Двадцать восьмого декабря обитатели самого большого двора в поселке Вишневое поставили у старой песочницы небольшую елку. Лесную красавицу приволок дядя Женя — высокий тощий мужик с косыми глазами, большими руками и кривым носом. Установили ее Валерий Михайлович — хозяин «Колобка» (так назывался местный продуктовый магазин, самый большой во всем околотке) и почтальон Свистушкин. Наряжали тетя Таня, Эльвира Ивановна и бабушка Рина. Не отходя от песочницы, они придумали концепцию украшений. Блестящие шарики в форме яблок и мандаринов должны были символизировать изобилие, разноцветные фонарики — домашний уют, а золотой и серебристый дождики — финансовое благополучие.
— А макушка? — гулким басом осведомился Валерий Михайлович.
— Не спешите, подождите, — ответила тетя Таня. — Макушка — изюминка елки, ее мы нацепим в последнюю очередь.
— Опять суеверия? — тоненьким голоском хихикнул Свистушкин.
— Или приметы? — подхватил дядя Женя.
— Или глюки некоторых, — баритоном отрезала Эльвира Ивановна, и все сразу замолчали.
Дамы работали в унисон и нарядили елку за один день. К вечеру все обитатели дворика высыпали из домов и обступили ее плотным кольцом. Десять минут царило глубокое молчание, потом раздались восхищенные возгласы, и посыпались шуточные комплименты в адрес дам. «Концепцию» единогласно признали удачной; единственное, чего не хватало для полного счастья, — макушки. Тетя Таня заявила, что верхушка будет «из ряду вон», но что ни она, ни Эльвира Ивановна, ни тем более бабушка Рина пока не придумали ничего путного.
— До Нового года еще три дня, так что мы успеем.
— Мы вам верим на слово, — заявил Валерий Михайлович. — А в новогоднюю ночь прошу всех ко мне. Я накрываю стол и угощаю… за свой счет, конечно.
Снова раздались восхищенные возгласы и комплименты; разумеется, они были как минимум в два раза громче и веселее, чем те, которые прозвучали в честь дам. А затем началась фотосессия у елки. Пенсионеры по очереди позировали на ее фоне в смартфон Валерия Михайловича, молодые сделали селфи, после чего все разошлись по домам.
Наступила тихая, нежная ночь — одна из тех, которая так сладко, так ласково убаюкивает накануне любимого праздника. Медленно падали мягкие, крупные снежинки, легкий мороз разукрасил окошки причудливыми узорами, деревья и крыши домов покрылись пушистым снегом. Казалось, все замерло в предвкушении счастья, в ожидании неведомого чуда…
— Кто спер шарики? — кричала тетя Таня.
— Где фонарики? — баритонила Эльвира Ивановна.
— А-а дождики? — причитала бабушка Рина, у которой по неведомой причине была самая маленькая пенсия во всем Вишневом.
Народ мгновенно высыпал во двор. Хаотичную процессию возглавил Валерий Михайлович. Он нацепил очки, обошел елку со всех сторон и внимательно оглядел каждую ветку. Эта процедура заняла четверть часа. Присутствующие молча ждали его приговора.
— Нет сомнения: елку обобрали, — изрек, наконец, Валерий Михайлович. — Вор унес все — шарики, фонарики и даже дождики, — на последних словах он слегка побледнел; очевидно, он счел пропажу «финансового» символа плохой приметой для своего процветающего бизнеса.
Слушатели (в том числе тетя Таня и бабушка Рина) облегченно вздохнули, как будто шеф «Колобка» окончательно разрешил их последние сомнения. Одна Эльвира Ивановна не поддалась общему энтузиазму.
— Не слепые, сами видим! Ты нам вора найди, украшения верни! А иначе не видать тебе меня на банкете, как своих ушей!
Это была серьезная угроза. Ни один банкет в Вишневом не обходился без Эльвиры Ивановны, которая пела, пила и плясала за пятерых. Валерий Михайлович не на шутку испугался; даже румянец выступил на его круглой, как полная луна, физиономии (шеф «Колобка» бледнел только при финансовых затруднениях, в остальных же критических случаях он со страху краснел).
— Спокойно, Эльвира, не кипятись. До Нового года еще есть время, как говорится, еще не вечер…
У него заплетался язык, и путались мысли. На кону стояла его репутация неформального лидера двора, которой он очень дорожил. И сейчас его реноме зависело от Эльвиры Ивановны — значит, пощады не жди.
— Пока у нас нет ни одной улики, — продолжал, запинаясь, Валерий Михайлович. — Придется самим соображать, кто обобрал елку. Потерпи денек, Эльвира, это все, что я прошу…
А про себя подумал: «Плакал мой банкет! Где я найду вора? Из-под земли, что ли, достану?».
Народ разошелся в подавленном настроении. Люди переживали не из-за елки (ведь у них остались фотографии на память!), а из-за банкета. Все знали, что Эльвира Ивановна не бросает слов на ветер, и если Валерий Михайлович не вернет украшения, бесплатное новогоднее застолье не состоится.
Эту ночь Валерий Михайлович почти не спал — все думал, гадал, соображал… Вор — кто-то из своих, в этом он был убежден. Ведь про злополучную елку знали только обитатели дворика.
Он уже сто раз пожалел, что принял деятельное участие в ее установке. Банкет был гораздо важнее. Каждый Новый год он кормил весь двор за свой счет. Стол обходился ему в кругленькую сумму, которая каждый год росла в полтора, а то и во все два раза. Однако расходы окупали себя. Благодаря банкету он был реальным шефом всего двора: его слушались, с ним считались… Все, кроме Эльвиры Ивановны. «Роскошная женщина», — вдруг мелькнуло в голове Валерия Михайловича, который от бессонницы уже перестал соображать.
На следующее утро он встал с помятым лицом и тяжелой головой. Разумеется, за эту ночь он, выражаясь словами тети Тани, не придумал «ничего путного». А между тем во дворе его уже ждал сюрприз — макушка на елке, которую было видно за версту… или, по крайней мере, с порога подъезда, где он замер, как вкопанный, не веря своим глазам.
Народ уже собрался вокруг. Все молчали: очевидно, ждали его. Эльвира Ивановна метала по сторонам пламенные взгляды, похожие на вспышки бенгальских огней. Увидев шефа, Свистушкин снял макушку и угодливо преподнес ее ему на вытянутой ладони. Валерий Михайлович оторопело на него посмотрел, как бы прося объяснений.
— Появилась сегодня ночью, — сладким тоном пояснил Свистушкин.
Валерий Михайлович воспрянул духом. Это была первая (и вероятно, — последняя!) улика, это был его шанс вывести негодяя на чистую воду! Он взял макушку и повертел ее в руках. Это была искусно вырезанная из дерева фигурка жар-птицы.
— Не по сезону, — пробормотал он.
Свистушкин почтительно хихикнул.
— А теперь признавайтесь, кто это сделал?
— Что сделал? Украл украшения или нацепил верхушку? — неудачно попытался пошутить дядя Женя.
— И то, и другое, — огрызнулся Валерий Михайлович, которому уже порядком надоела эта старомодная комедия. — Вор среди нас, — торжественно прибавил он и обвел собравшихся таким взглядом, что даже Эльвира Ивановна съежилась. «Да она просто красотка!» — вдруг опять мелькнуло в голове Валерия Михайловича. А вслух он прибавил:
— Макушку нацепил тот, кто слышал наш позавчерашний разговор, когда мы сетовали, что елке не хватает верхушки. Это — вор, который решил таким образом смягчить последствия своего преступления.
Все переглянулись и зашептались.
— Вор, выходи! — заявил Валерий Михайлович таким тоном, каким один герой произнес свое знаменитое: «А теперь Горбатый! Я сказал — Горбатый!».
Но никто не шелохнулся. В толпе воцарилось гробовое молчание, словно все вдруг разом решили не выдавать «преступника». Тогда Валерий Михайлович снова внимательно рассмотрел елочную макушку. Через несколько минут его круглое лицо расплылось в широчайшей улыбке.
— Что ты видишь? — обратился он к Свистушкину. — Какая это, по-твоему, птица?
Почтальон взял макушку и, в свою очередь, повертел ее в руках.
— Лебедь? Перепелка? Голубка?
— Эх ты, деревня! Что же ты нашего Толстяка не узнаешь?
Толстяк — это был старый-престарый гусь Игоря Степановича, который доживал последние денечки, пользуясь за свое долголетие всеобщим вниманием и уважением. Все ахнули и разом обернулись в сторону высокой, тощей фигуры, укутанной в тонкий, длинный, поношенный плащ, который не столько ее грел, сколько прикрывал. Игорь Степанович затрясся и вдруг закрыл лицо костлявыми руками. Впрочем, никто и не думал его ругать. Все знали, что Игорь Степанович — несчастнейшее существо. Он пил, бросал, потом опять пил, завязывал и снова уходил в запой, пока от него не ушла жена с маленьким сыном. Он потерял работу и питался тем, что кое-как вырастало на его крошечном огороде. Ему было нечем платить за коммуналку, у него отключили свет и воду… Однако несчастья пошли ему на пользу: каким-то чудом он бросил пить и последний год прожил на трезвую голову.
— Соня узнала, что я завязал, и разрешила встречу с Ванюшкой, — срывающимся, плачущим голосом шептал Игорь Степанович. — А у меня ничего нет… совсем ничего, даже света!..
Люди молчали. Бабушка Рина всплакнула.
— Все свои деревянные поделки я продал, а новых не могу вырезать — голова уже не та, да и руки до сих пор дрожат… Остался только вот этот Толстяк в виде жар-птицы. Мне и в голову не могло прийти, что вы догадаетесь! — сказал он, взглянув на Валерия Михайловича с нескрываемым изумлением, смешанным с восхищением. — Это хоть какая-то компенсация за ваши елочные игрушки. А шарики, дождики и фонарики я повесил в своей хибарке, чтобы хоть как-то порадовать Ванюшку…
Воцарилось долгое, но вполне дружелюбное молчание. Валерий Михайлович водрузил Толстяка обратно на елку.
— Вот что: мне в «Колобок» нужен охранник. Зарплата — умеренная, но на жизнь хватит. Если будешь молодцом, помогу с ремонтом избушки… договорились?..
* * *
На Новый год все дружно гуляли на банкете, который Валерий Михайлович по традиции (и по блату) устроил в спортивном зале местной школы. А когда ударили куранты, гости хором поздравляли Эльвиру Ивановну и шефа с помолвкой. Громче всех кричал «горько!» Игорь Степанович, который, однако, до конца вечера, вернее — до самого утра не выпил ни одной капли спиртного.
Второго января Валерий Михайлович под ручку с Эльвирой Ивановной зашел в избушку Игоря Степановича. Это был кривой домишко — страшный снаружи и симпатичный внутри. «Прямо, как наш Игорь», — шепнул Валерий Михайлович на ухо невесте. Та энергично кивнула.
— Мой дорогой, у меня для вас хорошие новости, — откашлявшись, произнес Валерий Михайлович. — От бабушки Рины я узнал телефон вашей бывшей… то есть, простите, Сони... И позволил себе неслыханную, но вполне оправданную дерзость: позвонил ей за вашей спиной. Надеюсь, вы на меня не сердитесь? Я объяснил ей ситуацию и обнадежил насчет вашего… эм, приличного будущего. И представьте себе, она все правильно поняла! Так что у вас есть шанс… воссоединиться с вашей половинкой. Не упустите его!
Произнося последние слова, он любовно погладил покоящуюся на его локте ладошку Эльвиры Ивановны.
— Вот и Эльвира Ивановна так же считает. То есть что у вас есть шанс… я правильно выражаюсь, дорогая?
Эльвира Ивановна снова энергично кивнула. По-видимому, ей было, что сказать, но в этот раз красноречие явно изменило ей, и она молчала.
— Вот и отлично, — заключил Валерий Михайлович в ответ на испуганный взгляд Игоря Степановича. — Вы только не волнуйтесь. Дело-то, в конце концов, житейское…
И снова погладил ладошку невесты. Игорь Степанович вежливо промолчал, потому что не понял юмора шефа. Но каково же было его изумление, когда на следующий день к нему явилась сияющая Соня с Ванюшей. Когда они расставались, она была мрачная, как туча, и не говорила ни слова. А сейчас прямо с порога радостно воскликнула:
— Ты правда нашел работу?
Игорь Степанович кивнул: говорить он был не в состоянии. Ванюшка с ликующим воплем повис у него на руке.
— Тогда мы у тебя останемся… посмотрим, что и как у тебя получится…
У Игоря Степановича перехватило дыхание. Он почувствовал, что готов свернуть горы. Он крепко прижал к себе сына и робко поцеловал жену.
Автор: Людмила Пашова
Бедная овечка
Катерина была типичной серой мышью. Коллеги за глаза называли ее «овечкой».
Она никогда и ни с кем не ссорилась, стараясь избегать конфликтов и недомолвок. Характер у Кати смолоду был уживчивым: все говорили, что она может поладить даже с трехглавым змием, если бы такой существовал. Ласковая, тихая, она ступала по офису неслышно. Сложно было воспринимать Катю в типичной канцелярской обстановке. Вот в тихой монастырской келье она выглядела бы очень органично. Этакая скромница-черница.
Начальник, распекая подчиненную за серьезные ляпы в отчете, не был самодуром. Катя в беленькой блузке, вся такая аккуратненькая и миленькая, выражала полное смирение и никогда не спорила с шефом. Смысл метать молнии и разоряться? И поэтому Катю ни разу в жизни не лишили премии, хотя косяков по работе у нее было, хоть отбавляй.
Коллегам за такие дела озлиться бы на Катю, но они почему-то не делали этого. Ни одного бойкота, хотя серпентарий в их конторе подобрался еще тот! Годами шипели друг на друга, сколачивая вражеские коалиции, жалили в самые больные места, подсиживали и подзуживали, но Катя была неприкосновенна. Никому даже в голову не пришло хоть пальцем, хоть взглядом ее задеть. Эти прозрачные, ясные глаза, этот маленький курносый носик вызывали умиление даже у самых прожжённых стерв.
Никто и ни за что бы не поверил, что за женщина прячется за скромной внешностью «монашки-послушницы» А она, между прочим, была замужем когда-то. Два раза, между прочим.
***
Катя с детства усвоила одну простую истину: повинную голову даже меч не сечет. Это сказала ей однажды мама. Катя разбила какую-то вазу и не призналась в этом.
- Доченька, обманывать нехорошо! Лучше сказать и сразу попросить прощения. И тогда тебя никто наказывать не будет!
- Даже за двойку по алгебре? – уточнила Катенька.
- Даже за кол! – подтвердила мама.
Катя была очень практичной девочкой. Она решила закрепить пройденный материал. Для начала проделала эксперимент с плохими оценками. Очередного «лебедя» по злополучной алгебре она не стала затирать лезвием, а честно продемонстрировала маме. Для пущего эффекта пустила слезу и стояла, вся такая беспомощная, в ожидании справедливой кары. . . . ДОЧИТАТЬ>
