оглавление канала, часть 1-я
За делами и хлопотами прошло несколько дней. Не прошло, а, можно сказать, пролетело. Каждый вечер Ульяна ходила на берег реки за лягушками. Морщилась, когда ловила, прощения просила, а поделать ничего не могла. Не бывать русалочьей мази без этих тварей. Река, взбудораженная весенними талыми водами, ревела и грохотала, перемалывая огромные льдины, словно какой великан камни крошил зубами. Скрежет и грохот стоял на реке. А вот по тихим заводям, где стоялая вода на солнце нагревалась обосновалось жабье племя. И девочка вздохнула от облегчения, когда Ерофей сказал, что уже достаточно жабьей желчи. Теперь оставалось только собрать тот самый загадочный водяной гриб. Но дед сказал, что без Людомира его не добыть, бобры не пропустят. Оставалось теперь только ждать, когда мужчины с ярмарки вернутся. Уля про себя фыркнула, когда поняла, как подумалось: мужчины. Смешно. Хотя, у Люда уже и борода начала расти, а вот Тимка-то – совсем еще малец. Хотя, при серьезном размышлении и он уже мужчина. Пускай и в возраст еще не вошел, а по дельности своей любому другому, даже и взрослому мужику не уступит. Защитник и кормилец. И то сказать, без него не пережили бы эту зиму. Ну, ежели бы и пережили то во сто крат труднее. Во всем помощник. У Ули даже слезы в уголках глаз блеснули от гордости за брата.
Каждое утро и каждый вечер Ульяна стала выходить на опушку, поджидая своих. И вот, на шестой день, наконец-то увидала. Увидала, да и глазам своим не поверила. Шли они ей навстречу, а в поводу коня вели! Самого, что ни на есть, настоящего! Конечно, эдакую клячу в добрые времена и конем было назвать трудно. Непонятной сивой масти, ребра торчали, обтянутые шкурой, хвоста и гривы, почтитай, совсем не было, одни какие-то невнятные пучки, словно клоки мха торчали в разные стороны. В общем, слезы одни, а не конь. Но Ульяна на это внимания не обратила. Откормят, обиходят и будет помощник в хозяйстве. Кинулась радостно навстречу своим. Обняла крепко Тимофея, на что он смутился и, чуть отстраняясь, буркнул неразборчивое:
- Ну будя, будя… Не маленький, чай…
Уля, не обращая внимания на его бурчание, еще крепче притянула брата к груди. А затем, сделав шажок назад, потупив глаза, поклонилась в пояс Людомиру.
- Спасибо тебе, что брата сохранил, да и сам жив остался… - А потом с любопытством спросила: - А откуда диво такое? Неужто на ярмарке сторговали? Кто ж продал-то? Ведь кожа, да кости одни…
Людомир улыбнулся.
- Да не… Не на ярмарке… По дороге через одно село разоренное шли, там, на краю мучался. Вон вишь, хвост обгорел, видать из пожарища спасся. Вот мы и взяли. – И повторил мысли, что Ульяна про себя думала: - Ничего… Откормим, обиходим, добрый конь еще выйдет. – Потом полез за пазуху и вытащил оттуда маленький серый комочек. Протянул Ульяне со словами: - А это тебе… Подарок. Из него добрый охранник вырастет.
Уля от неожиданности ахнула. Протянула ладошки, забрала маленький комочек. Собачонок, да малой совсем, не более десяти дней от роду. Серенький, лопоухий. Сразу стал тоненько пищать, да носом ей в ладошку тыкаться. Сердце от жалости у девочки в комочек сжалось. Подняла на Люда взгляд, смущаясь едва выдавила из себя:
- Благодарствую…
Сидя за столом, и глядя, как ребята жадно поедают похлебку, ни о чем их не спрашивала. Не дело, голодных-то, да с дороги, вопросами закидывать. Поедят, и сами все расскажут.
Первым начал Людомир. Отодвинув от себя чашку, проговорил со вздохом:
- Плохо в округе… Почитай, все села окрест разоренные стоят. Радетели власть в городе взяли и творят вокруг, что душа их черная пожелает. Грабят, убивают, старые книги все изымают, да на площадях прилюдно сжигают. Всех Ведающих – под нож, а малых детей уводят к себе, говорят, из них новых Радетелей выпестуют. Народ весь притихший, нерадостный. Шкурки мы сразу на зерно и мешок пшена выменяли, а жемчужины и доставать не стали. – Выложил он на стол жемчуг. - Везде Радетельские шпионы шастают. Нас проверить решили тоже, да мы вовремя ноги унесли от греха подальше. В общем, думаю, нам тут, на заимке след оставаться. За лето пристрой к дому сделаем, да баньку поставим. Зерно, думаю, половину посеять надобно, чтобы хлебушек свой был. Конька за лето откормим, подспорье будет…
Дед Ерофей слушал, головой кивал, а потом, вдруг, задумчиво так произнес:
- Это все ты верно говоришь, все правильно… Только вот еще чего. Перво-наперво, как земля оттает, да просохнет, потребно схрон добрый сделать, чтобы, в случае чего, укрыться было можно, да книгу укрыть. Русалочья книга только одна и осталась, и будет за ней охота во все времена. Потому и схрон надобен надежный, по всем, предками нашими заведенным, правилам. Пока жив, обучу вас. Думается, надолго мы здесь поселились. – И видя, как ребятишки сникли, бодро закончил: - Нича… Не боись… Нас здесь мало кто найдет, а Лес-Батюшка, да Река-Матушка прикроют, в обиду не дадут. И напоят, и накормят, только руки дай. – И уже поднимаясь из-за стола, проговорил деловито: - Завтрева все на заводь бобриную пойдем, водяной гриб добывать. Срок подходит Ульяне нашей водоположение проходить…
Когда все наелись и из-за стола вышли, Тимофей взялся Уле с посудой подсобить. Все на реку снести надо было, да котлы и чугунки светлым речным песочком отдраить. Работали молча, споро. Брат все на Ульяну косился, словно чего сказать хотел, да никак не решался. Ульяна сначала делала вид, что не замечает его взглядов, давая время брату насмелиться. Да вот беда, он все мялся и никак не решался начать разговор. Тогда она не вытерпела:
- Ну, пострелыш, говори, чего сказать хотел. Ведь вижу же… Что не так?
Тимофей сначала, было, набычился, что сестра его разгадала, да потом оставил. Пустое это все. Подсел к ней на корточки поближе и шепотом проговорил:
- Помнишь тот день, ну, когда мы на реке с тобой были, а потом к нашему двору еще пришлые пожаловали, воды испить просили?
Ульяна вскинула на брата удивленный взгляд.
- Помню… А чего ты про это заговорил? Ты ведь тогда их и не видал. Тебя ж и дома-то не было…
Тимка конфузливо потупился, и проговорил, глядя куда-то в сторону:
- Да, видал… Я тогда за тыном схоронился… - И добавил извиняющимся голосом: - Больно мне хотелось послушать, о чем вы с бабаней говорили. Тайны же все у вас, а мне так ничего и не рассказывали…
Ульяна нахмурилась:
- Подслушничать вздумал, глазопялка[1] ты эдакая?! То – секреты женские, для вашего племени запретные! Вот, погоди ж ты!!! Чур-Батюшка прознает, да язык-то тебе и пришьет! – И уже даже руку занесла для затрещины.
Тимоха отодвинулся быстро от сестры, так, на всякий случай, и проговорил торопливо:
- Да погоди ты строжиться! Послухай, что дальше-то скажу!! - Уля руку опустила, но все еще продолжала хмуриться, сердито глядя на брата. А тот продолжил, косясь на ее руки. А ну, как опять вздумает драться? – Так я к тому, что видел я тех чужаков… - Ульяна, все еще не понимая, куда это он клонит, продолжала насупившись глядеть на брата, ожидая продолжения. Поняв, что сестра уже утихомирилась, Тимка, с некоторым вдохновением, продолжил: - Помнишь со стариком тем отрок еще был, ну чернявый такой? – Ульяна молча кивнула головой, мол, помню. – Так вот… Я того отрока на ярмарке встретил! Он такой разряженный, весь в мехах да парче, и не признать его вовсе было. Но я признал. Взгляд у него холодный, волчий, я еще с первого раза запомнил. От его взгляда по всей шкуре мураши у меня еще тогда забегали. Он с воинами, навроде, за главного у них, по рядам шастал, будто выискивал кого! Мы после того с Людом-то и ноги уносить стали… - Мальчишка тяжело вздохнул: - Вот, помяни мое слово… нас он выискивал…, - и пояснил, чтобы сестра совсем уж поняла: - … тебя и меня. Я это понял, когда он с отроков шапки сдергивать стал, а девкам под платы заглядывать. Точно тебе говорю! Рыжих он искал, стало быть, нас с тобой. – И добавил с некоторым облегчением: - Хорошо, что ты меня тогда дубовой корой-то покрасила…
Уля вдруг порывисто поднялась на ноги, шагнула к брату, да и обняла его крепко. И тогда Тимофей понял, что не его она утешать вздумала, а сама свой страх спрятать хотела, ища у него, у единственного мужчины Рода (ничего что еще летами мал, все одно – мужчина) защиты и утешения.
До Купалы уже оставалось меньше десяти дней, когда Ульяна пришла к деду Ерофею. Он сидел на солнышке и из лыка вязал прочные корзины под будущий урожай зерна, которое должно было уродиться в это лето на славу. Не оставляя своей работы, взглянул на девочку и спросил бурчливо:
- Ну… И чего ты тревожишься? Вижу ведь, какой дён ходишь, словно раньше срока в воду опустили…
Уля вздохнула тяжело.
- А скажи, дедушко, срок-то приближается… И мазь русалочья готова, и заговоры я все выучила, а ведь без четырех женщин-ведающих как обряд совершить? Видать, не стать мне русалкой… Окончился наш род русалочий… А ведь, жемчуг-то добывать не только для красоты. Кому, как не тебе знать об этом. Все наши лета зависят от порошка из слез русалки. А чего мы добыть сможем, коли я обряд не пройду?
Дед вздохнул, сложил ладони на коленях, и проговорил, не глядя на девочку:
- Зов русалочий по реке послать надобно… Небось, остались, не сгинули все ведающие…
Ульяна нахмурилась.
- Что за зов такой? Впервые слышу…
Ерофей прищурился, и спросил с усмешкой:
- А книгу-то Аглаину, поди не всю до конца дочитала?
Ульяна потупилась, и тихо проговорила, словно винясь:
- Не всю… Про мазь, заговоры все, да наговоры для водоположения прочла, а дальше не успела…
Дед хмыкнул:
- То-то же… - И передразнил девочку: - Не успела… Теперь ты одна в вашем русалочьем Роду осталась, значит, всю должна прочесть. И не просто прочесть, а назубок выучить! Там ведь не только про водоположение, да про русалочьи хитрости всякие. Там много еще чего должно быть. Там и про запоры секретные, и как их создать и как открыть, чтобы не один чужак не смог до схронов тайных добраться… - Девочка низко склонила голову, пристыженная дедом. Ерофей помягчел лицом, покрутил сокрушенно головой, мол, эх, молодо-зелено, и проговорил серьезно: - Ты давай, ступай… Зов, его ведь сейчас посылать надо. Коли услышат его Ведающие, непременно придут, да не сразу. На то время потребно. Тайными тропами, чтобы укрыться от Радетелей этих проклятущих, путь-то не близкий, чай, будет. – И закончил чуть мягче, почти что, извиняющимся голосом: - Я бы помог тебе, девонька… Да только, знания те женские, нам, мужикам они недоступны и не подвластны. Так что, окромя тебя, больше некому, так что, ступай… Не тяни…
Поклонилась Ульяна старику, да и пошла на берег. Выбрала укромное местечко за разросшимся ракитником, встала у самой кромки воды, и, наперво, поклонилась реке в пояс, а затем, кинула в реку горсть сухих ягод. Заговорила тихим голосом привычное:
- Пришла-де я к тебе, Матушка-Вода, с повислой да с повинной головой, прости меня, простите и вы меня, водяные Деды и Прадеды, коли в чем провинилась перед вами!
Трижды кланялась и трижды прощения она у воды просила. Потом, подняла руки к небу и проговорила молитву:
- Джива-Матушка, Мать Небесная, ниспославшая Душу чистую, пособи в деле праведном, в процветании Рода нашего. Освети в Сваргу ясную, наше Путь-стремление, к Тарху Светлому во утишение! Тако бысть, тако еси, тако буди!
Зашептался камыш сухой прошлогодний под дуновением слабого ветра, словно давая понять девочке, что слова ее услышаны и дары приняты. И тогда Ульяна уже приступила к самому Зову. Слова наговора принялась произносить, словно узор какой диковинный ткать:
- Матушка Вода! Обмываешь Ты крутые берега,
Жёлтые пески, белые-горючие камни… Своей быстриной – серебряной струёй.
Понеси-ка Ты, Матушка Вода, своей быстриной – серебряной струёй
Всё наведённо, наговорённо, в чистое поле, земное море,
За грязи топучие, за болота зыбучие, за осиновый лес, за железный тын,
Туда, где Кощное есте, а Живы несте, за камень Алатырь…
Не заметила Ульяна сколько времени прошло с той поры, как начала она свой Зов создавать. Только опомнилась, когда увидела, как солнце к самым кронам могучих деревьев уже клонится. Выдохнула устало. Зачерпнула ледяной воды из реки, лицо умыла. Все, что нужно было, сделано и сказано. Теперь оставалось только ждать.
[1] Глазопялка – не в меру любопытный человек (со старославянского)