В гостиной старой квартиры, где каждая вещь хранила память об отце, воздух, казалось, звенел от напряжения. Тяжёлые бархатные шторы, которые мама так и не сменила после его смерти, приглушали весенний свет, словно сама комната пыталась спрятаться от надвигающейся бури.
Марина стояла у окна, нервно теребя уголок занавески. Её тонкие пальцы, унизанные кольцами, дрожали, а в глазах появился тот опасный блеск, который мать научилась распознавать ещё в её подростковом возрасте.
– Значит, вот как? – Марина резко развернулась к брату. – Ты решил оставить меня без доли наследства? Я этого так не оставлю...
Андрей, сидевший в потёртом отцовском кресле, поморщился, будто от зубной боли. Его широкие плечи напряглись под светлой рубашкой, а на висках проступила испарина.
– Марина, прекрати, – его голос звучал устало. – Я ничего не решал. Это было папино решение, и ты это прекрасно знаешь.
– Знаю? – она издала короткий, почти истерический смешок. – Что именно я знаю, Андрей? То, что ты годами крутился возле него, пока я... – она запнулась, сглотнув ком в горле.
Тамара Петровна, их мать, молча переводила взгляд с дочери на сына. Её седые волосы, уложенные в аккуратную причёску, казались в полумраке комнаты почти серебряными. Она сидела очень прямо на диване, сжимая в руках кружевной платочек – старая привычка, выдающая её волнение.
– Дети мои, – наконец произнесла она дрожащим голосом, – давайте не будем...
– Нет, мама, – перебила её Марина, – давайте будем! Давайте наконец поговорим о том, как наш дорогой Андрюша умудрился получить всё! Трёхкомнатную квартиру в центре – ни много ни мало. А мне – ничего! – Она подошла ближе к брату, глядя на него сверху вниз. – Как ты это провернул? Что ты ему наговорил?
Андрей медленно поднялся из кресла. Теперь он возвышался над сестрой, но в его позе не было угрозы – только усталость и что-то похожее на сожаление.
– Я ничего не проворачивал, – произнёс он тихо, но твёрдо. – Отец сам принял это решение. И если ты хоть на минуту прекратишь обвинять всех вокруг, может быть, поймёшь почему.
Тамара Петровна вздрогнула, будто от удара. Её пальцы до белизны сжали платочек, а губы беззвучно шевельнулись, словно она хотела что-то сказать, но не решалась.
– Ах, так я теперь ещё и виновата? – Марина отступила на шаг, скрестив руки на груди. В этот момент она как никогда походила на себя шестнадцатилетнюю – та же защитная поза, тот же вызов во взгляде.
За окном просигналила машина, и этот резкий звук словно разрезал густое напряжение в комнате. Все трое вздрогнули, будто очнувшись от тяжёлого сна.
– Марина, детка... – снова начала Тамара Петровна, но осеклась, встретившись с пронзительным взглядом дочери.
– Не надо, мама, – Марина покачала головой. – Я всё поняла. Ты тоже на его стороне. Как всегда.
Она резко развернулась и направилась к выходу, цокая каблуками по старому паркету. У двери остановилась, обернулась, и её голос прозвучал неожиданно глухо:
– Это ещё не конец, Андрей. Я не позволю тебе просто так присвоить всё себе.
Дверь захлопнулась с такой силой, что семейная фотография на стене покачнулась. На ней улыбался отец, обнимая обоих детей на прошлогоднем юбилее. Теперь эта улыбка казалась почти ироничной.
В пятничный вечер Марина тихо вошла в родительскую квартиру. Она специально выбрала время, когда мать была у соседки. В отцовском кабинете всё осталось нетронутым – даже его любимая шляпа всё так же висела на вешалке.
Включив настольную лампу с зелёным абажуром, она начала перебирать бумаги в ящиках стола. Её руки подрагивали, когда она открывала очередную папку.
– Надеюсь, найдёшь то, что ищешь, – тихо произнёс Андрей.
Марина резко обернулась, чуть не выронив папку из рук. Брат стоял у двери, привалившись к косяку – осунувшийся, с тенями под глазами. В кабинете повисла тяжёлая тишина.
– Явился всё-таки, – Марина нервно усмехнулась, пытаясь справиться с дрожью в голосе. – Небось, мама сразу позвонила?
– Да, представь себе, – он устало потёр переносицу. – Увидела твою машину и волнуется. Как всегда.
– И что теперь? Выгонишь меня из дома, который уже считаешь своим?
Андрей тяжело вздохнул: – Знаешь, отец предупреждал, что ты не поймёшь.
– Чего именно? Того, что он лишил меня наследства?
– Того, что дело не в наследстве, – тихо ответил он.
Марина хотела ответить, но её рука наткнулась на конверт. Пожелтевший, с отцовским почерком. Она развернула письмо, и первые строки ударили под дых:
"Моя дорогая девочка, Как давно ты перестала быть просто дочерью? Когда работа, друзья и вечная спешка стали важнее семейных обедов? Помнишь, как в детстве ты прибегала ко мне с любой проблемой? А теперь... теперь я узнаю о твоей жизни из редких, торопливых звонков..."
Марина опустилась в отцовское кресло. Строчки расплывались перед глазами.
"...Я принял это решение не из желания наказать тебя. Может быть, оно заставит тебя понять – есть вещи важнее денег и имущества. Прости, если сможешь..."
– Он правда так думал? – её голос дрогнул. – Что я... отдалилась?
– Он любил тебя, – Андрей присел рядом. – Поэтому так страдал.
– Почему ты молчал?
– А ты бы услышала?
В коридоре раздались шаги – вернулась мать. Она замерла, глядя на своих детей в полумраке кабинета.
– Мама... – Марина подняла полные слёз глаза, и в этом слове было столько раскаяния, что у Тамары Петровны защемило сердце.
На следующий день они снова собрались в гостиной. Старые часы на стене отбивали секунды с какой-то особенной тяжестью. Тамара Петровна нервно перебирала кружевную салфетку, то расправляя, то снова сминая тонкое кружево.
– Я должна вам кое-что рассказать, – её голос звучал непривычно твёрдо. – То, о чём молчала все эти годы.
Марина сидела в углу дивана, поджав под себя ногу – детская привычка, проявляющаяся в минуты волнения. Андрей устроился в отцовском кресле, и эта поза почему-то особенно резанула по сердцу сестры.
– Помнишь, Мариночка, три года назад, когда у тебя были... проблемы? – мать запнулась, подбирая слова.
– Какие ещё проблемы? – Андрей подался вперёд.
– Не твоё дело! – огрызнулась Марина, но щёки её предательски вспыхнули.
– Нет, милая, как раз его дело, – мать покачала головой. – Теперь уже всех наше дело. – Она глубоко вздохнула. – Тогда тебе срочно нужны были деньги. Много денег.
Марина побледнела: – Мама, не надо...
– Надо, доченька. Именно тогда твой отец занял крупную сумму. Заложил машину, взял кредит... – голос матери дрогнул. – Чтобы помочь тебе расплатиться с долгами.
Андрей медленно повернулся к сестре: – Долгами? Какими долгами?
Марина вскочила, заметалась по комнате: – Это было давно! Я... я связалась не с теми людьми. Думала, что смогу быстро раскрутить свой бизнес. Они обещали...
– Ты влезла в авантюру? И молчала? – в голосе брата звенело недоверие.
– А что мне оставалось? – она резко развернулась к нему. – Ты же у нас всегда был идеальным! Успешная работа, правильные решения...
– Дело не в этом, – тихо перебила мать. – Отец тогда поставил одно условие – чтобы ты чаще бывала дома. Просто бывала, без повода. Он так скучал по тебе, доченька...
Марина замерла посреди комнаты. Её плечи поникли: – Я помню... Он действительно стал чаще звонить, приглашать на обеды. А я... – она закрыла лицо руками. – Господи, я всё время находила отговорки. Работа, встречи, дела...
– Когда он понял, что даже после этого ты не находишь для нас времени... – Тамара Петровна промокнула глаза платочком. – Вот тогда он и решил изменить завещание.
– Чтобы проучить меня? – горько спросила Марина.
– Нет, родная. Чтобы достучаться до тебя. Он до последнего надеялся...
Андрей вдруг грузно поднялся из кресла: – А я? Я знал про долги?
Мать покачала головой: – Отец запретил говорить. Не хотел, чтобы ты осуждал сестру.
– Осуждал? – он хрипло рассмеялся. – Я бы... я бы помог! Почему, почему никто не сказал мне?
– Потому что ты бы помог, – впервые за вечер улыбнулась мать. – А она должна была сама понять...
Марина медленно осела на пол, привалившись к стене. По щекам текли слёзы: – А я так его и не поняла. Не успела...
День клонился к вечеру. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь тюль, расчертили пол гостиной золотистыми полосами. В такой же вечер год назад они все вместе праздновали здесь папин юбилей...
– Знаете, – Тамара Петровна поправила фотографию мужа на серванте, – ваш отец всегда говорил: "Главное – не стены, а люди в них".
Марина сидела на диване, обхватив руками чашку с остывшим чаем. Она выглядела измотанной, но её взгляд изменился – исчезла колючая настороженность.
– Мам, – тихо произнесла она, – а давай продадим квартиру.
Андрей, который задумчиво смотрел в окно, резко обернулся: – Что?
– Продадим и поделим деньги, – Марина подняла на него покрасневшие глаза. – Это будет... правильно.
Тамара Петровна замерла с фотографией в руках: – Доченька, но ведь папа...
– Папа хотел, чтобы мы были семьёй, – Марина поставила чашку и подошла к матери. – А мы тут делим стены, когда... – её голос дрогнул, – когда я столько лет делила вас самих. Будто можно было отмерить время – час на выходных, полчаса на звонок...
Андрей медленно опустился в кресло: – Знаешь, я ведь каждое воскресенье приезжал. Обедали, обсуждали новости... – он невесело усмехнулся. – А папа всё равно грустил. Потому что нас не было здесь вместе. Как раньше.
– Помните, как мы в детстве играли в прятки? – вдруг улыбнулась Марина. – Ты всегда прятался за шкафом...
– А ты за креслом, хотя тебя было видно, – подхватил Андрей, и в его глазах мелькнуло что-то детское, давно забытое.
Тамара Петровна обняла дочь за плечи: – Мариночка, но ты же понимаешь... если продадим квартиру, не будет больше этого места. Где все наши воспоминания...
– Мам, – Марина развернулась к ней, – воспоминания не в стенах. Они здесь, – она коснулась своего сердца. – И... я обещаю, что больше не буду делить своё время на "семейное" и "остальное". Просто буду рядом. По-настоящему.
Андрей поднялся, подошёл к ним: – Я согласен. Продадим квартиру, купим тебе, мам, жильё поменьше. А остальное поделим.
– Поделим... – эхом отозвалась мать, и вдруг просияла: – Знаете, а ведь папа был бы счастлив. Не из-за денег, нет. А потому что вы наконец услышали друг друга.
За окном загорались первые фонари. В их тёплом свете три фигуры в комнате отбрасывали на стену одну общую тень – уже не разделённую, не разорванную обидами и недопониманием. Тамара Петровна достала из серванта старый фотоальбом:
– Может, посмотрим? Здесь столько всего...
Они устроились на диване – втроём, как в детстве. Страница за страницей, история за историей. Смех, слёзы, объятия. И где-то там, за гранью видимого мира, человек в любимой шляпе улыбался, глядя на свою семью, наконец-то вновь ставшую единым целым.