Ирина застыла в дверном проёме, чувствуя, как холодеют кончики пальцев. Сквозь пыльный солнечный луч она видела, как мать методично опустошает старый бабушкин сервант, бросая семейные реликвии в чёрные мусорные пакеты.
— Мам, что ты делаешь? — её голос дрогнул, когда очередная стопка пожелтевших фотографий полетела в мусор.
Валентина Петровна, не оборачиваясь, продолжала своё безжалостное занятие. Её обычно аккуратно уложенные волосы растрепались, а на белой блузке проступили тёмные пятна пота.
— А что такого? — в её голосе звенела плохо скрываемая обида. — Бабушкин хлам давно пора разобрать. Дача теперь моя, значит, и решать мне.
Где-то в глубине дома надрывно тикали старые часы — единственные свидетели их семейных праздников за этим столом. Ирина машинально провела рукой по резной спинке стула, где всегда сидела бабушка.
— Какая твоя? — Ирина почувствовала, как внутри поднимается волна возмущения. — А как же тётя Света? Она тоже дочь бабушки Тони! Ты не можешь просто...
— Могу! — Валентина резко развернулась, сжимая в руках потёртый фотоальбом. — Мы со Светой всё решили. Ей достанется участок возле леса, а мне — дом. Всё по-честному!
— По-честному? — Ирина горько усмехнулась. — А ты помнишь, как бабушка говорила, что дача — это единственное место, где вся семья может быть вместе?
Бабушка Тоня ушла из жизни три месяца назад. В тот промозглый октябрьский день Ирина держала её сухонькую руку, когда прозвучали последние слова:
— Берегите друг друга, девочки... — бабушка с трудом перевела дыхание. — Главное — не ссорьтесь. Вы же родные...
Тогда и мама, и тётя Света рыдали, обнявшись у больничной койки. "Конечно, мамочка, мы всегда будем вместе", — шептали они сквозь слёзы.
А через неделю после похорон начался кошмар.
— Ты с ума сошла? — кричала Света в телефонную трубку. — Какой ещё ремонт? Это наш общий дом!
— Общий? — голос матери дрожал от возмущения. — А кто последние пять лет к маме ездил? Кто за ней ухаживал?
Ирина сидела на кухне, стиснув виски руками. Крики доносились даже через закрытую дверь.
— Я работала! — надрывалась тётя Света. — Думаешь, мне легко было? Но я каждые выходные приезжала, продукты привозила!
— Продукты? — Валентина горько рассмеялась. — А кто ночами не спал, когда у мамы давление скакало? Кто уколы делал?
Сёстры, всегда такие дружные, превратились в чужих людей. Они избегали семейных встреч, общались только через адвокатов. Даже на сороковины пришли в разное время.
— Знаешь, — как-то вечером сказала мать, помешивая остывший чай, — а ведь мы со Светкой в детстве всё делили пополам. Даже конфеты считали — чтоб поровну.
В её глазах стояли слёзы. Ирина осторожно накрыла ладонью мамину руку:
— Расскажи.
— Помню, папа привёз нам с базы две куклы. Совершенно одинаковые, в красных платьицах. Мы их в коляске катали по очереди — строго по часам. И ни разу не поссорились.
Телефонный звонок разорвал вечернюю тишину. Тётя Света.
— Ириш, — её голос звучал непривычно тихо, — там в серванте, за старыми альбомами, должна быть шкатулка... Мамина. Присмотри за ней, ладно?
— Мама, стой! — Ирина метнулась к серванту, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. — Там бабушкина шкатулка!
Валентина замерла с поднятой рукой. В тусклом свете настольной лампы её лицо казалось осунувшимся, постаревшим.
— Я знаю, — голос матери звучал глухо, надломленно. — Именно она мне и нужна.
— Зачем? — Ирина встала между матерью и сервантом. — Что происходит?
Валентина опустилась на стул, сгорбившись:
— Света... она хочет через суд отсудить весь участок. Говорит, у неё какие-то документы есть...
— Какой суд? — Ирина почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. — Вы что, с ума сошли? Это же бабушкин дом!
— А что делать? — мать вскинула голову, в глазах блестели слёзы. — Ты видела, что она устроила? Забор поставила прямо через мои пионы! Через клумбу, которую мы с мамой сорок лет растили!
— Но это не повод...
— Повод! — Валентина ударила кулаком по столу, чашки жалобно звякнули. — Она говорит, это её законная половина! А кто второй этаж достраивал? Кто крышу перекрывал?
— Законная? — раздался от двери знакомый голос. На пороге стояла тётя Света, бледная, с растрёпанными волосами. — А кто яблони спилил? Папины яблони!
Ирина достала из серванта потёртую шкатулку дрожащими руками. В тишине было слышно только тяжёлое дыхание матери и приглушённые всхлипывания тёти Светы.
— Девочки мои, если вы читаете это письмо... — голос Ирины дрогнул, когда она начала читать пожелтевший конверт.
— Дай сюда! — Валентина потянулась к письму, но Света перехватила её руку.
— Пусть читает, — в её голосе звучала незнакомая хрипотца. — Пусть все слышат.
"...значит, меня уже нет. Я пишу это в свой семидесятый день рождения, глядя, как вы с детьми накрываете стол на веранде. Валюша, ты расставляешь свои фирменные пироги. Светочка, твой крыжовенный компот уже остывает в графине..."
— Мамочка... — прошептала Света, оседая на диван.
"Я всегда мечтала, чтобы наша дача осталась местом, где собирается вся семья. Где мои внуки будут так же счастливы, как были счастливы вы в детстве. Помните, как вы качались на старых качелях? Как прятались от грозы под одеялом? Как делили последнее яблоко — строго пополам?"
Через месяц забор исчез, словно его никогда и не было. А на веранде снова, как в старые добрые времена, собралась вся семья. Света разливала по чашкам свой знаменитый крыжовенный компот, Валентина доставала из духовки пирог с яблоками, а маленькая Машенька, дочка Ирины, играла с теми самыми куклами в красных платьицах, которые когда-то не поделили её мама и тётя.
— Знаешь, — шепнула Валентина сестре, глядя, как племянница укачивает кукол, — мама была права. Главное — быть вместе.
— Да, — кивнула Света, украдкой вытирая слезу, — вместе мы справимся со всем.
Лучшие рассказы прошлой недели: