Продолжаю тему декабристов - похоже, она будет со мною весь следующий год. После записок князя Трубецкого, о которых я писала здесь:
я прочитала записки Марии Волконской.
Маленькая книжка карманного формата, всего 160 страниц, из них 32 занимает вступительная статья с цитатами Ленина и ленинской оценкой движения декабристов, и 46 страниц примечаний к тексту. Таким образом, сами записки Волконской – это 82 страницы текста.
"Записки" княгини Волконской - это её воспоминания о своей жизни, обращённые к сыну Михаилу. Написаны они были в Москве, по возвращении её из Сибири, в конце пятидесятых годов девятнадцатого столетия. Для печати они предназначены не были, писала она на французском языке - языке, на котором она постоянно говорила с детьми.
Сын Михаил Сергеевич Волконский счёл рукопись матери не обычными простыми мемуарами, а литературным произведением, которое достойно выхода в свет. Первое издание «Записок» Марии Николаевны Волконской вышло в 1904 году.
Немного рассказывает Мария Николаевна о своей семье, об отце, генерале Николае Николаевиче Раевском, о своей жизни до замужества, о знакомстве с Пушкиным, а основная часть записок, конечно, посвящена тому, как сложилась её жизнь с её мужем Сергеем Волконским. А поскольку поженились они в начале 1825 года, то понятно, что спокойной жизни было им отпущено меньше года.
Когда в стране происходили события, ставшие поворотными и в их семейной жизни, молодая жена генерал-майора Сергея Григорьевича Волконского (он был старше её на 16 лет) рожала дома их первого ребёнка, сына. И даже в этом описании сугубо женского процесса видно, какие у Раевских были семейные устои, каким жёстким человеком был её отец.
«Отец требовал, чтобы я сидела в кресле, мать, как опытная мать семейства, хотела, чтобы я легла в постель во избежание простуды, и вот начинается спор, а я страдаю; наконец, воля мужчины, как всегда, взяла верх; меня поместили в большом кресле, в котором я жестко промучилась без всякой медицинской помощи. Наш доктор был в отсутствии, находясь при больном в 15 верстах от нас»
Это описан процесс родов. Отец даже здесь решил, что он лучше знает, как надо рожать.
Маше, приходившей в себя от первых трудных родов долго не хотели сообщать, что её муж стал государственным преступником и приговор ему – каторга в Сибири. Но когда она узнала, то решила ехать с ним. Подробно описано, как её отговаривали, как описывали всё, что с ней может случиться в пути и на месте в Сибири, но она была непреклонна.
Кстати, когда я читаю о том, что Мария Волконская не любила своего мужа, то я в это не верю. Если бы не любила, вполне могла бы не ехать, все были бы только за, и никто бы её не осудил. Правда, скорее всего не предполагала Мария Николаевна, как, впрочем, и другие жёны, что эта ссылка затянется на всю оставшуюся жизнь. Видимо, надеялись на скорую милость Государя. Иначе как объяснить, что так немного вещей с собой повезла Волконская в Сибирь -
«немного белья, три платья, семейные портреты и дорожную аптечку».
Основной её багаж был – посылки для мужа.
Мария Николаевна подписала и документ, который давали подписывать всем жёнам, поехавшим вслед за мужьями.
«Вот эта подписка:
"1. Жена, следуя за своим мужем и продолжая с ним супружескую связь, делается естественно причастной его судьбе и потеряет прежнее звание, то есть будет признаваема не иначе, как женою ссыльнокаторжного, и с тем вместе примет на себя переносить все, что состояние может иметь тягостного, ибо даже и начальство не в состоянии будет защищать ее от ежечасных могущих быть оскорблений от людей самого развратного, презрительного класса, которые найдут в том как будто некоторое право считать жену государственного преступника, несущего равную с ним участь, себе подобною; оскорбления сии могут быть даже насильственные. Закоренелым злодеям не страшны наказания.
2. Дети, которые приживутся в Сибири, поступят в казенные заводские крестьяне.
3. Ни денежных сумм, ни вещей многоценных с собой взять не дозволено; это запрещается существующими правилами и нужно для собственной безопасности по причине, что сии места населены людьми, готовыми на всякого рода преступления.
4. Отъездом в Нерчинский край уничтожается право на крепостных людей, с ними прибывших".
Но на самом деле, не всё и не всегда было у декабристов так плохо, как мы привыкли себе представлять. Вернее, скорее всего мы толком не представляем себе жизнь на каторге. А каторга – это не только непосильный труд в рудниках, это всё же тоже жизнь, с её маленькими радостями.
В Чите декабристы
«ходили на работу, но так как в окрестностях не было никаких рудников, -- настолько плохо было осведомлено наше правительство о топографии России, предполагая, что они есть во всей Сибири, -- то комендант придумал для них другие работы: он заставлял их чистить казенные хлева и конюшни, давно заброшенные, как конюшни Авгиевы мифологических времен. Так было еще зимой, задолго до нашего приезда, а когда настало лето, они должны были мести улицы. Мой муж приехал двумя днями позже нас со своими товарищами и с неизбежными их спутниками. Когда улицы были приведены в порядок, комендант придумал для работ ручные мельницы; заключенные должны были смолоть определенное количество муки в день; эта работа, налагаемая как наказание в монастырях, вполне отвечала монастырскому образу их жизни. Так провела большая часть их 15 лет своей юности в заточении, тогда как приговор установлял ссылку и каторжные работы, а никак не тюремное заточение». (орфография автора)
А после работы скрасить досуг каторжанам помогали их жёны:
«Письма из России к нам приходили более аккуратно, a равно и посылки. Я получила "обоз" с провизией; сахар, вино, прованское масло, рис и даже портер; это единственный раз, что я имела это удовольствие; позже я узнала причину невнимания этого рода: мои родные уехали за Границу. Между тем, Каташа, Александрина и Нарышкина получали ежегодно все необходимое, так что всегда имелись вино и крупа для больных. Скоро нам разрешили свидание на дому, и как раз в это время я получила свою провизию; все было распределено между товарищами. Затруднение состояло в передаче вина, строго запрещавшегося в тюрьме. Во время свиданий Сергей клал по две бутылки в карманы и уносил с собой; так как у меня их было всего пятьдесят, то перенесены они были скоро».
В Петровском заводе, куда перевели декабристов, построив специально для них новое здание тюрьмы, жёны могли проживать в камерах вместе с мужьями, по крайней мере до тех пор, пока не купили или не построили себе свои домики. И даже в тюремных камерах женщины постарались устроить хоть мало-мальский уют.
«Каждая из нас устроила свою тюрьму, по возможности, лучше; в нашем номере я обтянула стены шелковой материей (мои бывшие занавеси, присланные из Петербурга). У меня было пианино, шкаф с книгами, два диванчика, словом, было почти что нарядно. Мы все писали графу Бенкендорфу, прося его разрешения сделать в каземате окна; разрешение было дано, но наш старый комендант, более трусливый, чем когда-либо, придумал пробить их высоко, под самым потолком».
Интересно, в современных тюрьмах стены обивают шёлком?
Мария написала обо всех подругах, жёнах декабристах, и обо всех она написала хорошо, ни о ком не сказала плохого слова. Небольшую иронию я почувствовала только в этом месте:
«В это же время прибыла и Юшневская. Уже пожилая, она ехала от Москвы целых шесть месяцев, повсюду останавливаясь, находя знакомых в каждом городе; в ее честь давались вечера, устраивались катания на лодках; наконец, повеселившись в дороге и узнав, что баронесса Розен уже в Верхнеудинске, она наняла почтовую карету, как молния, пролетела вдоль нашего каравана и остановилась у крестьянской избы, в которой ждал ее муж. Ей было 44 года; совсем седая, она сохранила веселость своей первой молодости».
(это уже был 1830 год)
Но всё же не надо забывать, что всё это время декабристы ходили в кандалах. Снять их было разрешено лишь в 1929 году.
«1-го августа 1829 года пришла великая новость: фельдъегерь привез повеление снять с заключенных кандалы. Мы так привыкли к звуку цепей, что я даже с некоторым удовольствием прислушивалась к нему: он меня уведомлял о приближении Сергея при наших встречах».
И вот опять возвращаемся к тому, что никто не думал, что в самом деле сибирская ссылка продлится всю жизнь.
«Первое время нашего изгнания я думала, что оно, наверное, кончится через 5 лет, затем я себе говорили, что будет через 10, потом через 15 лет, но после 25 лет я перестала ждать. Я просила у Бога только одного: чтобы он вывел из Сибири моих детей».
Конечно, всем интересно, была ли связь Марии Волконской с Александром Поджио. Волконская об этом не пишет, в её «Записках» есть лишь упоминание об Иосифе Поджио – старшем брате Александра. Иосиф Поджио был женат на её кузине и частенько проживал у Волконских в то время, когда они уже вышли на поселение. Кстати, интересна его судьба. Иосиф Поджио
«прошел через восемь с половиной лет одиночного заключения в этой ужасной крепости [Шлиссельбургской]. За эти годы он видел только своего тюремщика да изредка коменданта. Его оставляли в полном неведении всего, что происходило за стенами тюрьмы, его никогда не выпускали на воздух, и, когда он спрашивал у часового: "Какой у нас день?", ему отвечали: "Не могу знать". Таким образом, он не слыхал о Польском восстании, Июльской революции, о войнах с Персией, Турцией, ни даже о холере; его часовой умер от нее у двери, а он ничего не подозревал об эпидемии. Однажды вечером он увидел свет, падавший от луны на наружную стену крепости; ему захотелось полюбоваться им, он влез к окну и с большим трудом просунул голову в маленькую форточку, довольный возможностью подышать свежим воздухом и полюбоваться на звездное небо. Вдруг он слышит шаги в коридоре; боясь, чтобы его не застали в этом положении, он хочет вытащить голову обратно, но уши мешают ему; наконец, после долгих стараний и сильно исцарапанный, он добился своего и с тех пор не делал больше подобных попыток. Сырость в его тюрьме была такова, что все его платье пропитывалось ею; табак покрывался плесенью; его здоровье настолько пострадало, что у него выпали все зубы. Но он, по крайней мере, оставался в заключении только 8 лет»
А после этих восьми лет он уже был отправлен в Сибирь, где и встретился с Волконскими.
Читая записки Марии Волконской, становится понятно, что женщина эта была умна, она хорошо понимала, в чём ошибки декабристов. Вот как писала она про своего мужа, отца своих детей:
«Ваш отец, великодушнейший из людей, никогда не питал чувства злопамятства к императору Николаю, напротив того, он отдавал должное его хорошим качествам, стойкости его xapактеpa и хладнокровию, выказанному им во многих случаях жизни; он прибавлял, что и во всяком другом государстве его постигло бы строгое наказание. На это я ему отвечала, что оно было бы не в той же степени, так как не приговаривают человека к каторжным работам, к одиночному заключению и не оставляют в тридцатилетней ссылке лишь за его политические убеждении и за то, что он был членом Тайного общества; ибо ни в каком восстании ваш отец не принимал участия, а если в их совещаниях и говорилось о политическом перевороте, то все же не следовало относиться к словам, как к фактам. В настоящее время не то еще говорится во всех углах Петербурга и Москвы, а, между тем, никого из-за этого не подвергают заключению. И если бы я смела высказать свое мнение о событии 14 декабря и о возмущении полка Сергея Муравьева, то сказала бы, что все это было несвоевременно: нельзя поднимать знамя свободы, не имея еще за собой сочувствия ни войска, ни народа, который ничего еще не понимает, -- и грядущие времена отнесутся к этим двум возмущениям не иначе, как к двум единичным событиям».
Последняя фраза из этой выдержки – просто указание главной причины поражения восстания декабристов – страшно далеки они были от народа.
Читая этот фрагмент её записок, касающийся Сергея Волконского, можно подумать, что написан он после его смерти. Но на самом деле это не так. Мария Волконская скончалась в 1863 году, прожив 59 лет, а Сергей Волконский умер в 1865 году, ему было 77 лет.
«Действительно, если даже смотреть на убеждения декабристов, как на безумие и политический бред, все же справедливость требует признать, что тот, кто жертвует жизнью за свои убеждения, не может не заслуживать уважения соотечественников. Кто кладет голову свою на плаху за свои убеждения, тот истинно любит отечество, хотя, может быть, и преждевременно затеял дело свое».
Прочитать «Записки» Марии Волконской можно здесь.