела, глядя в пустоту, и пыталась собрать мысли в кучу. Что я скажу этой женщине? О чём спрошу? И главное — готова ли я услышать правду?
За окном накрапывал мелкий дождь. Я смотрела, как капли сбегают по стеклу, оставляя извилистые дорожки. Как часто бывает в моей работе — промедление смерти подобно. Нужно действовать. Даже если страшно. Даже если это причинит боль.
Я встала, сняла халат. В кармане что-то зашуршало — та самая фотография. Два лица, два взгляда... Интересно, какого из них любила она? И какого полюбила я?
"У Нины" — маленькое кафе в двух кварталах от больницы. Я часто забегала туда выпить кофе между сменами. Но сегодня каждый шаг в его сторону давался с трудом. Словно я шла не на встречу, а на операцию. Только вот пациентом была я сама.
А в голове, как назло, крутились слова Анны Петровны: "Сердце всегда знает". Знает что? Что я готова принять его любым? Или что иногда любовь означает отпустить человека, чтобы он смог найти себя?
Впереди показалась знакомая вывеска. За столиком у окна сидела женщина — светлые волосы, прямая спина, нервно постукивающие по столу пальцы. Я сделала глубокий вдох и толкнула дверь.
Время узнать ещё одну версию правды.
***
Елена оказалась совсем не такой, какой я её представляла. Никаких следов пережитой трагедии во внешности — ухоженная, стильная, с каким-то холодным достоинством во взгляде. Только пальцы, нервно крутящие чайную ложку, выдавали её напряжение.
— Кофе? — спросила она вместо приветствия.
Я покачала головой. В горле и так было сухо.
— Знаете, — Елена отложила ложку, — я долго думала, стоит ли с вами встречаться. Но когда узнала, что он снова исчез...
— От кого узнали?
Она невесело усмехнулась:
— У нас с Олегом уговор. Он... приглядывает за Артёмом. Держит меня в курсе, если что-то случается.
— Вы всё ещё любите его? — вопрос вырвался прежде, чем я успела подумать.
Елена посмотрела в окно. За стеклом проезжали машины, спешили куда-то прохожие — обычная городская суета.
— Знаете, что самое страшное? — она снова взяла ложку. — Я даже не знаю, кого именно любила. Того Артёма, каким он был до аварии? Или того, каким стал после?
— Олег рассказал про раздвоение личности...
— Раздвоение? — она резко повернулась ко мне. — Если бы всё было так просто! Дело не в раздвоении. Дело в выборе.
Она достала из сумочки пачку сигарет, но закуривать не стала.
— Артём никогда не умел прощать. Ни других, ни себя. В тот вечер... — её голос дрогнул. — Да, я ему изменила. Один раз. С коллегой по работе. Глупость, минутная слабость. Я собиралась признаться, но не так, не в машине...
Она замолчала, разглядывая незажженную сигарету.
— Он ведь даже не кричал тогда. Просто смотрел на дорогу таким взглядом... А потом резкий поворот, визг тормозов... — Елена наконец закурила. — Знаете, что он сказал мне в больнице, когда очнулся? "Я должен был тебя уберечь. А вместо этого чуть не убил."
Дым от её сигареты поднимался к потолку тонкой струйкой.
— После этого начался ад. Он словно разделился надвое: один винил во всём меня, другой — себя. И эти две части его личности... они словно вели войну друг с другом. А я оказалась между ними.
— Поэтому вы ушли?
— Ушла? — она горько рассмеялась. — Нет, дорогая. Это он меня выгнал. Сказал, что не может быть со мной, пока не разберётся в себе. А потом... — она затушила сигарету, — потом я узнала, что он начал фотографировать себя. Два разных образа. Два разных человека.
Я достала из сумки ту самую фотографию:
— Вы об этом?
Елена взглянула на снимок и побледнела:
— Он вам её показал? Сам?
— Нет. Оставил у Олега.
— Значит... — она закрыла глаза, — значит, всё серьёзно. Он никому её не показывал. Никогда.
— Почему?
— Потому что это его последняя фотография. После неё он перестал снимать. Сказал, что больше не может смотреть на себя со стороны. — Она открыла глаза и внимательно посмотрела на меня. — Вы ведь врач, верно? Кардиолог?
Я кивнула, не понимая, к чему она клонит.
— Тогда вы должны знать — иногда, чтобы спасти сердце, нужно сначала причинить боль. — Елена встала, накидывая пальто. — Он любит вас. По-настоящему. Именно поэтому и сбежал. Думает, что так будет лучше для вас.
— А как думаете вы?
Она застыла, уже держась за ручку двери:
— Я думаю... Я думаю, что он наконец встретил человека, который способен полюбить обе его части. Вопрос только в том, готовы ли вы к этому?
Дверь за ней закрылась. А я осталась сидеть, глядя на фотографию двух Артёмов. И впервые за эти дни поняла — я действительно люблю их обоих. И того, кто улыбается открыто и светло, и того, кто прячет в глазах боль и вину.
Теперь оставалось самое сложное — найти его и убедить, что он заслуживает этой любви.
***
После разговора с Еленой я вернулась в больницу. Не могла же я бросить пациентов, как бы ни рвалась душа на поиски. В ординаторской меня ждала Анна Петровна — уже в своей одежде, с собранной сумкой.
— Ну что, нашла ответы? — спросила она, пока я оформляла выписку.
— Не знаю... — я на секунду оторвалась от бумаг. — Кажется, нашла ещё больше вопросов.
— И куда сердце подсказывает идти?
Я замерла. Что-то в её словах зацепило память...
"...всё бросить и переехать в деревню, где он мечтает начать новую жизнь..."
Его слова, сказанные будто в другой жизни. Тогда я восприняла это как блажь, как попытку убежать от реальности. А теперь...
— Анна Петровна, — я схватила её за руку, — вы верите в предчувствия?
Она улыбнулась:
— Деточка, я верю в любовь. А она почему-то всегда знает, куда идти.
Через час я уже была у Олега. Он открыл не сразу, долго смотрел настороженно:
— Елена рассказала?
— Где эта деревня, Олег? Та, куда он хотел переехать?
Он покачал головой:
— Марина, может, не стоит...
— Стоит. Где?
Олег тяжело вздохнул, прошёл к столу. Достал потрёпанный блокнот, что-то записал.
— Это в трёх часах езды. Старый дом его бабушки. Он часто там прятался, когда... становилось совсем плохо.
Я схватила листок, но Олег не отпускал.
— Послушайте... Я знаю его двадцать лет. Иногда лучше позволить человеку самому...
— Нет, — я твёрдо посмотрела ему в глаза. — Иногда лучше напомнить человеку, что он не один. Даже если он сам в это не верит.
Дорога казалась бесконечной. За окном автобуса проплывали поля, деревни, перелески. Телефон давно сел — не успела зарядить, впопыхах собираясь. Да и кому звонить? Всем, кто мог помочь, я уже позвонила.
Деревня оказалась крошечной — десяток домов вдоль единственной улицы. Нужный дом я узнала сразу — старый, но крепкий, с резными наличниками и запущенным садом. Сердце пропустило удар, когда я увидела дым из трубы.
Я медленно толкнула калитку. Она скрипнула, словно предупреждая о чужаке. В глубине сада мелькнула тень — он обернулся на звук.
Мы застыли, глядя друг на друга через заросли одичавших яблонь. Артём похудел, осунулся, щетина превратилась в почти бороду. Но главное — его взгляд. В нём плескалась такая смесь тоски, страха и надежды, что у меня перехватило дыхание.
— Зачем ты приехала? — его голос звучал хрипло, будто он давно не разговаривал.
— За тобой.
— Я же написал...
— Да. Написал, что учишься быть с собой, — я сделала шаг вперёд. — Но знаешь... иногда проще научиться быть собой рядом с тем, кто принимает тебя целиком. Обе твои части.
Он дёрнулся, словно от удара:
— Ты не понимаешь...
— Понимаю, — ещё шаг. — Я видела фотографию. Говорила с Еленой. И знаешь что? Я люблю вас обоих. И того, кто улыбается миру, и того, кто прячет боль.
— Марина... — его голос дрогнул. — Я не могу. Я не знаю, кто я.
— Зато я знаю, — теперь нас разделяло всего несколько шагов. — Ты — человек, который научил меня видеть красоту в мелочах. Который заставил моё сердце биться чаще. Который борется с собственными демонами, но всё равно умеет любить. И я... я хочу быть рядом. С обеими твоими частями.
***
Наступила тишина — звенящая, хрупкая. Только ветер шелестел в яблоневых ветвях, да где-то вдалеке лаяла собака. Артём смотрел на меня так, словно видел впервые. Или как будто боялся, что я исчезну, растворюсь в вечернем воздухе, окажусь всего лишь видением.
— Я могу причинить тебе боль, — тихо сказал он. — Я уже делал это с другими.
— А я могу её вылечить, — я протянула руку. — Я ведь всё-таки врач.
Уголок его губ чуть дрогнул — почти улыбка.
— Знаешь, что самое сложное? — он сделал шаг навстречу. — Каждое утро просыпаться и не знать, какой из меня сегодня настоящий. Тот, кто хочет жить, любить, творить... Или тот, кто хочет только спрятаться от всего мира.
— А может... может, настоящие оба?
Он замер. В его глазах мелькнуло что-то — словно проблеск понимания.
— Как твои пациенты? — спросил он неожиданно. — Те, с больным сердцем. Оно ведь тоже иногда работает неправильно. То слишком быстро, то слишком медленно...
— Но остаётся тем же сердцем, — я улыбнулась, поняв, к чему он ведёт. — И мы не выбираем, какой ритм правильный, а какой нет. Мы учимся жить с обоими.
Он наконец взял мою протянутую руку. Его пальцы были холодными, чуть дрожащими.
— Я не могу обещать, что всегда буду... целым.
— А я не могу обещать, что всегда буду понимать. Но я буду рядом. С любым из тебя.
Он притянул меня к себе, уткнулся лицом в макушку. От него пахло деревом, дымом и почему-то яблоками.
— Знаешь, — пробормотал он мне в волосы, — я ведь правда хотел начать здесь новую жизнь. Думал, если уеду подальше, спрячусь от всего...
— И как, получилось?
— Нет. Всё равно думал о тебе. О том, как бы ты отнеслась к этому дому. К саду. К рассветам над рекой...
Я отстранилась, заглянула ему в глаза:
— Так покажи мне. Покажи всё это. И давай начнём новую жизнь. Вместе.
— А твоя работа? Больница?
— До райцентра час езды. Там есть клиника. Уже узнавала.
Теперь он всё-таки улыбнулся по-настоящему:
— Ты невозможная. Знаешь об этом?
— Знаю. А ещё я знаю, что в доме слишком накурено и наверняка беспорядок. И что ты не ел ничего толкового уже несколько дней...
— Вот опять врач проснулся, — он тихо рассмеялся, и от этого звука у меня потеплело на душе.
— Он никогда не засыпал.
Мы вошли в дом. Старые половицы поскрипывали под ногами, из печки тянуло теплом. На столе я заметила его камеру — слой пыли говорил о том, что к ней давно не прикасались.
— Знаешь, — сказал Артём, проследив за моим взглядом, — я тут подумал... Может быть, стоит снова начать фотографировать?
— Что именно?
— Всё. Рассветы. Закаты. Тебя... — он помолчал. — И себя. Обе версии. Потому что обе — часть меня. Часть моей истории.
Я сжала его руку:
— Только если ты действительно этого хочешь.
— Хочу. Просто... будь рядом, когда я буду смотреть на эти снимки?
— Обещаю.
За окном догорал закат, окрашивая старый сад в золотые тона. Где-то в доме тикали часы, отсчитывая секунды нашей новой жизни. Жизни, в которой не нужно выбирать между двумя частями души. Нужно просто научиться любить их обе.
И я знала — мы справимся. День за днём, фотография за фотографией, удар сердца за ударом сердца. Потому что иногда любовь — это не выбор между "ты" и "я". Это принятие всего, чем мы являемся. Со всеми трещинами и шрамами. Со всеми светлыми и тёмными сторонами.
В конце концов, разве не так работает настоящее сердце?