Тот день я запомнила навсегда. Серое октябрьское утро, тяжелые капли дождя барабанили по карнизу, а в квартире висела невыносимая тишина. Максим в очередной раз проигнорировал мою просьбу починить протекающий кран на кухне. Третью неделю подряд я засыпала под монотонное "кап-кап", а муж только отмахивался: "Потом, не сейчас, я устал".
Я стояла у окна, рассматривая размытые силуэты прохожих внизу, и чувствовала, как внутри нарастает отчаяние. Вроде бы мелочь – кран. Но за ним тянулся длинный шлейф других "мелочей": незакрученные лампочки, сломанная дверца шкафа, разболтанная ручка входной двери... Список можно было продолжать бесконечно.
– Максим, – я повернулась к мужу, который привычно уткнулся в телефон, – нам нужно поговорить.
Он даже не поднял глаз: – М-м-м?
– Посмотри на меня, пожалуйста.
Максим нехотя оторвался от экрана: – Что опять не так?
В его голосе звучало раздражение, будто это я была виновата во всех проблемах. Я глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться: – Когда ты наконец начнешь что-то делать по дому? Я же не прошу невозможного...
– Начинается... – он закатил глаза и потянулся за курткой. – Я к маме.
Именно в этот момент, будто по заказу, в дверь позвонили. На пороге стояла Галина Петровна – моя свекровь, собственной персоной. Она всегда появлялась "случайно", именно тогда, когда мы с Максимом пытались что-то обсудить.
– Максимушка, я пирожков принесла! – пропела она, проходя в квартиру. – О, вы что, ругаетесь?
– Мам, Анька опять со своими претензиями...
Я почувствовала, как краска заливает лицо. "Анька". Когда он успел перенять эту привычку матери называть меня как девчонку?
– Ой, доченька, – Галина Петровна присела на краешек дивана, поправляя идеально уложенные седые волосы, – ну что ты к нему пристаешь? Все мужики такие, это в природе их. Мой покойный Витя, царствие небесное, тоже не особо по дому помогал. Женская доля – терпеть.
Что-то оборвалось внутри. Семь лет я слышала эти нравоучения, семь лет терпела это снисходительное "доченька" и бесконечные советы о том, как я должна угождать её драгоценному сыночку.
– Терпеть? – мой голос предательски дрогнул. – А может, хватит? Может, пора уже вашему сыну повзрослеть?
– Анечка, ну что ты...
– Нет, это вы послушайте! – я резко встала. – Ты сама вырастила такого сына, так что теперь это твоя забота. Пусть живет с тобой, если не хочет быть мужем и отвечать за свой дом!
В комнате повисла оглушительная тишина. Только дождь всё так же монотонно стучал по карнизу, да капли из крана отбивали свой бесконечный ритм.
После того разговора прошла неделя. Максим действительно переехал к матери – "временно, чтобы все успокоились". Я ходила по пустой квартире, спотыкаясь о тишину. Даже вечно капающий кран теперь звучал как-то иначе – будто отсчитывал минуты моего одиночества.
Телефон разрывался от звонков Галины Петровны. Я не брала трубку, но каждый вечер обнаруживала десятки пропущенных и голосовые сообщения. "Анечка, ну что же ты делаешь? Одумайся! Нельзя так с мужем..." Её голос, обычно медовый, теперь сочился ядом. "Ты же понимаешь, что губишь семью? Максимушка так переживает..."
Максимушка... Я горько усмехнулась, вспоминая, как вчера случайно встретила их в супермаркете. Мой тридцатипятилетний муж послушно катил мамину тележку, пока она складывала в неё его любимые йогурты и печенье. Заметив меня, он отвел глаза, а свекровь демонстративно положила в корзину пачку стирального порошка: – Вот, сынок, купим, а то у тебя все рубашки грязные. Явно жена давно не стирала...
Я развернулась и ушла, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони. Дома разревелась, глядя на его рубашки, выстиранные и выглаженные ещё неделю назад. Они так и висели в шкафу – идеально белые, с хрустящими воротничками.
Вечером раздался звонок в дверь. На пороге стоял Максим – небритый, в помятой футболке. – Я за вещами, – буркнул он, проходя мимо меня.
– За какими? – я прислонилась к дверному косяку, наблюдая, как он мечется по квартире.
– За всеми. Мама говорит...
– Мама говорит? – я почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. – А ты сам что-нибудь можешь сказать? Или думать? Или решать?
Он замер с охапкой одежды в руках: – Что ты имеешь в виду?
– То, что тебе тридцать пять лет, Максим! Ты женатый мужчина, а не пятилетний мальчик. Когда ты наконец повзрослеешь?
– Я и так взрослый! – он шваркнул вещи на диван. – Это ты постоянно мной недовольна! А мама хотя бы...
– Мама, мама, мама! – я не выдержала. – Знаешь что? Забирай свои вещи и живи с ней дальше. Только учти – обратной дороги не будет. Либо ты становишься мужем, либо остаёшься маминым сыночком. Выбирай!
Он застыл с открытым ртом. В тишине снова отчётливо застучал кран. Кап-кап-кап... Три года совместной жизни утекали в водосток, как эти бесконечные капли.
– Я... я подумаю, – наконец выдавил он и, схватив охапку вещей, выскочил за дверь.
На следующий день появилась Галина Петровна. Без стука, без звонка – просто вставила свой ключ в замок и вошла, будто к себе домой.
– Ну всё, хватит дурить! – с порога начала она. – Что ты себе позволяешь? Какой ультиматум ты поставила моему сыну?
Я стояла у окна, глядя на хмурое небо. Внутри была такая же серость, но и странное, холодное спокойствие.
– Галина Петровна, это наш дом. Вы не имеете права входить сюда без разрешения.
– Что?! – она задохнулась от возмущения. – Да как ты смеешь? Я мать твоего мужа! Я имею право...
– Нет, – я повернулась к ней. – Не имеете. Ни входить без стука, ни решать за нас, ни разрушать нашу семью своей гиперопекой. Вы вырастили прекрасного сына – доброго, честного, порядочного. Но вы не дали ему повзрослеть. И знаете что? Это уже не моя проблема. Это ваша забота – разбираться с тем, что вы создали.
Прошло несколько месяцев. За окном кружил мягкий февральский снег, укрывая город белым покрывалом. Я стояла у плиты, помешивая борщ – мамин рецепт, который она передала мне перед свадьбой. Из коридора доносился приглушённый стук молотка: Максим наконец-то занялся дверной ручкой.
– Ань, глянь! – его довольный голос заставил меня улыбнуться. – Как новенькая!
Он вошёл на кухню, демонстративно вытирая руки о старую футболку. В глазах плясали озорные искорки – совсем как у того мальчишки, в которого я когда-то влюбилась. Только теперь это был другой человек – мой муж, который наконец-то стал самим собой.
– Отлично! – я потянулась поцеловать его в щёку. – Как раз вовремя. Галина Петровна обещала зайти к обеду.
Он напрягся на мгновение, но тут же расслабился: – Знаешь, а ведь она меняется. Медленно, конечно, но...
Я кивнула. После того памятного разговора свекровь будто надломилась. Две недели не звонила совсем, а потом пришла – не с претензиями и поучениями, а с виноватыми глазами и коробкой любимого Максимового печенья. Сидела тихая, потерянная, слушала, как он рассказывает о своих планах по ремонту в квартире.
– Представляешь, – сказала она мне тогда в прихожей, когда уходила, – я ведь правда думала, что делаю как лучше. Всё боялась, что он без меня пропадёт...
С тех пор многое изменилось. Галина Петровна больше не врывалась к нам без звонка. Не пыталась контролировать каждый наш шаг. Учились все – она отпускать, мы принимать её по-новому, Максим – быть не сыном и не мужем, а и тем, и другим одновременно.
Звонок в дверь прервал мои размышления. На пороге стояла свекровь – с пирогом и какой-то коробкой подмышкой.
– Проходите, мама, – я забрала у неё пирог. Слово "мама" теперь звучало иначе – без прежней горечи.
– Анечка... – она замялась. – Я тут разбирала старые вещи. Нашла альбом с фотографиями Максима. Подумала, может, вам интересно будет посмотреть...
Мы сидели на кухне втроём, листали пожелтевшие страницы. Максим смеялся, показывая свои детские фотографии, рассказывал истории, которые я никогда не слышала. Галина Петровна смотрела на него с нежностью – но теперь эта нежность не душила, не требовала, не контролировала.
А я думала о том, как странно устроена жизнь. Иногда нужно дойти до края, чтобы начать все заново. Иногда нужно разрушить что-то до основания, чтобы построить новое – крепче, честнее, правильнее.
Вечером, когда свекровь ушла, мы с Максимом стояли у окна, глядя, как она идёт по заснеженной улице – прямая, гордая, но уже не властная.
– Знаешь, – сказал он, обнимая меня за плечи, – я только сейчас понял, что любить – это не значит принадлежать. Это значит быть рядом, оставаясь собой.
За окном все так же кружил снег, стирая старые следы и укрывая мир свежей белизной. А в кухне тихо капал кран – но теперь это была просто вода, а не отсчёт потерянного времени.
Завтра Максим обещал купить новый смеситель. И я знала – он сделает это. Потому что теперь он отвечал за свои обещания сам – не из страха разочаровать, а из желания быть лучше. Для себя. Для меня. Для нас.