Влияние, которое оказал Вольтер на русскую и мировую культуру, огромно. «Наперсник Государей, идол Европы, первый писатель своего века, предводитель умов и современного мнения», — так характеризует кумира своей юности Пушкин. И до сих пор многие считают Вольтера одним из творцов современного мира. Но каков его реальный вклад в сокровищницу человеческой мысли? Каким он был философом и какие идеи пропагандировал? Давайте попробуем приблизиться к ответам на эти вопросы, вчитавшись в его главное философское произведение — «Кандид, или Оптимизм».
Кто такой Вольтер?
Вольтер — личность странная, парадоксальная. Каждый согласится с тем, что он велик, но не каждый скажет, велик в чём. Он был драматургом, но многие ли назовут его самые знаменитые пьесы? А ведь он написал 28 классических трагедий! Почему же они не сохранились в памяти людей так, как сохранились шекспировские «Гамлет», «Отелло» и «Ромео и Джульетта»? Он был поэтом, но многие ли процитируют его лучшие стихотворения или хотя бы самые яркие цитаты из них? Он был историком, но какой вклад в историческую науку он внёс? Конечно, современники знали ответы на эти вопросы, но почему так мало из его наследия осталось актуальным в наши дни?
Вольтер, без сомнения, был философом, но какой философской концепции он придерживался, и смог ли создать собственную систему мысли? Или он блестящий дилетант, освятивший своим талантом множество сфер, но ни в одной не произведший революции и даже породивший значимых новшеств? На мой взгляд, судьба его наследия не слишком завидна потому, что в его даре преобладает не созидательный, а разрушительный элемент; он критик, полный сарказма сатирик, высмеиватель в эпиграммах, а не созидатель вечных образов. И даже знаменитое вольтеровское «раздавить гадину», сказанное в адрес Церкви, высвечивает нигилистическую суть его таланта.
Но позвольте, скажут иные, разве не было у него позитивной программы — а именно, Просвещения. Именно к этой традиции мысли, сыгравшей значительную роль в движении мировой истории, его зачастую относят, хотя для главных французских просветителей он был чуть старшим современником, наставником, вдохновителем. Но был ли сам Вольтер просветителем? Да, он был знаком со всеми, он писал для «Энциклопедии», его ставят в один ряд с Дидро, Даламбером, Руссо, но соответствует ли дух и пафос его сочинений просветительскому оптимизму и прогрессизму? Чтобы ответить на эти вопросы, попытаемся вчитаться в главное философское произведение Вольтера — «Кандид, или Оптимизм».
Панглосс, пророк оптимизма
Нет нужды пересказывать все сюжетные перипетии сего сочинения, поскольку они не обладают самостоятельной ценностью и даже внутренней логической связностью. Всё здесь подчинено иллюстративной задаче — продемонстрировать некие принципы, заранее заданные автором. Вот живёт Кандид в замке своего дяди в Вестфалии, и всё там устроено идиллически, и всё совершенно. Неудивительно, что живущий там же учитель Панглосс, подлинный проповедник оптимизма, считает, будто наш мир — лучший из миров. Но затем идиллия рушится, Кандида изгоняют за связь с дочерью владельца имения Кунигундой, и так начинаются его полные бед странствия, да и само имение подвергается разграблению, а выжившие обитатели — Панглосс, Кунигунда и её брат — тоже отправляются в странствия. Все герои периодически встречаются и расстаются, затевают всякие предприятия и терпят неудачу, богатеют и теряют всё до последнего гроша, стяжают славу и проваливаются в ничто, куда-то стремятся и оказываются ни с чем. Перечислять все эти перипетии — жутко утомительно, и мы этого делать не будем.
Скажем о главном — о философских установках героев. Панглосс — подлинный оптимист, он считает, что лучше данного мира быть не может, хотя непонятно, то ли действительно наш мир так уж хорош, то ли другие потенциальные миры должны быть ещё хуже. Почему должны? Потому что, по его мнению, из всех возможностей в силу гармоничности мира реализуется наилучшая, оптимальная в данных условиях. Панглосс — детерминист, он полагает, что всё на свете есть лишь сцепление причин и следствий, и у каждого следствия есть своя причина. А раз всё существующее есть конгломерат имеющих причины следствий, а не чей-то произвол и волюнтаризм, мы должны считать всё существующее лучшим из возможных. В этом месте я вижу логическую натяжку, ведь не совсем понятно, почему каждое конкретное следствие из некой причины мы должны считать лучшим из того, что в принципе могло из этой причины произойти, а потому попытка Панглосса окрашивать голый детерминизм в этические цвета кажется натянутой и беспочвенной.
Если встать на эту точку зрения, то окажется, что даже бедствия вроде описанного в романе Лиссабонского землетрясения не должны вызывать отчаяния, поскольку оно объясняется вполне рационально и имеет свои постигаемые разумом причины. Эта позиция очень удобна, она учит видеть лучшее в любом событии, а ещё точнее — считать любое событие априори лучшим из возможных. А если это событие не являет очевидной благости, ты либо должен успокоить себя его причинной обусловленностью, либо сделать примерно такой вывод: я испытал неприятность, но тем самым я получил важный опыт, который сделал меня лучше и мудрее. И ничего, что несметные сокровища, найденные в земле Эльдорадо, украдены и утонули, зато я узнал больше о природе человека, который способен оказаться вором, и научился ценить меньшее, приобретающее особенную ценность в условиях гибели большего.
Стоицизм против Просвещения
То, что мы описали выше — скорее, стоическая философия, нежели просветительская. Стоики говорят, что надо быть сильным пред ударами судьбы, но эта «сила» покоится, на самом деле, на глубоком пессимизме: ты живёшь в жестоком, страшном, глубоко порочном мире, и нет надежды, что однажды он станет лучше. Но если мир в принципе неспособен стать лучше, значит, сейчас он — лучший из возможных. И если вдуматься, то предустановленная гармония Панглосса — не оптимистическая позиция, а пессимистическая, поскольку она не верит в лучшее будущее, а покоится на убеждении, что в будущем всё будет либо так же, либо хуже, чем сейчас. Таким образом, мировоззрение Панглосса, по сути своей, не оптимизм, а пессимизм, который только и способен научить нас наслаждаться настоящим и ценить текущий момент. Подлинно оптимистической философии Просвещения, свято верящей в прогрессистскую возможность улучшения мира, такое мировоззрение чуждо.
А что же Кандид, когда-то верный ученик Панглосса, а затем, после ряда бедствий, человек скорее ищущий и сомневающийся, чем приверженец той или иной философии? Кандид больше не оптимист, но и пессимистом его не назовёшь: пессимизм в книге выражает Мартен, с которым Кандид ведёт долгие споры в обратном плавании из Эльдорадо в Европу. Мартен — полная противоположность Панглоссу, он утверждает, что мир оприори плох, и надежды на его улучшение нет. Но их позиции имеют парадоксальную общность: человеческим усилиям в ни в одной из них нет места: для одного мир и так лучший, и его незачем улучшать, а для другого — худший, и улучшить его невозможно.
Возникает закономерный вопрос, кто в романе выражает взгляды самого Вольтера. Вероятно, всё-таки занимающий промежуточную, а потому весьма невразумительную позицию Кандид. Не имея однозначных метафизических взглядов на существование априорной гармоничности или негармоничности мира, ему остаётся только принимать на себя подходящие для обоих мировоззрений стоические этические выводы, имеющие прикладное значение — они помогают выстоять в мире, полном жестокостей независимо от того, лучший он из миров или худший.
Если посмотреть на это с антропологической точки зрения, то и философия Панглосса, и философия Мартена ставит перед человеком задачу находить внутри себя силы для преодоления невзгод, чтобы взирать на полный тягости мир без ненужных эмоций и не страдая. То есть эти философии предписывают человеку только работу над собой, а не априори бесполезную работу над миром. Но прогрессистский взгляд на мир стоит на иных основаниях: он полагает, что все беды человечества исходят не из его априорной сущности, а из неразумия человека — особого вида несовершенства, которое связано не с природными условиями, кои изменить нельзя, а с социальными, кои изменить можно. А изменить их можно, проводя просвещенческую работу над человеком. У человека есть шанс на лучшее будущее: сначала он просвещает себя и окружающих, а затем просвещённые люди строят лучший мир. И мир этот тем лучше, чем более в нём распространяется просвещение. В этой системе идей оптимизм и пессимизм как «окончательные» истины о мире не имеют под собой почвы: нынешнее бедственное состояние мира представляет собою не сущностную его характеристику, а всего лишь следствие недостаточной разумности человечества.
Садовод как человеческий идеал
Такова идеология Просвещения, но мы ставили перед собой цель выяснить, насколько Вольтер — просветитель. Мы видим, что сам Кандид, в отличие от Панглосса, вовсе не верит в то, что мир совершенен, что он лучший из возможных миров, что человеку ничего не надо делать, чтобы улучшить его, ведь разве можно улучшить лучшее? Не верит он и в априорную и неустранимую порочность мира, как Мартен. Но на всём протяжении романа мы не видим, чтобы Кандид пришёл к просвещенческому мировоззрению и стал верить в силу разума и знания. Чем же заканчивается эта история? В целом, итог весьма благополучен: все герои после долгих странствий, бедствий и разлук собираются вместе близ Константинополя, выручают друг друга из всяких переделок, реализуют глубинные замыслы друг друга, но, тем не менее, не знают, как им жить дальше и на каких принципах построить свою жизнь.
Выручает местный житель, который приглашает отчаявшихся было героев в свой сад, в свой дом, в благостный и умиротворённый быт человека с твёрдыми убеждениями, человека, который не ищет новизны и не тревожится об улучшениях, а просто возделывает свой сад, дающий ему пропитание и умиротворение. Вот, пожалуй, одна из немногих максим, действительно оставшихся мировой культуре от Вольтера: в эпоху мировых катаклизмов надо всего лишь «возделывать свой сад». Конечно, сугубо психологически подобный вывод можно понять и принять: если вокруг тебя творятся бедствия и беззакония, и ты не видишь пути исправить мир или хотя бы найти в нём достойное место, сосредоточься на саде — том малом, в чём твои облагораживающие усилия будут действительно видны.
Но, простите, причём тут Просвещение — оптимистическая идеология, которая полагает возможность улучшения и исправления мира за счёт торжества разума, знания и образования? Прогрессизм Просвещения линеен, он направлен из прошлого в будущее, и на этом пути каждая новая стадия выше предыдущей. А идеология «возделывания сада» не линейна, а циклична, поскольку сад как явление биологическое живёт по циклическим законам природы, и даже урожай, один и тот же в веках, получают в одно и то же время года. Нельзя заставить дерево плодоносить на месяц раньше и обильнее чтением ему сочинений Монтеня, Паскаля и Гассенди. Кстати, а не повлиял ли образ вольтеровского садовода на руссоистский образ доброго дикаря? Ведь дикарь тоже зависит от природных циклов, дарующих ему пропитание, и его жизнь выстроена круговым образом, а не направленной в оптимистическое будущее стрелой прогресса.
Конечно, мне могут возразить: возделывание сада — всего лишь случайная метафора, которая обозначает медленное поступательное движение к лучшему миру в меру своих скромных усилий, и вовсе Вольтер не имел в виду ничего природно-циклического. Ведь и возделывание сада можно представить в виде линейного процесса — от высадки семян на пустырь до сбора первого урожая от подросших деревьев. Что ж, может быть, и так. Тогда Вольтер — классический представитель теории малых дел, для которого любое дело отдельного человека есть благо для всего человечества. Но и в этом случае ничего сугубо просветительского здесь нет, и никакой труд не выглядит предпочтительнее других видов труда. То есть решающей роли просвещения в деле преобразования мира Вольтер в «Кандиде» не выражает.
Апостол нигилизма
Итак, исходя из представленных соображений, я делаю такой вывод: сам по себе Вольтер — ещё не просветитель, поскольку он, по крайней мере в своём главном философском сочинении, не смог сформулировать важность и необходимость Просвещения для светлого будущего человечества. Так в чём же его ценность для последующих поколений просветителей? Почему они подняли его на щит и начертали его имя на своих знамёнах? На мой взгляд, чтобы понять этот феномен, нужно вспомнить о подлинной сущности вольтеровского гения — он высмеиватель, уничижитель, разрушитель, ниспровергатель, нигилист. Вольтер разрушает предшествующую веру в гармоничное и разумное устроение мира и в Бога как его устроителя.
Что такое, например, августинианская или протестантсткая вера в предопределение, как не убеждение в том, что Бог уже заранее позаботился о мире и ссудил ему самый лучший, оптимальный вариант развития? Если существует предопределение, человеческим усилиям уже нет места, и для просвещения не остаётся никакой почвы. Другой вариант разрушаемой идеологии — предустановленная гармония Лейбница. Если гармония установлена до и прежде всякого человеческого бытия и события, то человеку остаётся это событие безропотно принять, не веря в возможность новой, человечески спроектированной гармонии. И можно не сомневаться, что если бы Гегель создал свою философскую систему уже во времена Вольтера, разрушительная ирония французского философа обрушилась бы и на него.
Вот почему я считаю, что Вольтер — никакой не просветитель сам по себе. Он — последний из завершителей Средневековья, предтеча, готовящий почву для торжества прогрессизма, разрушитель гармонических мировоззрений, выбивающий из под ног человека уверенность в доброте и благости окружающего мира. И, конечно, веру во вмешательство Бога в жизнь людей: никто ничего не предопределяет и никуда не вмешивается, мир гол и пуст, и в нём есть лишь копошащийся в своём саду человек, жаждущий каждодневным трудом уменьшить беснующийся вокруг него хаос. Так Вольтер открывает дорогу подлинным просветителям, которые уже готовятся предложить свой рецепт мироустройства и даже начинают предпринимать для него конкретные шаги — издают «Энциклопедию». Вот сейчас люди прочитают её, узнают «правду», и мир начнёт становиться лучше и разумнее. Насколько успешен оказался этот проект, ради которого Вольтером проведена столь внушительная предварительная работа по разрушению любых предустановленных гармоний и окончательных истин о мире? Достаточно вспомнить простой факт: с тех пор в мире изданы тысячи энциклопедий, а он всё ещё полон зла, бедствий и страданий. Да и оптимизм с пессимизмом из него никуда не делись, что говорит о человеке больше, чем сумел сказать Вольтер в десятках томов своих ныне не читаемых сочинений.
