Тонометр, пискнув, показал убийственные «двести двадцать на сто девяносто». Татьяна измерила давление еще раз. Двести двадцать пять на сто восемьдесят. Не зря у нее с утра пекло затылок. Можно, конечно, принять мощные обезболивающие таблетки. Они уберут боль, и голова станет противно ватной. Зато успокоится пекло. Но какой смысл – проблемы это не решит. Надо срочно к врачу, хоть и не хочется, и лень, и вообще Таня терпеть ненавидит сидеть в душных очередях поликлиники.
До убогой городской клиники с разбитым крыльцом и старыми окнами (позорище) еще добраться надо. На такси у Татьяны денег нет, а автобусы ходят только по четвергам раз в две недели. Стыд и срам. Рейсы сократили, объявив нерентабельными, мол, у всех личные автомобили, никто на общественном транспорте не ездит.
Хорошо, мол, живут люди. И на автобусах не ездят, и в магазины не ходят (все по интернету заказывают), и не болеют совсем – деревенские медпункты позакрывали. Нерентабельно. Теперь, если что, ложись и помирай. Желательно, на дороге – может, кто из счастливчиков на личном авто, увидев препятствие, остановится и подберет умирающего человека, да подкинет до районного города?
Да и в городе что? Врачи бегут из больницы толпами. В прошлом году нагнали туда новеньких эскулапов. По-русски – ни бельмеса не понимают. За гражданство и прописку согласились трудиться для народа. А народ поначалу боялся смуглявых докторов – диплом-то хоть имеется у них? А то выйдет, как с водительскими правами – купят себе и гоняют в раздолбанных маршрутках, как Бог на душу положит. Или, того хлеще, на самосвалы усядутся, песок из карьера возить. Каждый месяц по три аварии – правил дорожного движения не знают, скорость не соблюдают и кувыркаются на поворотах без конца.
Может, и с врачебными дипломами так же? Бог их знает. Только вот что получилось: новенькие терапевты и хирурги, поработав пару лет, тоже сбежали в большие города. Практика наработана, на местных натренировавшись, махнули на достойные заработки. Их за что винить? Времена героических «дорогих моих человеков», смело кидающихся на амбразуры, величиной с две Франции, прошло. Всяк волнуется за свою шкурку, всяк переживает по своей хатке. Потому и погано так, потому и мрет народ пачками, несмотря на прогрессивный «нановек».
Таня еще молода – пятидесяти нет. Считай, невеста на выданье. А она и была невестой – муж умер в позапрошлом году, оставив ей в наследство этот деревенский дом. Всю жизнь впахивал и нажил городскую квартиру и деревенскую дачу, чтобы все было, как у людей. Помимо дачи нажил себе болячку, от которой нынче не лечат, разве что в элитных заграничных клиниках, да и то – не факт. Больше денег дерут. Отмучился мужик и ушел, слава богу, без долгих мучений. Городскую квартиру Таня отдала сыну. Он теперь и живет в ней с молодой женой и дочкой. Сама же тут обитает, благо, что тепло в доме и печка новенькая.
Сыну Татьяна не навязывалась, хоть и не нравилась ей невестка. Постаралась принять новую родственницу, скрепя душой. Редко, когда женщины находят общий язык на одной кухне. Вон, даже курицы могут друг друга заклевать без особых причин. Хотя обидно было – благодарности не то, что ждала свекровь, так хотя бы нормального человеческого отношения! Ведь, благодаря квартире, невестка Юля не таскала кредитные кандалы, считай, на готовенькое пришла. А она все морду воротит – Таня стеснялась лишний раз в гости приезжать.
Не хочется заходить в дом, в котором хозяйка при встрече кривит губы: Здрасти-и-и. И уходит в комнату, демонстративно отвернувшись спиной к гостье. Хамство! Сашка, сын, помогает матери снять пальто, принимает сумки с огородными дарами (помидорчик к помидорчику, морковочка – прям выставочный вариант, банки с соленьями – не налюбуешься, на каждой – этикетка с названием и крышка нарядная), ставит чайник, ищет что-нибудь к чаю. И не может найти – мужик ведь…
- Юля, у нас печенье где? – кричит жене.
- В Караганде! Ты покупал? – орет та из комнаты.
Сашка краснеет, ерошит соломенные свои волосы, одевается и бежит в магазин. А Татьяна (как последняя дура) сидит на кухне в полном одиночестве. Была бы хоть внучка Иришка дома, хоть с ней бы поболтала, заполнила тягучую липкую паузу. Но Иришка в садике. Тьфу, как плохо.
Тане бы руки в боки поставить, зайти в комнату к невестке, да как двинуть по тупой обесцвеченной башке со всей силы – «Что, совсем уже берега потеряла?» Но она не может. Не умеет. Скандалы – это совсем не ее! И муж такой же был, тихий, неконфликтный. И Сашка – тоже. Хоть и не интеллигенты. Рабочие все люди. С деревенскими корнями. Не научились скандалить и хамить, работать локтями, кусаться и царапаться. Робеют перед хамами и заливаются густой краской. А Юля… Не такой породы. Вот и весь разговор. Притянулись друг к другу две противоположности, родили ребенка. Живут. Просто держаться от них подальше и не встревать в семейные дрязги. Муж и жена – одна сатана. Значит, нравится им так.
Таня и не встревала. Жила себе вполне хорошо. Пока была здорова. До поры, до времени. А вот… Надо ехать в город. И не на один день. Пока к врачу протиснешься, пока анализы, кардиограмма, то, да се. Одним днем не получится. Даст Бог – положат в больницу – докучать семье сына не придется. А если нет?
Хоть ложись и помирай, честное слово…
Но действие обезболивающих таблеток кончилось к вечеру. Татьяне стало по-настоящему страшно. Одна в доме… Помощи никакой. Деревня, летом плотно заселенная дачниками, сейчас совсем опустела. Оставались жилыми пара-тройка дворов. Ближайшая к Тане соседка Люба бедовала зиму через забор. Вроде, радоваться надо, живая душа. Но и тут не повезло. У Любы что-то не так с головой. Раньше вроде нормальная была, здоровалась, заходила поболтать. И вдруг у нее сдвиг какой-то случился. Из-за этой Любы все и началось.
В один из дней та перестала здороваться. Ну ладно – это можно пережить. Но потом стала через забор кричать, что Таня – воровка. Что по ночам шастает на ее огород и тырит из теплицы огурцы. Дальше – хуже. Таня один раз к автолавке подошла, хлеба купить. Смотрит – стоит Любка, рот корытом. Ни «здрасте», ни «до свидания», от Тани отвернулась, с дачницей Ольгой беседует. Таня хлеб купила. Обратно пошла. И слышит, как Люба демонстративно громко говорит Ольге:
- Взяла деньги и не отдает! Шестьдесят восемь рублей, копеечка в копеечку! Взяла и не отдает. Бегает от меня, нахалка бессовестная. Воровка!
Какие деньги? Да и сумма, Господи, смешная! Таня обернулась – Люба пристально на нее смотрит, губы куриной гузкой сморщила.
Таня в кошелек. Вытянула из него сотню.
- На, возьми!
А та взяла. И так же демонстративно сдачу отсчитала, мол, чужого ей не надо! Двадцать восемь рублей, почему-то.
- Как же ты, Танька, опустилась! – добавила, - столько я тебе добра сделала! А ты… Бог тебя накажет! Накажет!
Ольга-дачница – ни полслова. А Тане так жутко сделалось. За что? Ведь Люба никогда такой не была. Деменция, что ли? Несет чушь несусветную, да еще и сплетни распускает.
Ей бы, Тане, посмеяться, да плюнуть на полоумную соседку. Сострить. Подковырнуть. У виска покрутить.
А Таня растерялась даже. Покраснела вся, будто, правда, деньги взяла и не отдала. Будто, правда, соседка ей столько добра сделала, а она…
В общем, мало того, что сотню за просто так отдала, да еще и ушат помоев на себя приняла. Всю ночь не спала. И весь день сама не своя ходила. До такой степени довела себя, что давление взлетело до критических цифр. Забыть бы про больную на голову Любу, а как? А теперь, по милости Любы надо ехать в больницу в город. А там – Юлька. Та еще штучка. Может и домой не пустить. Будет свекровь на лестнице сидеть и плакать. И молчать в тряпочку, потому что не научили ее отбиваться.
Мямля и рохля. Не в то время родилась. Стыдоба…
А жить-то хочется…
***
Юля с утра была не в духе. Она вообще редко когда была в хорошем настроении. Такой уж характер. Вспыльчивая, легко воспламеняющаяся Юлька, сама себе была не рада. Взорвется на пустом месте, накричит на Сашку, на Иришку, хлопнет дверью – хоть святых выноси. А через полчаса, остыв, понимает – зря. Начнет подлизываться к мужу, к дочери, просить прощения. Она знала – простят. Муж и дочь, в отличие от нее, были ангелами во плоти. Флегматики. Что папенька, что Иришка. Невозмутимые и спокойные, плоть от плоти, кровь от крови, они обожали друг друга. Жить друг без друга не могли. Вечерами часами ворковали, шушукались – были сплоченной командой. К Юлькиным выпадам относились по-олимпийски стойко.
А Юльку это ужасно раздражало. Раздражало, тревожило и огорчало. Значит, в их тандеме она была лишней? Ненужной? Значит, ее забота, ее усилия – нафиг этой парочке не нужны?
Срываться без конца на самых близких ей людей Юля не могла, побаивалась. И так стыдно – мегера, чистая ведьма. Но негативные эмоции аккумулировались в душе, копились серым налетом и грозили взорваться к чертям собачьим в один из самых не очень прекрасных дней. Ничего лучше Юлька не придумала, как вывалить всю эту гадость на… свекровь. Перенесла вину на ее плечи, даже легче стало. Ну а что? Татьяна Николаевна будто просила: ударьте меня побольнее, унизьте, я все стерплю.
Ну разве будет нормальный человек так бояться свою никчемную невестку? Стесняться ее, жаться в темной прихожей, не решаясь пройти в собственную, между прочим, квартиру? Разве будет уважающий себя человек тихой мышкой сидеть в углу кухни, пока Юлька, по-хамски отвернувшись задницей, посиживает в комнате? Откуда такая к себе нелюбовь?
Татьяна Николаевна виновата сама! Мямля, своим поведением такие, как она, плодят вокруг себя таких, как Юлька! Дура несусветная! Бесит прямо!
И Юлька бесилась. Пользовалась помощью Татьяны бессовестно. Без стыда жила в ее квартире. Без угрызений совести отправляла на все лето дочку в деревню. Ну, если позволяют на себе ездить, то почему бы и не покататься на халяву? Юля и каталась себе, успевая при этом презирать бесхребетную рохлю. Так ей и надо!
Так вот, сегодня Юлька, бросив в прихожей пакеты, скинув с себя куртку, накричав на задерганную Иришку, протопала на кухню, нервно щелкнула зажигалкой и закурила. Начальник, козел безрогий, опять вычеркнул ее из списка на получение премии. За что? Разве Юлька плохо работает? Она, конечно, влетела в его кабинет и высказала (точнее – выорала) ему все, что думает.
Юлька с ее обостренным чувством справедливости могла и не такое. Коллеги нагло пользовались этим. Науськают, настропалят глупую Юльку, наноют, а потом – в кусты. А Юля, дура такая, с шашкой наголо кидается грудью на баррикады, за которыми спряталось неблагодарное начальство. Третью работу меняет Юлька. Уж пора поумнеть и сидеть тихо. Но нет – каждый раз снова-здорово. Прав Сашка, прав, когда говорит, что Юлька с таким характером нигде не продержится.
- Что ты сражаешься за чужих тебе людей? Ты Жанна Дарк, что ли? Беречь себя надо, а ты с ума сходишь.
Прав, прав. Теперь всем хорошо, кроме Юльки. Чужим хорошо. А страдать будут Сашка, Ирка и… Сашкина мать – хоть и заочно. Хотелось плакать. Иришка к ней теперь до завтра не подойдет – и поделом. Не мать, а истеричка.
Прозвенел дверной звонок. Ира побежала открывать.
- Бабушка! Ура! – взвизгнула радостно она.
Автор: Анна Лебедева