Она много думала, пока носила в себе Ниночку. Рассуждала, прикидывала, кумекала, считала и рассчитывала. Вокруг творилось что-то ненормальное: обесценивались деньги, рушились предприятия, люди лишались работы и средств существования. А в магазинах, наоборот, началось дикое изобилие. Сплошь и рядом – иностранные, яркие этикетки.
Пресловутые пятьдесят видов колбасы вскоре разочаровали. Под броскими оболочками скрывалось довольно отвратительное содержание. А чему удивляться, великая страна вдруг стала «страной третьего мира». А в страны третьего мира умные люди не будут присылать хорошие вещи. Торговля была похожа на раздачу стеклянных бус туземцам в обмен на золото, нефть и газ.
Аня с горечью это ощутила на себе. Никакой защиты от государства. Государство самоустранилось, ему не до матерей. Оно разглядывало стеклянные бусы и било в себя в грудь, пребывая в диком восторге. Матери должны были думать о своих детенышах сами. Что поделать, коли рожать приходиться в условиях туземных законов. Да еще мама растерялась и потерялась совсем – библиотеку закрыли, а библиотекарю предложили вакансию сторожа в сельской школе, по тем временам, редкий блат и почти интеллигентная должность.
Нина «первая» ломала руки и плакала: вот, оказывается, каков зенит ее карьеры. Аня грубо оборвала мать:
- Пока ношу ребенка, придется работать, мама. Потом уйдешь. Если не прекратишь нытье, мне придется собирать по дворам милостыню!
Нина «первая» испуганно затихла.
- Прости меня, мамочка, - осеклась Аня, - прости меня, пожалуйста. Я тебе всю жизнь сломала.
- Ну что ты, детка… Ну что ты, - Нина обняла дочь и вдруг почувствовала, какая маленькая и хрупкая Анька. Как ей тяжко носить выпуклый живот, как надоело ей есть одну картошку, пареную, вареную, жареную. С огурцами, кислой капустой, кабачковой икрой и грибами, - завтра я продам свое колечко и куплю тебе рыбки. Хочешь рыбки?
***
После рождения лягушонка Аню встречала только мама. Отца ребенка (есть на свете Бог) к тому времени посадили в тюрьму за организованный налет на винную точку. Свекровка свекровкой так и не стала – замерзла ночью. Шла пьяная вдоль забора, споткнулась, упала, заснула и померла. Людку подобрал какой-то залетный жиган, и она укатила с ним в Питер. Старенькая несчастная бабушка вздохнула спокойно.
Как-то вечером она приволокла свои больные ноги в Анину квартиру. Попросила разрешения войти, сбросила с сухонькой спины тощий мешок и сказала:
- Вот, гостинцы для внученьки… Примите…
В мешке была картошка, кочан капусты, морковки немного и куль лещины.
- Орехи хорошие, поточи зубки, Анечка… Надо исть… Пропадет. Все теперь пропадет, я уж слаба стала, не потяну огород.
Аня взглянула в слезящиеся бабкины глаза и прочитала в них немую просьбу. Не слова не говоря, подвела старую к детской кроватке, где спала Нина «вторая», точь-в-точь походившая на прабабушку, маленькая, кряхтящая, морщинистая, некрасивая…
- Золотко мое несчастное, ой, - заплакала старушка, - да за что же тебе такое наказание дадено. Молочка бы козьего ей, жирненькаго…
В Аниной голове щелкнул невидимый тумблер. С этой секунды она сложила пазл.
Бабушкин огород перешел «по наследству» Ане. Плохонький, да свой. Десять соток жирной земли, на которую старая женщина тачками таскала навоз от соседского участка, где хозяин, не в пример старушкиным отпрыскам, был рачительный и дельный: добротный хлев с коровой и козами, новенький домок о двух этажах и собственная, любовно отделанная мастерская.
Сквозь щелочки в заборе мужичок иногда поглядывал на «усадьбу» бабки. Прирезать к себе ее сотки было бы не лишним. А чего такого? Дочка кони двинула, зять сгинул в лагерях, внук – туда же. А внучку черти мотают, не пойми где. Можно, можно дельце обтяпать. За три копейки…
Каково же было его разочарование, когда весной на заветном огороде объявилась «новая родственница». Оглянулась вокруг деловито, сама сопля соплей, а туда же – важная. Бабулька кое-как сараюшку открыла, лопаты вынесла. Молодайка лопат не испугалась. Колышки воткнула там и там, и пошла, и пошла, и пошла работать.
Загляденье!
Сосед оказался мужиком нормальным, без всяких там наклонностей нехороших. Понимал: «повезло» девчухе – не от сладкой жизни корячится. За бабку порадовался, хоть от синяков отдохнет. Его супруга, деловая и суровая женщина только руками всплескивала:
- Коля, у меня глаза на них не глядят! Такая маленькая, лопата больше, а вон как ломает спину! Господи, куда Нинка-то смотрела? С такими упырями ребенок связался!
Нина частенько притаскивалась на участок с коляской, где мелкая внучка, кое-как посаженная, вздергивала головенку на тонкой шейке и замирала, на мамку свою любуясь. Платочек, заботливо повязанный бабушкой, сбивался на ухо, по ручонке полз злой муравей, желающий укусить негодную пришелицу, но та и внимания не обращала, застывала в одной позе и не сводила косоватых глазенок с блестящей лопаты, которой ловко орудовала Анька.
Соседка, отлепившись от щели в глухом заборе, не выдерживала и спешила на свою чистенькую, беленую кухню, где в пузатом холодильнике, среди практически стерильной прохлады, в стеклянных баночках отдыхало утреннее, особенно жирное, козье молоко. Поставив в корзинку пару банок, завернув в мягкую тряпицу кусок творожной, сладкой запеканки и прихватив с десяток индюшачьих яиц, хозяйка отпирала тяжелую воротину и семенила на Анькину «фазенду».
- Бог в помощь, девочки! – приветливо кричала издалека и деловито, никому в глаза не глядя, распихивала гостинцы по многочисленным карманам импортной, добрыми людьми на бедность даденной коляски. Корзинку же доверить не желала, пустую прижимала к себе.
- Тетя Таня, сколько с меня? – Аня добросовестно вела в уме подсчет продуктам, и от этого ее светлые бровки сдвигались вместе.
- Да ну тебя, Анюта! Какие разговоры. У тебя ребенок! Ты на работу когда выйдешь?
Аня и рада была бы. Да кто ее возьмет без образования, да с Нинкой на руках? Но храбрилась.
- В ясли Нинку пихну и пойду. Была бы шея, а хомут найдется.
Соседка, интимно снизив голос, спрашивала у Нины большой:
- Этот… ее… кавалер, пишет хоть?
За Нину большую отвечала старушка:
- Пишеть. Все любовное. Мол, от дитя не отказываюсь, мол, чтобы Аня его ждала.
- А она ждет? – соседка пыталась удовлетворить свое любопытство до конца.
- А она молчить. Ей такие без надобности. Знаем мы ихнюю любовь. Уж я тайком посылочку с пенсии парню соберу, ей не говорю. Уж больно характерная. Все сама и сама.
Солнце пекло Анькину макушку, голые лопатки ее и плечи, (старенький сарафан из пионерского детства нисколько не стал тесен Ане), заливались в зеленых ивовых ветвях одуревшие от весны соловьи, а земля была легка и совсем не липла к блестящему штыку лопаты. Аня забывала про все свои драмы и вновь уносилась мечтами куда-то, воображая себя несгибаемой Скарлетт О,Хара: « Я никогда не буду голодать», исступленно работая на земле, податливой ее напору.
Нина большая потихоньку ретировалась, увозя с собой Нину маленькую, досадуя на дочку и жалея внучку: Анька на нее даже не взглянула. Не любит девочку. Прицепилась к этому огороду, будто оброк на нем отрабатывает за свою неприязнь к Ниночке, за свое равнодушие. А в чем виноват ребенок?
Аня же дочку не вспоминала. В голове ее роилось множество мыслей и мыслишек. Куда бы податься, чтобы прокормить семью? Можно, например, на рынок, на овощи устроиться. Набить руку, познакомиться с торгашами, в палатку почище сунуться. На шмотки. Подкопить деньжат, и свою палатку купить. Обрасти связями, собрать капитал, выгодно обернуться. Люди говорят, что надо уметь вертеться. Киснуть некогда. Главное: успеть встать на ноги, пока Руслан не вернулся. Встать на ноги, забрать с собой маму и девочку, да уехать, куда глаза глядят. А может, она еще успеет получить нормальное образование? Получается ведь у некоторых, а?
Нина большая хлопотала над ужином. Ей не понравилось козье молоко, зато внучка выпила свою кружечку с удовольствием. И запеканку, сладкую, сладкую, съела сама, хоть и измазалась вся с головы до ног. Бабушка ждала Аню, чтобы похвастаться успехами: девочка научилась держать ложку! Никакая она не ущербная!
Аня явилась разморенная, усталая, вялая. Кое-как поковыряв омлет, равнодушно потрепала по щечке дочку.
- Хорошо поела?
- Очень, очень хорошо! Ань, она сама сегодня, сама, ложечкой, представляешь?
- Ну и ладно, - ответила Анна, - нечего тянуть, мама. Завтра поеду на рынок, на работу устраиваться. «Ей» нужно пить козье молоко каждый день. А это денег стоит.
И ушла спать.
Аня не помнит даже, как выросла Нина. Вся Анина жизнь – серая полоса. Круговерть, размытая лента из дней. Работа. Работа. Работа. Аню даже на рынке звали тягловой лошадью. Никто не понимал, откуда берет силы такая хрупкая девчушка. Хрупкость Анькина была обманчива: когда ее попробовал прижать по-свойски Айбек, торгующий «брендовой» обувью, Анька, взвизгнув, чуть ухо тому не откусила.
Стыд-позор! На разборки искусанный Айбек приволок своих братьев. Аня не растерялась, начала голосить на весь базар:
- Я мужу в тюрьму напишу! Он беспредельщик! Он всем тут ноги повыдирает, поняли!
Связываться с ней не стали. Черт его знает, что там за муж. Может, правда – беспредельщик. Еще палатку сожжет и контейнер разграбит. А что, не сказать было, что замужем?
- А ты, шакал бессовестный, - не выдержал старший брат Айбека, позоришь нас! С русской бабой справиться не можешь! С женой справиться не можешь! Всего боишься, чуть что, бежишь к нам: помогите ради аллаха! Тьфу, уйди с глаз, и уезжай домой, паси коз и сиди под юбкой своей Нафисы, которая тебе до сих пор сына родить не может, только девок рожает. Конечно, от такого дурака не может быть сына, он сам – баба!
Аня на глазах менялась. Жилистая, мелкая, дочерна загорелая, она бойко собирала палатку сама, экономя на услугах местных мужиков, подвизавшихся за копейки: товар выгрузить, погрузить, поддоны убрать, собрать, скоренько поставить полосатые палатки – Аня делала все сама. Она научилась курить и ругаться. Домой являлась поздно, считала на кухне выручку, отслюнявив несколько купюр матери на продукты, а все остальное откладывая на товар, за которым ездила раз в неделю. Обернуться пока не удавалась: во всем нужда и жесткая экономия.
Она не читала книг, не интересовалась миром извне, за оградой рынка, не смотрела новости, практически не разговаривала с дочерью и матерью. Правда, когда померла старенькая бабушка Руслана, Аня сама организовала ее похороны, не дожидаясь приезда блудной Людки. Купила и крест, и гроб, и даже панихиду заказала, чтобы все было, как у людей.
Ниночка маленькая на козьем молоке округлилась, пошла в рост, зарумянилась. Нина большая заплетала ее мягкие волосы в косички, наряжала ее в платья, которые теперь килограммами доставала Аня: дешевые платья, из дрянной ткани и пошива дрянного. Но с виду нарядные. Приличные. Не стыдно. Нина большая выводила внучку «в свет», пыталась читать ей книжки и рассказывать истории.
Нина маленькая с интересом разглядывала картинки, но чтением вовсе не интересовалась. Кровь. Нина большая в лепешку расшибалась: в интернат внучку сдавать не хотелось до смерти! Аня с брезгливым сожалением смотрела на неудавшуюся девочку, когда та, волнуясь и краснея, пыталась называть буквы из азбуки на мягких кубиках.
- Ты не знаешь букв, просто гадаешь! – Аня умела делать больные подножки.
Ее мучила мысль: скоро явится Руслан. И явится сюда. Убить его, что ли?
Автор: Анна Лебедева