— Скажи, Анечка, а ты когда последний раз чувствовала себя живой? — вопрос Михаила прозвучал так неожиданно, что кисть дрогнула в руке, оставляя на холсте неровную линию.
Тридцать лет. Тридцать лет, как будто в тумане.
Анна опустила кисть и посмотрела в окно студии. Весенний вечер окрашивал московские крыши в нежно-розовый цвет. Где-то там, в уютной квартире на Патриарших, её ждал муж. Вернее, должен был ждать — если не задержится на работе. Или...
— Я... не знаю, — её голос прозвучал тихо, почти шёпотом.
Это утро началось как обычно. Алексей спешил на важную встречу, она готовила завтрак. Всё как всегда — чашка крепкого кофе, бутерброд с сыром, который он едва успевал проглотить. Поцелуй в щёку — такой привычный, почти механический. "Пока, дорогая". И звук закрывающейся двери.
Тогда она ещё не знала, что через час найдёт в его кабинете договор аренды квартиры. Обычная папка, случайно выпавшая из стопки бумаг, когда она протирала пыль. Анна всегда уважала личное пространство мужа, но титульный лист с адресом невозможно было не заметить.
"Договор аренды квартиры по адресу: ул. Тверская, дом..."
Наверное, это для бизнеса, — подумала она тогда, аккуратно возвращая папку на место. Конечно, для бизнеса. А для чего же ещё?
Звонок Людмилы раздался ближе к вечеру, когда Анна уже собиралась на свои курсы живописи — маленькую радость, которую она позволила себе месяц назад.
— Анечка... — голос подруги звучал странно, будто она не решалась что-то сказать. — Ты сейчас где?
— Собираюсь на занятие. А что?
Пауза в трубке казалась бесконечной.
— Нет, ничего... Потом поговорим.
Теперь, стоя у мольберта в студии под внимательным взглядом Михаила, она вспоминала этот разговор. Что-то неуловимое изменилось в её мире. Как будто крошечная трещина появилась на идеальной поверхности её жизни.
— Знаешь, — Михаил подошёл ближе, глядя на её незаконченную работу, — иногда мы так долго живём чужой жизнью, что забываем свою собственную.
Анна подняла глаза. Михаил — художник, преподаватель их группы, всегда казался ей человеком, который точно знает, чего хочет от жизни. В его карих глазах она видела то, что давно потеряла в собственном отражении — живой интерес к миру.
— А как понять, где чужая жизнь, а где своя? — спросила она, сама удивляясь своему вопросу.
Он улыбнулся:
— Начни с малого. Например, с того, что заставляет твоё сердце биться чаще.
Сердце действительно забилось чаще, но не от его слов. В кармане завибрировал телефон — сообщение от Людмилы:
"Нам нужно срочно поговорить. Это касается Алексея".
***
Кафе "У Маргариты" всегда было их местом встреч с Людмилой. Столик у окна, две чашки травяного чая, пирожные, которые они никогда не доедали. Но сегодня всё было иначе. Людмила даже не притронулась к своей чашке.
— Я не знала, говорить тебе или нет, — начала она, нервно теребя салфетку. — Понимаешь, иногда лучше не знать...
Анна почувствовала, как холодеет внутри. Что-то в голосе подруги, в том, как она избегала смотреть в глаза, заставило её вспомнить найденный договор.
— Люда, просто скажи.
— Я видела Алексея. — Людмила сделала паузу, собираясь с силами. — В "Кофемании" на Тверской. Он был... не один.
Время как будто остановилось. За окном шёл дождь, капли медленно стекали по стеклу, размывая огни вечерней Москвы. Анна смотрела на одну из них, такую же прозрачную и хрупкую, как её тридцатилетний брак.
— С кем? — голос прозвучал спокойно, даже слишком.
— С молодой женщиной. Очень молодой, Аня. Они... они выглядели близкими.
Тверская. Договор аренды на Тверской.
— Когда?
— Три дня назад. Они сидели у окна, и... — Людмила замолчала, увидев, как побелели пальцы подруги, сжимающие чашку. — Аня, мне так жаль...
— Не надо, — Анна подняла руку, останавливая поток сочувствия. — Просто... расскажи всё.
И Людмила рассказала. О том, как молодая женщина — "лет тридцати, не больше" — смеялась, глядя на Алексея. Как он наклонялся к ней, что-то шептал на ухо. Как они вместе вышли из кафе, и он помог ей надеть пальто — таким знакомым жестом, от которого у Анны перехватило дыхание.
— Я могла ошибиться, — неуверенно закончила Людмила. — Может, это деловая встреча...
Анна горько усмехнулась. Тридцать лет брака научили её одному: Алексей никогда не проводил деловые встречи в кафе. Только в офисе или ресторанах, где можно говорить о бизнесе. Никогда — в уютных кофейнях на Тверской.
— Знаешь, — она наконец подняла глаза на подругу, — я записалась на курсы живописи.
Людмила моргнула, не понимая резкой смены темы.
— Что?
— Курсы живописи. Я всегда хотела рисовать. В юности даже собиралась поступать в художественное... Помнишь?
— Помню, — тихо ответила Людмила. — Ты так красиво рисовала. А потом познакомилась с Алексеем...
— И забыла об этом. Представляешь, тридцать лет не брала в руки кисть. А сейчас... — Анна достала телефон, открыла галерею. — Вот, мой первый рисунок за эти годы.
На экране был незаконченный пейзаж — московские крыши в закатном свете. Что-то неуловимо грустное было в этой картине, какая-то щемящая тоска по несбывшемуся.
— Красиво, — искренне сказала Людмила. — Ты не разучилась.
— Знаешь, что самое странное? — Анна спрятала телефон. — Когда я рисую, я чувствую себя... живой. Как будто просыпаюсь от долгого сна. А наш преподаватель, Михаил...
Она замолчала, вспомнив его взгляд, его вопрос: "Когда ты последний раз чувствовала себя живой?"
— Что Михаил? — осторожно спросила Людмила.
— Он считает, что у меня талант. Говорит, нужно готовить выставку.
Анна поднялась, достала деньги за чай.
— Ты куда? — встревоженно спросила подруга.
— На Тверскую, — ответ прозвучал спокойно, почти буднично. — Хочу увидеть своими глазами.
— Анечка...
— Не волнуйся, — она попыталась улыбнуться. — Я просто хочу знать правду. Ведь это нормально — хотеть знать правду о своей жизни?
Уже в дверях она обернулась:
— И знаешь что? Я, кажется, начинаю понимать, где заканчивается чужая жизнь и начинается своя собственная.
***
Вечерняя Тверская сияла огнями витрин. Анна медленно шла по адресу из договора, чувствуя, как каждый шаг отдаётся глухой болью где-то под сердцем. Она помнила этот дом — они проезжали мимо него сотни раз. Старинный, с лепниной на фасаде, один из тех, что пережил все московские перестройки.
У подъезда играли дети. Анна замедлила шаг, разглядывая окна на четвёртом этаже — именно там, если верить договору, находилась квартира. В одном из них горел тёплый свет, на подоконнике виднелся силуэт игрушечного медведя.
Просто пройти мимо, — уговаривала она себя. — Зачем тебе это? Может, Люда ошиблась. Может...
Входная дверь подъезда открылась, и Анна инстинктивно отступила в тень раскидистого клёна. На крыльцо выпорхнула молодая женщина с ребёнком лет трёх. Мальчик капризничал, не хотел надевать шапку.
— Ну же, солнышко, — женский голос звучал мягко, с улыбкой. — Папа сейчас придёт, пойдём в парк...
Анна замерла. Время растянулось, превратилось в вязкую патоку. Она смотрела на эту картину будто со стороны: молодая мама, светлые волосы собраны в небрежный пучок, модное пальто, маленький мальчик в синем комбинезоне...
А потом появился Алексей.
Она узнала его походку — чуть вразвалку, с характерным наклоном вперёд. Узнала жест, которым он поправил воротник пальто. Движение руки, когда он достал телефон... Тридцать лет совместной жизни впечатались в память каждой его чёрточкой, каждым жестом.
— Пап! — радостно закричал мальчик, бросаясь к нему.
Пап.
Одно короткое слово разрушило всё. Разбило вдребезги последние сомнения, последние попытки найти другое объяснение. Анна смотрела, как Алексей подхватывает ребёнка на руки, как целует его в макушку. Как улыбается женщине — той самой улыбкой, которая когда-то предназначалась только ей, Анне.
— Может, в "Детский мир" заедем? — донёсся до неё голос мужа. — Кто-то, кажется, хотел новую машинку...
Они пошли к припаркованной неподалёку машине —его новой Audi, купленной полгода назад "для бизнеса" — и Анна вдруг с пронзительной ясностью осознала: это не случайная интрижка. Не мимолётное увлечение. Это... семья. Другая семья, с другой женщиной и ребёнком, которого он называет сыном.
Она не помнила, как дошла до метро. В вагоне было душно, люди вокруг говорили, смеялись, спорили. Обычная московская суета. А она сидела, механически сжимая в руке сумочку, и думала о том, что вся её жизнь, такая правильная и размеренная, оказалась построена на лжи.
Телефон завибрировал — сообщение от Михаила:
"Анна, вы сегодня пропустили занятие. Всё в порядке?"
Она смотрела на экран, и внезапно её захлестнуло острое желание оказаться сейчас в студии. Взять кисть, выплеснуть на холст всю эту боль, всю горечь предательства...
"Можно приехать в студию сейчас?" — напечатали дрожащие пальцы.
Ответ пришёл мгновенно:
"Конечно. Я всё равно задержался с документами. Буду ждать".
Анна вышла на следующей станции и поехала в обратную сторону. Сейчас ей нужно было только одно — рисовать. Рисовать, пока внутри не станет пусто и спокойно. Пока эта раздирающая боль не превратится в цвета на холсте.
Уже в дверях студии она получила сообщение от Алексея:
"Задерживаюсь на важной встрече. Не жди с ужином".
Впервые за тридцать лет брака она не стала отвечать. Просто убрала телефон в сумку и достала кисти. В тишине студии, под внимательным взглядом Михаила, она начала рисовать — яростно, отчаянно, будто пытаясь смыть краской саму память о сегодняшнем вечере.
— Это... потрясающе, — тихо сказал Михаил, глядя на рождающуюся картину. — В этом столько боли... и силы.
Анна подняла голову, встретилась с ним взглядом. И вдруг поняла: она действительно чувствует в себе силу. Странную, пугающую, но настоящую.
***
Алексей вернулся за полночь. Анна сидела в темноте гостиной, глядя на ночной город за окном. Недописанная картина стояла рядом, прислонённая к стене — чёрно-красный вихрь эмоций на холсте.
— Почему не спишь? — он щёлкнул выключателем, и комната залилась мягким светом. — И почему в темноте?
Она молчала, разглядывая его — такого знакомого и одновременно чужого. Капли дождя на пальто, слегка растрёпанные волосы, запах свежего кофе... Интересно, они заезжали в кофейню после прогулки?
— Ты изменился, — сказала она негромко. — Знаешь, когда я это заметила? Когда ты купил новую машину. Раньше ты всегда советовался со мной о крупных покупках.
Алексей замер на пороге комнаты. Что-то в её голосе заставило его насторожиться.
— О чём ты?
— О твоей новой семье на Тверской.
Тишина обрушилась на комнату как взрыв. Алексей медленно опустил портфель, и Анна заметила, как побелели костяшки его пальцев.
— Как... — он запнулся, потом начал снова. — Как давно ты знаешь?
— Имеет значение? — она наконец повернулась к нему. — Знаешь, что самое страшное? Не то, что ты завёл другую семью. А то, что я не заметила, как потеряла тебя. Когда это случилось, Алёша? Когда мы перестали быть настоящими?
Он тяжело опустился в кресло напротив. Впервые за долгие годы она видела его растерянным, без привычной маски уверенности.
— Я не хотел... — начал он.
— Лгать? — она горько усмехнулась. — Или не хотел делать больно? Знаешь, что я поняла сегодня? Мы оба виноваты. Я тоже лгала — себе. Делала вид, что всё хорошо, что так и должно быть. Что достаточно просто быть хорошей женой, и этого хватит для счастья.
Она встала, подошла к картине. Провела пальцами по краске — ещё не совсем высохшей.
— Сколько ему? Мальчику?
Алексей вздрогнул:
— Три с половиной.
— Значит, всё началось четыре года назад. Когда ты стал задерживаться на работе чаще обычного. Когда перестал рассказывать о своих делах...
— Анна...
— Нет, дай договорить. — Она глубоко вдохнула. — Знаешь, что я делала сегодня, пока ты гулял с сыном? Я рисовала. Первый раз за тридцать лет я рисовала то, что действительно чувствую. И знаешь, что я поняла? Я живая. Всё ещё живая, представляешь?
Она повернулась к нему, и Алексей отшатнулся от силы её взгляда.
— Я любила тебя, Алёша. Наверное, всё ещё люблю. Но сегодня я поняла одну простую вещь: иногда нужно выбрать себя.
— Что... что ты имеешь в виду?
Анна подошла к окну. Дождь усилился, превращая огни города в размытые пятна света.
— Я подаю на развод.
— Аня, послушай... — он встал, шагнул к ней. — Я знаю, что виноват. Но мы можем всё исправить. У нас тридцать лет вместе, мы...
— Можем? — она повернулась к нему. — А как же твой сын? Его мать? Ты бросишь их?
Он молчал, и в этом молчании была вся правда их жизни.
— Вот видишь, — мягко сказала она. — Ты не можешь выбрать. А я — могу. И я выбираю себя.
— Куда ты пойдёшь?
— У меня есть мамина квартира, помнишь? Та самая, которую ты предлагал сдавать. Завтра я перевезу туда свои вещи.
— Но...
— И знаешь что? — она вдруг улыбнулась, легко и свободно. — Я устрою там студию. Буду рисовать. У меня будет выставка через два месяца.
Алексей смотрел на неё так, будто видел впервые. Может быть, так оно и было — впервые за долгие годы он видел настоящую Анну, а не её бледную тень, живущую отражённым светом его жизни.
— Ты изменилась, — сказал он тихо.
— Нет, — покачала она головой. — Я просто проснулась.
***
Мамина квартира на Чистых прудах встретила Анну запахом пыли и застоявшегося времени. Маленькая двушка хранила следы прошлой жизни: старые фотографии на стенах, потёртое кресло у окна, где мама любила читать, пожелтевшие кружевные салфетки на комоде...
— Здесь нужно многое переделать, — Михаил стоял в дверях, осматривая пространство профессиональным взглядом художника. — Но свет отличный. Особенно в той комнате, которую вы хотите под студию.
Он вызвался помочь с переездом — "просто как друг и наставник", — и теперь методично таскал коробки с вещами, пока Анна пыталась навести первичный порядок.
— Знаете, — он остановился у окна, глядя на бульвар, — когда-то я тоже всё начинал заново. После развода казалось, что жизнь кончена. А потом...
— А что потом? — Анна подняла глаза от коробки с книгами.
— Потом я понял, что это было начало. Настоящее начало моей жизни.
Их взгляды встретились, и что-то промелькнуло между ними — какое-то общее понимание, тихое созвучие душ.
Звонок телефона разрушил момент. Анна вздрогнула, увидев имя Алексея на экране.
— Не буду мешать, — Михаил тактично направился к выходу. — Позвоните, если нужна будет помощь с мольбертом.
Анна смотрела, как закрывается дверь, прежде чем ответить на звонок.
— Да?
— Аня... — голос Алексея звучал устало. — Мы можем поговорить?
— Мы уже всё обсудили, — она присела на подоконник, глядя на кроны деревьев за окном.
— Нет, ты не понимаешь. Я... я расскажу тебе всё. Про Марину, про Димку... Ты должна знать правду.
Анна закрыла глаза. Марина. Теперь у её соперницы есть имя.
— Хорошо. Где?
— Помнишь кафе на Патриарших, где мы познакомились?
Конечно, она помнила. Маленькая кофейня всё ещё работала, хотя сменила несколько владельцев.
— Через час?
— Да, — в его голосе послышалось облегчение. — Спасибо.
Она положила трубку и несколько минут сидела неподвижно. Потом достала телефон, написала Михаилу:
"Можно перенести разгрузку мольберта на вечер? Нужно кое-что сделать."
Ответ пришёл мгновенно:
"Конечно. Всё в порядке?"
Она улыбнулась его заботе:
"Да. Просто пришло время услышать всю правду."
В кафе почти ничего не изменилось за эти годы. Те же столики, тот же приглушённый свет, даже занавески, кажется, остались прежними. Алексей ждал её за их старым столиком у окна.
— Я заказал тебе ромашковый чай, — сказал он, когда она села. — Ты всегда его любила.
— Любила, — согласилась она. — Тридцать лет назад.
Он поморщился, будто от боли.
— Аня, послушай... История с Мариной... Это сложно.
— Обычно всё сложно, когда заводишь вторую семью, — она говорила спокойно, почти без горечи.
— Нет, ты не понимаешь, — он провёл рукой по лицу. — Марина... она работала в нашей компании. Она пришла к нам в компанию три года назад... Совсем девчонка, двадцать семь лет. Яркая, улыбчивая. А потом случилась эта авария... — он замолчал, собираясь с мыслями. — Её муж возвращался с ночной смены. Гололёд, встречная полоса... Марина тогда была на третьем месяце. Врачи боялись, что она потеряет ребёнка от стресса. Я просто хотел помочь...
Анна молчала, глядя, как пар поднимается от чашки с чаем.
— Сначала это была просто помощь. Потом... — он запнулся. — Потом родился Дима. Она была такая потерянная, такая одинокая... А я...
— А ты решил стать героем, — тихо закончила Анна. — Спасителем.
— Я полюбил его, Аня. Этого маленького мальчика, который так похож на...
Он резко замолчал, но было поздно.
— На кого? — внезапная догадка пронзила её. — На тебя? Он похож на тебя?
Алексей опустил глаза:
— Нет. Я думал... мы все думали... Но недавно выяснилось, что он не мой сын.
Тишина за столиком стала осязаемой.
— Марина призналась месяц назад, — его голос стал глухим. — Она боялась потерять поддержку, боялась остаться одна...
— И что ты теперь будешь делать?
Он поднял на неё измученные глаза:
— Не знаю. Я привык быть им нужным. Привык быть отцом Димы. Как я могу их бросить?
Анна смотрела на мужа и едва узнавала его. Куда делась его всегдашняя уверенность? Перед ней сидел просто уставший человек с седеющими висками и потухшим взглядом. Человек, который сам запутался в паутине собственной лжи. И почему-то вместо злости она чувствовала только тихую грусть и странное умиротворение.
Она медленно поднялась, поправила сумку на плече:
— Слушаю тебя и понимаю: ты ведь самого главного так и не понял, да?
— Чего?
— Что дело не в них. Дело в нас. В том, что мы перестали быть собой. Ты — пытаясь стать героем-спасителем. Я — пытаясь быть идеальной женой. Мы оба заблудились, Алёша.
Она положила деньги за чай:
— Но я нашла свой путь обратно. Надеюсь, ты тоже найдёшь свой.
Уже в дверях она обернулась:
— И знаешь что? Я благодарна тебе.
— За что? — он смотрел на неё с недоумением.
— За то, что твоя ложь помогла мне найти мою правду.
***
За две недели до выставки Анна почти не выходила из своей импровизированной студии. Старая мамина квартира преобразилась: светлые стены, большие окна без штор, мольберты в простенках между окнами. Десятки картин — её новая жизнь, написанная маслом и акрилом.
Было уже далеко за полночь, когда в дверь осторожно постучали.
— Ты не отвечаешь на звонки, — Михаил стоял на пороге с пакетом из китайской закусочной. — Решил проверить, жива ли ты вообще.
— Я работаю, — она машинально потёрла щёку, размазывая краску.
— И не ешь, судя по всему, — он прошёл на кухню, начал выкладывать коробочки с едой. — Знаешь, великие художники тоже нуждались в ужине. Даже Ван Гог.
Она невольно улыбнулась:
— Ван Гог питался абсентом и кофе.
— И посмотри, как это для него закончилось, — Михаил протянул ей палочки. — Давай, перерыв на двадцать минут. Расскажешь, что тебя так зацепило.
Анна опустилась на старый мамин стул, взяла коробочку с лапшой. Только сейчас она почувствовала, как на самом деле голодна.
— Я пишу серию. "Пробуждение", — она кивнула в сторону студии. — Хочешь посмотреть?
Он молча последовал за ней. В комнате пахло краской и скипидаром. Лунный свет падал на холсты, создавая причудливые тени.
— Это... — Михаил замер перед центральной картиной. — Это потрясающе.
На полотне была женщина, спящая в хрустальном гробу. Но стекло трескалось, и сквозь трещины пробивались живые цветы. Яркие, настоящие, они оплетали застывшую фигуру, словно пробуждая её к жизни.
— Знаешь, что самое странное? — Анна подошла ближе. — Я начала её в тот вечер, когда узнала про Алексея и его... другую семью. Хотела выплеснуть боль, а получилось... это.
— Возрождение, — тихо сказал Михаил. — Ты написала своё возрождение.
Он повернулся к ней, и вдруг они оказались очень близко друг к другу. Анна чувствовала запах кофе и его одеколона, видела серебристые нити в его тёмных волосах...
Звонок в дверь разрушил момент.
— Кто это может быть в такой час? — пробормотала она, отступая.
На пороге стояла она — та самая молодая женщина с Тверской. Марина. В распахнутом пальто, с растрёпанными от ветра волосами.
— Простите за поздний визит, — её голос дрожал. — Мне нужно с вами поговорить. Это очень важно.
Анна молча отступила, пропуская её в квартиру. Михаил появился в дверях студии:
— Мне, наверное, лучше уйти?
— Нет, — Марина покачала головой. — Останьтесь, пожалуйста. То, что я скажу... Это изменит всё. Для всех нас.
Она прошла в комнату, замерла перед картиной со спящей женщиной.
— Красиво, — сказала она тихо. — Как сама правда. Она тоже иногда бывает красивой, правда? Даже когда делает больно.
Анна почувствовала, как по спине пробежал холодок:
— О какой правде вы говорите?
Марина повернулась к ней, и в лунном свете было видно, как блестят слёзы на её глазах:
— О том, что я больше не могу жить во лжи. Дима... он ведь на самом деле сын Алексея. Я солгала ему месяц назад. Солгала, потому что... потому что поняла: он всё ещё любит вас.
***
Тишина в комнате стала осязаемой. Где-то за окном проехала машина, на соседней крыше мяукнула кошка, а они всё стояли, замерев в лунном свете среди недописанных картин.
— Почему сейчас? — голос Анны прозвучал неожиданно спокойно.
Марина провела рукой по лицу, стирая слёзы:
— Потому что я вижу, как он мучается. Как разрывается между нами. А вчера... — она запнулась, — вчера Дима спросил, почему папа всегда грустный.
Она подошла к окну, обхватила себя руками, словно защищаясь от холода:
— Знаете, я ведь правда не планировала ничего такого. Он просто помогал мне, когда всё рушилось. Был рядом. А потом... потом я увидела, как он смотрит на мой живот, как светятся его глаза, когда он говорит о будущем ребёнке. Он так хотел сына...
— А я не смогла ему его дать, — тихо закончила Анна.
— Дело не в этом! — Марина резко повернулась. — Вы не понимаете. Он никогда не переставал любить вас. Даже когда был со мной, даже когда играл с Димой... В его телефоне до сих пор ваша фотография стоит на заставке. Та, где вы молодая, с кистью в руках.
Анна почувствовала, как что-то дрогнуло в груди. Она помнила тот снимок — их первое лето вместе, она рисовала пейзаж на даче у его родителей...
— Я думала, любовь — это когда готов на всё ради другого человека, — продолжала Марина. — Поэтому и солгала про Диму. Хотела... отпустить его. Чтобы он не чувствовал себя обязанным оставаться с нами. Но теперь понимаю: настоящая любовь — это когда говоришь правду, даже если она разрушит твой мир.
Михаил, молча стоявший у дверей, тихо кашлянул:
— Я, пожалуй, всё-таки пойду...
— Нет, — Анна повернулась к нему. — Останьтесь. Вы же художник. Вы знаете, что иногда нужно отойти на шаг назад, чтобы увидеть картину целиком.
Она подошла к своей центральной работе — женщине в хрустальном гробу.
— Знаете, что я поняла, когда писала это? Что все мы спали. Я — в своём идеальном браке. Алексей — в роли безупречного мужа. Вы, Марина, — в иллюзии, что можно построить счастье на лжи. Мы все спали и боялись проснуться.
Она провела рукой по холсту, по трещинам в нарисованном стекле:
— А теперь мы просыпаемся. И это больно. И страшно. Но...
— Но это единственный путь к настоящей жизни, — тихо закончил Михаил.
Марина опустилась на старый мамин стул:
— Что теперь будет?
Анна улыбнулась — легко, свободно:
— Жизнь будет. Настоящая. Вы расскажете Алексею правду про Диму. Он будет счастлив — я знаю, он всегда мечтал о сыне. А я...
Она повернулась к своим картинам:
— А у меня через неделю выставка. "Пробуждение" — десять полотен о женщине, которая наконец проснулась и начала жить.
— Вы... вы простили нас? — в голосе Марины звучало недоверие.
— Знаете, что я поняла за эти недели? Прощение — это не то, что мы даём другим. Это то, что мы дарим себе. Возможность отпустить боль и начать заново.
Она подошла к окну. Над Чистыми прудами занимался рассвет, окрашивая небо в нежно-розовый цвет.
— Я любила Алексея тридцать лет. Наверное, какая-то часть меня всегда будет его любить. Но именно его ложь помогла мне найти свою правду. — Она обернулась к Марине: — Идите домой. Расскажите ему всё. Он заслуживает знать, что у него есть сын.
Когда за Мариной закрылась дверь, Михаил тихо спросил:
— А ваша правда... какая она?
Анна взяла чистый холст:
— Хотите увидеть? Это будет последняя картина для выставки. Я как раз собиралась её начать, когда вы пришли с ужином.
Она начала рисовать — уверенно, легко, как будто картина уже жила внутри неё и просто просилась наружу. Женщина на рассвете, с кистью в руках. Её лицо обращено к восходящему солнцу, а за спиной осыпается хрустальная стена, превращаясь в блестящую пыль...
— Она прекрасна, — прошептал Михаил, глядя, как оживает полотно под её кистью.
— Она свободна, — ответила Анна. — Знаете, я ведь тогда не договорила фразу. Помните, в тот вечер, когда всё началось?
— Какую?
— "Я люблю тебя, но иногда нужно выбрать себя." Я сказала это Алексею, но на самом деле эти слова предназначались мне самой. И только сейчас я понимаю их истинный смысл.
Михаил осторожно коснулся её плеча:
— И какой же он?
Анна улыбнулась, не отрываясь от работы:
— Что любовь — это не только о других. Это прежде всего о себе. О верности себе. О мужестве быть собой. — Она повернулась к нему: — Поэтому давайте не будем спешить. С нас хватит непродуманных решений и случайных совпадений. Просто... будем рядом. Пока я учусь заново любить — себя и жизнь.
Рассвет разгорался над Москвой. В студии пахло краской, кофе и свободой. А на холсте рождалась новая история — история женщины, которая наконец-то проснулась и выбрала себя.
----------
Дорогие читатели, как вы относитесь к решению Анны начать новую жизнь вместо того, чтобы пытаться сохранить тридцатилетний брак? И что думаете о поступке Марины - правильно ли она сделала, что пришла с признанием?
Если история затронула ваше сердце - поставьте лайк, а чтобы не пропускать новые рассказы о женских судьбах и жизненных поворотах - подписывайтесь на канал.
-------
Тоже интересно: