Я провела в неведении долгих три дня. Изводила либо себя догадками, либо Бо ― глупыми вопросами. Откуда ему знать, что происходит в мире Ином, если он постоянно рядом со мной? И коварный коргоруш Фил тоже был рядом. Дожидался, пока я засну, а потом потчевал меня очередной порцией снадобья, от которого после пробуждения в голове была каша из тревог и мыслей, дар оракула молчал даже о прошлом, а тело отказывалось повиноваться. Я ссорилась с ним из-за этого, но старый слуга упрямо твердил, что даже из сострадания ко мне не может перечить воле хозяина. Оказывается, это Глеб велел ему пичкать меня травами до одури, чтобы я больше не проявляла самоотверженность и не лезла на рожон. Злыдни. А оборотень даже на глаза мне не показывался, хотя всё так же бессменно дежурил на крыльце ― ему, видите ли, стыдно за свою беспечность.
Но хотя бы выяснилось, как мелкому дракончику удалось расправиться с могущественной гибридной химерой и вызволить меня из неволи. «Я же чистокровный дракон, хоть и маленький. А она всего лишь генетическое недоразумение», ― весомый аргумент. И не поспоришь. А если серьёзно, то Бо просто повезло. Химера знатно его ободрала, а ворсистые драконьи чешуйки разлетелись по всему помещению и попали ей в шкуру, вызвав нестерпимый зуд. Загрызть того, кто в пылу сражения постоянно пытается почесаться, труда уже не составило. И смешно вроде бы, но в то же время не до смеха ― глупый мальчишка ведь мог погибнуть.
«Глебу сообщили, что я спасена. Теперь он оторвёт мымре химеристой башку, повыдирает все перья серафиму и вернёт Настеньку», ― этой мыслью мне пришлось утешать себя целых три дня. А утром четвёртого Глеб наконец-то объявился ― помятый, осунувшийся и неимоверно уставший. Не сказал мне ни слова. Посмотрел только косо, принял душ и ушёл спать в другую комнату. «Доигралась. Он меня ненавидит. Этого следовало ожидать», ― подумала я и продолжила заниматься моральным самобичеванием. К вечеру признала себя безмозглым ничтожеством, достойным только презрения. И когда мой сероглазый почти муж снизошёл-таки до разговора по душам, от стыда готова была провалиться сквозь кровать куда-нибудь подальше от его пронзительного взгляда.
― Прости, ― произнёс он, когда от напряжённого ожидания взбучки хотелось уже взвыть.
― Чего? ― ошарашенно уставилась на него я.
― Мне следовало отказаться от своих желаний и не сближаться с тобой. Из-за меня ты могла пострадать.
― Это у тебя обострение комплексов вины и неполноценности началось на фоне сильного стресса, или ты таким образом даёшь понять, что между нами всё кончено? ― уточнила я, мысленно молясь каким-нибудь высшим силам о том, чтобы правильным оказалось первое предположение.
Он надолго умолк, отчего я пришла к выводу, что мои молитвы высших сил не достигли. Я тоже молчала ― по двум причинам. Во-первых, боялась додумать несуществующее и ляпнуть что-нибудь эдакое, что гарантированно обеспечит мне бесплатную путёвку обратно в Липецк, а во-вторых, хотела, чтобы Глеб сам принял окончательное решение. Понятно, что от своего ребёнка он не откажется, но ведь его и без непутёвой мамы растить можно. Неприятная перспектива, но я сама виновата. Не нужно было взваливать на себя больше, чем способна унести.
Молчание затянулось. Моё терпение лопнуло.
― Глеб, послушай…
― Нет, это ты послушай, ― перебил он. ― Существа по ту и эту стороны магии устроены по-разному, но мыслят одинаково. Представь, что ты идёшь по краю тротуара и кто-то внезапно толкает тебя на дорогу под колёса автомобиля. И это не просто кто-то, а злодей, желающий тебе смерти. Водитель автомобиля успевает повернуть руль, чтобы не сбить тебя, но вылетает на встречку и врезается в другую машину. Ты выжила, но другие люди погибли. Кто виноват?
― Я.
― Почему?
― Потому что у меня есть враги, которых интересует только цель, а не количество жертв на пути к её достижению. Даже если докажу, что меня толкнули намеренно, а вина злодея будет доказана, я всё равно буду виновата, поскольку выжила. Глеб, я понимаю, что ты хочешь сказать. Тебя использовали сначала химера с серафимом, а потом ангелы. Твоей вины в этом нет, но в мясорубку, вращающуюся вокруг твоей дочери, попали Хлоя и другие сотрудники министерства. И я теперь тоже виновата без вины, как и ты, и Настенька. Родственники погибших будут ненавидеть нас, потому что мы живы, а их близкие мертвы. Ии плевать на то, что мы тоже пострадали. Плевать на наши попытки что-то исправить и избежать неоправданных жертв. Если бы ты не спрятал свою дочь, никто не погиб бы. Если бы ты не появился на свет, ничего этого в принципе не случилось бы. Наши имена прозвучали из уст злодея, сеющего смерть ― этого достаточно для ненависти и мести. И нам придётся с этим жить. Скажи, что этих двух гадов больше нет, а с Настей всё в порядке, иначе я с ума сойду от переживаний.
― Этих двух гадов больше нет, ― ответил Глеб без тени улыбки. ― Насколько я понял, ты частично успела увидеть, что творилось на выборах, прежде чем твой дар был заблокирован. Химера была уничтожена полем преобразователя прямо там, а Никиту поймали только сегодня ночью с помощью твоей подруги. Она не пострадала, а её память уже очищена от всего ненужного.
― Мой дар заблокирован? ― пропустила я остальные подробности мимо ушей. ― Разве это не отрава Фила на него влияет?
― Нет. Фил даёт тебе успокоительное, чтобы ты не психовала, а остальное сделал я, когда ты была без сознания. Ни тебе, ни ребёнку это не вредит.
Хотела сказать ему, что нельзя поступать со мной так подло, но вовремя прикусила язык, вспомнив о том, что если бы не изображала из себя героиню, то не попалась бы в лапы злодеев. Сама напросилась.
― А Настя? ― спросила ещё раз, поскольку он ничего о дочке не сказал.
Глеб снова умолк и посмотрел на меня так, будто не решался сказать что-то очень неприятное. У меня внутренности от этого его взгляда начали в узел скручиваться. А потом в любимых серых глазах промелькнуло сожаление и появился завораживающий серебристый свет. Обжигающе холодный, но невероятно притягательный. Опасный, но желанный. Я смотрела и смотрела на него, пока мои собственные глаза не начали слипаться.
«Прости. У меня нет другого выбора», ― прозвучало где-то на грани яви и сна.
«За что прощать? Мне так легко и уютно… Только не уходи снова. Останься со мной хотя бы на несколько часов. Просто обними и будь рядом. Я люблю тебя и ни в чём не виню», ― плыли в моей голове ленивые мысли. Или я произносила эти слова вслух? Сознание спуталось. Веки стали настолько тяжёлыми, что разомкнуть их не получалось.
«И я тебя люблю. Больше жизни», ― услышала в ответ.
Улыбнулась и позволила волнам покоя и блаженства нести меня всё ближе и ближе к серебристому сиянию, которое перестало быть холодным и наполнило мою душу мягким теплом. Мимо вяло проплыла мысль о том, что происходит что-то странное, но я прогнала её прочь, потому что она мешала мне наслаждаться приятными ощущениями. Блаженство казалось бесконечным, но его безжалостно оборвали резкий отвратительный запах и чужой, незнакомый голос.
― Девушка, просыпайся.
Я сморщила нос, дёрнула головой в сторону от запаха, не без труда разлепила тяжёлые веки и непонимающе воззрилась на миловидную женщину лет тридцати пяти, одетую в синюю медицинскую спецовку. Она начала показывать мне пальцы и спрашивать, сколько их, а потом задала вопрос, на который у меня не нашлось ответа.
― Как тебя зовут?
Я растерялась. Не могла вспомнить ни имя, ни возраст, ни родственников, ни даже виновника моей беременности. Растерянность сменилась паникой. Спасительница вкатила мне лошадиную дозу успокоительного, из-за чего перед глазами всё снова начало расплываться. Поступающая извне информация вызывала скорее недоумение, чем понимание. Я в больнице, на ступенях которой потеряла сознание. В Москве. Документов при себе никаких нет, как и телефона. Со здоровьем моим и ребёнка всё в норме, если не считать потери памяти.
― Пока отдыхай и ни о чём не беспокойся. Так бывает. Всё наладится, и память тоже вернётся. Врачи у нас хорошие, так что победим мы твою амнезию, ― пообещала мне дежурная врач гинекологического отделения.
Самая подходящая специальность для победы над амнезией, ага. Нет, понятно, что мне и других докторов тоже выдадут, но легче-то от этого не стало.
А вечером внезапно нашёлся мой старший брат, которого я тоже не смогла вспомнить, хоть убей. Он рыжий, а я ― блондинка. Внешнего сходства ― ноль полный. Других родственников у нас нет, живём вместе, а нашёл он меня так быстро потому, что работа у него такая. Он сотрудник полиции. А я ― девочка с причудами, которая постоянно влипает в какие-нибудь неприятности.
― Тётя Оля! Мы тебя ищем, ищем… Папа изволновался весь! ― с радостным воплем повисла у меня на шее остроносая девчонка лет двенадцати. Такая же рыжеволосая и веснушчатая, как и мой якобы братец.
С ума можно сойти. Да и по документам я, оказывается, не совсем адекватная. Диссоциативное расстройство личности у меня. Без раздвоения, но с провалами. А за неимением других родственников брат назначен опекуном.
― Да вы издеваетесь, ― констатировала я, внимательно изучив доказательства родственных и прочих связей, предоставленные «братом».
Послала всех к чёрту и попросила больше меня не навещать. А когда родственнички вместе с озадаченной заведующей отделением покинули палату, задумалась о перспективах. Это ведь что получается? Если есть опекун, значит, я недееспособная? А что в этом случае будет с моим ребёнком, когда он родится? Заберут? И куда, простите, смотрел мой опекун, когда я этим ребёнком обзавелась?
Страшно же, потому что всё незнакомо, непонятно и непредсказуемо. Как в фильме «Джентльмены удачи» ― тут помню, а тут не помню. Вот про фильм этот, например, помню, а о себе ― ровным счётом ничего. Так ведь только в книжках и фильмах бывает, а я настоящая. И ребёнок тоже настоящий. Если дотянула до такого срока, значит, хотела его? Значит, любила кого-то? Безалаберный какой-то у меня опекун. Брат, называется. Хоть бы сказал, кто папаша. Наверняка ведь знает.
Чем больше думала, тем страшнее становилось. Нафантазировала запутанную интригу с жертвой в моём лице и заснула в слезах, пролитых от жалости к себе. Не хочу быть такой. Хочу быть нормальной. Хочу помнить, кто я, где, когда, с кем и почему. И даже думать не желаю о том, что в моей памяти так навсегда и останется эта дыра, закрытая только чужими словами, а не собственными воспоминаниями. Ужасно так жить. Мне это не подходит.
