оглавление канала, часть 1-я
Ульяна с трудом открыла глаза и сразу же увидела рядом с собой рыжую вихрастую голову брата. Хотела позвать его, но голоса не было и из губ вырвался какой-то шипящий звук:
- Т-и-и-м-к-а…
Мальчишка встрепенулся, склонился над сестрой, а потом, с криком: «Люд, Люд…! Она очнулась!!!», вылетел из избы. Только комок клубящегося морозного пара ворвался в открытые двери. Через мгновение рядом с ней уже стоял запыхавшийся Людомир и дед Ерофей, который с трудом смог сползти с теплой печи. Людомир принял из трясущихся рук деда деревянную чашу, наполненную темной жидкостью и, приподняв голову Ули, поднес к ее губам отвар.
- Выпей…
Ульяна сделала маленький глоток. Отвар обжег ее горло терпко-горьким вкусом. Девочка сморщилась и попыталась отстранится. За широкой спиной Людомира закхекал дед Ерофей:
- Ништо… Пей. Вмиг тебя на ноги поставит и силы даст. Не гурасничай[1]…
Девочка, покосившись на деда, сделала послушно еще несколько маленьких глотков. Почувствовала, как жидкость внутри нее взрывается каким-то жаром. А еще через мгновение ей, и впрямь, стало легче дышать. Она постаралась привстать. Людомир тут же кинулся ей на помощь, приподнял на лежанке и подсунул под спину скрученный валиком старый, пахнувший овчиной, тулупчик. Ульяна оглядела всех, собравшихся вокруг нее, и спросила все еще хриплым голосом:
- Как…
Тимка первый понял то, что она силилась сказать.
- Как ты здесь очутилась? Так, это… Когда буран-то поднялся, мы оставили сани с дедом Ерофеем в затишке, а сами обратно дернули. Я первым смекнул, что поднявшаяся буря – твоих рук дело. А дед сказал, что силенок у тебя еще маловато для такого, и что ты вся выплеснешься до самого донца так, что даже и умереть можешь. – Глаза у мальчонки расширились от прошлого пережитого страха. - Вот мы с Людом и пошли. Насилу нашли тебя, всю заметенную снегом. А Люд тебя на руках уж сюда донес. Он сильный… - И Тимка с гордостью глянув на старшего товарища, выпятил свою цыплячью грудь, словно это он, Тимофей, всю дорогу нес Ульяну на руках до самой заимки. Людомир от такой похвалы слегка смутился, и даже чуть отодвинулся от лежанки, уступив место мальчишке, у которого глазенки горели восторгом от воспоминаний о случившемся. Рассказывать сестре обо всем произошедшем доставляло ему удовольствие, а больше, он радовался, что Ульша, наконец-то в себя пришла, а значит, не умрет, как прочил дед Ерофей. И он продолжил рассказывать, сожалея лишь о том, что рассказ у него больно короткий получался: - А вороги-то отступили. Твой буран разошелся так, что в-о-о-т такие сугробы везде намел. Какие уж там следы. Им бы самим живыми остаться! – И мальчишка раздвинул руки вверх и в стороны, насколько мог, показывая, какие намело сугробы. - А потом ты без памяти четверо дён лежала, словно мертвая. Мы уж и надеяться не смели. А я верил, что ты справишься, ты сильная. Ну, конечно, не такая, как Люд…
Тимкина похвала была Людомиру приятна, но смутила его до невозможности так, что он, пробурчав что-то, мол, дел полно, вышел вон из избы, и вскоре, с улицы раздались хлесткие удары топора о сухое дерево.
Словоизлияния мальчишки прервал Ерофей. Сурово глянув на малого, проговорил бурчливо:
- Ладно, пострелыш, хорош языком без пользы молоть. – И уже мягче, с заботой, к Ульяне: - А тебе, девонька, сейчас отдых нужен. Вот только накось, поешь малость похлебки из зайчатины, тебе сейчас силы восстанавливать потребно. – И он подсунул Ульяне миску с ароматным, пахнувшим кореньями варевом.
Тимофей тут же встрял:
- А это я зайца добыл… Огромный, жирный попался…
Ерофей чуток сдвинул брови и проговорил ворчливо:
- Ступай-ка, Людомиру помоги дрова складывать… Неча здесь без дела крутиться…
Тимку словно ветром сдуло. Видно, все еще свежо было в памяти, как дед его за ухи-то крутил, и повторения этого мальчишке вовсе не хотелось.
Девочка приняла угощенье из рук старика, и принялась осторожно, маленькими глотками пить наваристую юшку прямо через край мисы. Дед присел на край лежака и с умилением смотрел, как Ульяна пьет его варево. А потом, взгляд его изменился. Стал каки-то строгим, проницательным, и он тихо проговорил, словно самому себе:
- Сколь годов на этом свете живу, а такую силу еще видеть не доводилось… Пожалуй, только бабка твоя Аглая, да еще, может мать Люда, Божана, были способны на такое, да и то, только в полном возрасте, в полной своей силе. А вот так, чтобы малая, навроде тебя… Не видал… Знать большая сила в тебе скрыта. – И добавил с каким-то отчаяньем: - Эх… Тебе бы Ведающую, чтоб силой управлять, как то и следовало бы, научила. А я такого не умею. Это все женское. Я только вон, травки разные знаю, да пользовать болезных могу. Ну, может, кое-какие заговоры еще, как же без них-то. Но женской силой и умением не могу владеть. – А потом, не то спросил, не то утвердил: - Не иначе, тебя Аглая успела истинным именем наречь… Потому как, без этого ни один ветер тебе не подчинится, да и Зима-Морана не услышит к себе обращения… - И при этом, пристально посмотрел на девочку.
Та глянула на него поверх края мисы, и пробормотала едва слышно эхом:
- … Успела…
Ерофей пожевал по-стариковски губами, сгреб свою жиденькую бороденку в кулак, проговорил со вздохом:
- Вот и ладно… Жаль только, что из нашего Рода никого более не осталось… Ну да ничего… Зиму переживем как-нибудь, а там поглядим. Я тебя, чего сам знаю, научу. Да, я думаю, Аглая и то, многому тебя обучить успела. Род ваш русалочий, и в положенный срок, след и тебе водоположение пройти. А кому его исполнять, коли никого из Рода-то и не осталось? Эх… Горе горькое…
Дед принял пустую мису из рук Ульяны, и пошел к печи, застучал там чугунками. А девочка откинулась назад и прикрыла глаза. Нелегко ей далось все, что она сотворила. Словно, и вправду, выплеснула всю себя без остатка. И теперь в голове у нее была только одна звенящая пустота. Она прикрыла глаза и почти тут же, в одно мгновение, провалилась в легкий сон.
Зима пролетела незаметно. Людомир вместе с Тимофеем, который от него теперь не отлипал, и словно тень ходил за «старшим братом», несколько раз осторожно прокрадывались к деревне, но больше супостаты не появлялись. Ни самих Радетелей, ни каких-либо их следов, они больше не видали. Тимка слазил в бабкин тайник, и обнаружил, что Радетели до него в тот раз и не добрались вовсе. Видать, плохо искали, а может, при таком-то буране, что устроила Ульяна, не до того им было. Содержимое тайника забрали, все одно, в деревню им больше уже не вернутся. Жемчуг думали по весне выменять на что-то нужное в хозяйстве на ярмарке в городище. С припасами у них теперь перебою не было. Но вот муки, да крупы какой, прикупить бы или выменять, не помешало. Зато мяса у них теперь было вдоволь. С добытым оружием чего ж было не охотиться? А места у них здесь были богатые, что на зверя, что на рыбу, бей – не хочу! Но лишнего не брали, памятуя кон Предков.
Дед Ерофей едва дотянул до весны. Думали, что уж и не выдюжит. А как солнышко пригрело, да первые проталины появились, так и ожил всем на диво. По хозяйству хлопотал, почитай, как в старые добрые времена. Видать ответственность за малых пересилила у него все хвори. У Ульяны тоже дел прибавилось. Тимка рос, и из той одежонки, что она смастерила давно неловко торчали руки и ноги. Да и остальным одежа требовалась. В общем жили – не тужили. Людомир все чаще посматривал на расцветающую Ульяну, и она чувствовала его горячие, совсем не братские взгляды, от которых начинало сильнее колотиться сердце и щеки начинали пылать маковым цветом.
На ярмарку собрались все вместе, кроме деда Ерофея, который мог и не дойти. Но, в самый последний момент, Уля передумала. Тревожно что-то ей стало. Хотела и Тимофея удержать, да куда там! Заартачился, что твой конь строптивый. Тогда решили, что потребно постреленка замаскировать. Уж больно волосы рыжие, словно огненные языки полыхали, да в глаза бросались. В то, что Радетели окончили поиски, и опасность им больше не грозит, Ульяна не верила. Обычной шапкой дело не обошлось. Да и ветром шапку сдуть может. Решили волосы дубовой корой покрасить. Уж как ни упирался братец, а пришлось-таки ему уступить. Цвет получился какой-то бурый, но это никого не смущало, и даже самого Тимофея. Лишь бы не рыжий цвет, по которому его враз могли вычислить. А то, что в городе Радетельских доносчиков полным-полно, Ульяна и не сомневалась даже.
И вот… Настал день, когда Людомир с Тимофеем должны были отправиться в дорогу. С собой взяли несколько жемчужин, не каждому их продать можно было, уж больно заметные они были. Немного искристых собольих шкурок, да пару-тройку лисьих, что были не в большой цене, но у народа попроще пользовались спросом. Еще Людомир прихватил кое-какие свои поделки, которые навострился длинными зимними вечерами резать из мягкого дерева липы. Собрали еды на дорогу в котомку, да и пошли себе. Ульяна их провожала с тревогой на сердце. Только вот чего в этой тревоге было больше, страха ли за брата, которого от себя боялась отпустить, или за Людомира? Спроси ее кто, сама бы не сказала, и это ее пугало и радовало одновременно. Ерофей, который тоже вышел проводить их, сначала пристально понаблюдав за девочкой, а потом, пряча улыбку, вздохнул притворно, и проговорил загадочное:
- Видать, настает пора…
А Ульяна переспрашивать и не стала, хотя очень ей любопытно было, что за пору имеет в виду старик. Проводив своих, чтобы как-то отвлечься, решила заняться изучением бабушкиной книги. Достала тяжелый обрядник и принялась разбираться. Кое-что было ей непонятным, и тогда она спрашивала у Ерофея. Тот охотно пояснял, радуясь, что хоть чем-то Уле может быть полезным. Когда дошла до составляющих частей мази, которую именовали в книге «русалочьей», озадачилась. Посмотрела на Ерофея вопросительно, и спросила, хмуря свои красивые брови, которые Люд все чаще называл «соболиные»:
- Деда… А ты слыхал про водяной гриб? Что за диво такое? Мне про него бабаня и не сказывала. А без него мази русалочьей не сделать…
Дед опять пожевал губами и опять сгреб бороду заскорузлыми пальцами, как всегда делал, когда над чем-то размышлял. А потом проговорил врастяжку:
- Слыхать-то слыхал… Только вот, добыть его трудно. Растет он только в тех заводях, где бобры свои хатки строят. А бобер – зверь сурьезный. Вторжения в свои владения не допущает. Ты одна не вздумай ходить. Вот Люд с мальцом вернутся, тогда вместе отправимся, и я с вами, чтобы на гриб тот указать. А ты пока все остальное приготовь. – И начал перечислять, как по писанному: - Жир бобровый у нас имеется, дурман-трава тоже у твоей бабки заготовлена, я видел, а вот лягушачью желчь надобно сейчас добывать, во время жабьих свадеб. Слыхала, небось, как, сердешные по вечерам надрываются?
Ульяна немного сникла.
- Жалко их… Тоже ведь, небось, живые твари. Да делать нечего. Раз надобно, значит и жалость в кулак прибрать придется.
[1] Гурасить, гурасничать – капризничать (старославянское)