Тёплый летний вечер окутывал наш дом уютной тишиной. Я как раз поставила на стол дымящееся жаркое – любимое блюдо Володи. Муж сидел в кресле, листая газету, и в воздухе витал аппетитный запах свежеиспечённого хлеба. Всё было таким привычным, родным... Кто же знал, что этот звонок в дверь перевернёт нашу размеренную жизнь?
– Сейчас открою! – крикнула я, вытирая руки о передник. – Наверное, соседка Марья Петровна за солью пришла.
Щёлкнул замок. На пороге стояли пятеро – и у меня перехватило дыхание. Наталья – бледная, осунувшаяся, с ребёнком на руках. Рядом – Иван, когда-то успешный бизнесмен, а теперь... В его потухших глазах читалась такая боль, что у меня защемило сердце. Олег, наш давний друг юности, переминался с ноги на ногу, опустив взгляд. И ещё двое – молодая пара, которых я не знала.
– Анечка... – тихо произнесла Наталья, и я увидела, как дрожат её губы. – Нам... нам больше некуда идти.
Я услышала шаги за спиной. Володя встал в дверном проёме, и его лицо... Никогда не забуду этого выражения – смесь удивления, растерянности и какого-то внутреннего протеста.
– Разве я звал вас сюда? – медленно произнёс он, оглядывая незваных гостей.
Маленькая девочка на руках у Натальи всхлипнула, и этот тихий звук словно разрезал вечернюю тишину. Я почувствовала, как напряглись плечи мужа – знала, детский плач всегда бил его прямо в сердце.
– Володь... – начал было Иван, но осёкся.
А я... Я просто смотрела на них и видела не оборванных, потрёпанных жизнью людей, а наших друзей – тех самых, с которыми когда-то делили последний кусок хлеба. Тех, кто поддержал нас, когда Володина мастерская только открывалась и мы едва сводили концы с концами.
– Проходите, – выдохнула я, отступая в сторону. – Чай как раз горячий.
Володя дёрнулся, словно хотел что-то сказать, но промолчал. Только желваки заходили на скулах – знак, что внутри у него бушует целая буря.
А в прихожей уже раздавался шорох снимаемой обуви, приглушённые голоса, и запах жаркого смешивался с холодным воздухом улицы. Наша уютная квартира, наш маленький мирок вдруг стал битком набитым чужими судьбами, чужим горем, чужими надеждами...
Я поймала взгляд мужа – растерянный, почти умоляющий. И поняла: это только начало. Начало истории, которая изменит нас всех.
Маленькая кухня никогда не казалась такой тесной. Я металась между столом и плитой, доставая дополнительные тарелки, нарезая хлеб, подливая чай. Наши гости сидели, будто боясь занять лишнее место – плечи сжаты, локти прижаты к телам. Только маленькая Машенька, дочка Натальи, с детской непосредственностью болтала ножками, устроившись на коленях у мамы.
Володя застыл во главе стола, механически помешивая ложкой остывающий чай. Я знала этот его взгляд – отстранённый, направленный куда-то внутрь себя. Так он смотрел, когда принимал сложные решения или боролся с собой.
– Может, поедите сначала? – предложила я, расставляя тарелки с жарким. – Всё горячее ещё...
Иван первым нарушил неловкое молчание. Его пальцы, державшие вилку, заметно дрожали.
– Знаешь, Володь... Я всё думал – справлюсь. Магазин держался, клиенты были... – он говорил тихо, глядя в тарелку. – А потом эти проверки, штрафы... Кредиторы как с цепи сорвались. За неделю – всё. Всё, что строил пять лет.
Я видела, как дёрнулась щека мужа. Он сам прошёл через это, когда начинал своё дело. Помню, как ночами не спал, считая копейки, боясь, что завтра придут и отберут последнее...
– А я... – Наталья прижала к себе Машеньку, словно защищаясь. – Я больше не могла там оставаться. Когда он снова поднял руку... – её голос сорвался. – Собрала, что смогла, и ушла. Думала, у родителей пережду, а там...
– У родителей не вышло? – тихо спросила я, присаживаясь рядом.
– Отец слег с инсультом месяц назад. Мама сама еле справляется... – она замолчала, утирая слёзы краем платка.
Олег резко отодвинул тарелку, звякнув вилкой.
– Я не за подачками пришёл, – его голос звучал хрипло, с вызовом. – Просто переночевать. Завтра что-нибудь придумаю...
– Да кто говорит о подачках? – вдруг вскинулся Володя. В его голосе звенела едва сдерживаемая злость. – Думаешь, я не вижу, как вы все... – он осёкся, сжав кулаки.
Молодая пара – Сергей и Лена, как они представились – сидели молча, почти не притрагиваясь к еде. В их глазах застыл тот особый стыд молодости, когда кажется, что весь мир должен быть у ног, а ты вдруг оказываешься у разбитого корыта.
Я положила руку на плечо мужа, чувствуя, как напряжены его мышцы.
– Помнишь, Володь, как мы начинали? – мой голос прозвучал мягко, почти мечтательно. – Тоже ведь не с небес свалились. И друзья помогали, и соседи...
– То было другое время, – отрезал он, но я заметила, как дрогнул его взгляд.
Машенька вдруг соскользнула с маминых колен и подошла к Володе. Её большие карие глаза смотрели с той пронзительной серьёзностью, на которую способны только дети.
– Дядя Володя, а у вас пирожки вкусно пахнут, – она улыбнулась щербатой улыбкой.
И что-то надломилось. Я увидела, как медленно расправляются плечи мужа, как смягчается складка между бровей. Он посмотрел на девочку, потом на Наталью, на остальных... И вдруг встал.
– Ладно, – произнёс он устало. – На ночь устраивайтесь. А утром... утром решим, что дальше.
Я видела, чего ему стоили эти слова. Видела, как за показной суровостью прячется страх – страх снова стать тем беззащитным человеком, которому самому нужна была помощь. Но я знала своего Володю. Знала, что под всей этой броней живёт тот самый парень, который когда-то не мог пройти мимо чужой беды.
За окном сгущались сумерки, а на нашей тесной кухне звучали негромкие голоса, звякали чашки, и постепенно, очень медленно, начинало таять то ледяное напряжение, что принесли с собой наши нежданные гости.
Утро выдалось пасмурным. Я вышла из дома пораньше – нужно было купить продуктов на всю нашу неожиданно разросшуюся семью. На душе было тревожно: Володя почти не спал ночью, всё ворочался, вздыхал. Я делала вид, что сплю, но сердце болело за него.
Едва я завернула за угол дома, как услышала пронзительный голос:
– Анна Сергеевна! А ну-ка постойте!
Лариса Петровна – гроза нашего дворика, председатель домового комитета – спешила ко мне, придерживая рукой накинутый на плечи цветастый халат. Её крашеные рыжие волосы подпрыгивали в такт шагам, а в глазах горел праведный гнев.
– Это правда, что вы теперь приют для бомжей открыли? – она встала прямо передо мной, уперев руки в бока. – Весь двор только об этом и говорит!
Я почувствовала, как краска заливает лицо. "Весь двор говорит..." – значит, уже успели насплетничать. Небось, Клавдия с третьего этажа всю ночь в окно подглядывала, а утром раззвонила всем подряд.
– Лариса Петровна, – начала я как можно спокойнее, – это наши друзья. Они попали в сложную ситуацию...
– Друзья! – перебила она, взмахнув руками. – Видела я вчера ваших друзей! Оборванцы какие-то, да ещё с ребёнком! А вы знаете, что они могут быть преступниками? Может, они и ребёнка украли!
В груди поднялась волна возмущения. Перед глазами встало измученное лицо Натальи, испуганные глаза Машеньки...
– Как вам не стыдно! – мой голос дрогнул. – Вы же сами мать! Неужели не понимаете...
– Это вы не понимаете! – Лариса Петровна придвинулась ближе, понизив голос до свистящего шёпота. – Сегодня вы их приютили, а завтра они что? Палатки на газоне поставят? Костры жечь начнут? У нас приличный дом, между прочим!
Я заметила, как в окнах соседних домов мелькают любопытные лица. Вот и зрители подтянулись – теперь будет о чём посудачить за вечерним чаем.
– А помните, Лариса Петровна, – я старалась говорить тихо и твёрдо, – как два года назад у вас сын попал в аварию? И все соседи собирали деньги на операцию? Никто тогда не спрашивал, приличная у вас семья или нет. Помогали просто потому, что беда пришла...
Она отшатнулась, словно я ударила её. Краска схлынула с лица, оставив некрасивые пятна на щеках.
– Это... это совсем другое! – но в голосе уже не было прежней уверенности.
– Почему другое? – я посмотрела ей прямо в глаза. – Потому что тогда беда пришла к вам, а сейчас – к чужим людям?
Мимо нас прошла молодая мамочка с коляской. Я узнала её – недавно переехали в соседний подъезд. Она старательно отводила глаза, делая вид, что не замечает нашей перепалки.
– Я вам вот что скажу, – Лариса Петровна расправила плечи, явно готовясь к финальному удару. – Если через неделю эти ваши... друзья не уберутся, я буду писать жалобы. В полицию, в администрацию – куда угодно! Не позволю превращать наш дом в ночлежку!
Она развернулась и зашагала прочь, громко стуча каблуками по асфальту. А я стояла, прижимая к груди сумку, и чувствовала, как предательски дрожат руки. Не от страха – от обиды за людей, которые даже в горе остаются людьми, в отличие от некоторых...
В магазин я так и не пошла. Вернулась домой, где в кухне уже суетилась Наталья, готовя завтрак, где Машенька что-то увлечённо рисовала за столом, где Иван с Олегом тихо обсуждали планы на день... Вернулась туда, где несмотря на все трудности, ещё жило настоящее человеческое тепло.
Только как рассказать обо всём Володе? Он и так еле держится, а тут ещё эти разговоры, угрозы... Я вздохнула и начала разбирать вчерашнюю посуду. Будь что будет – главное, не предать самих себя.
Вечер опустился на город душный, грозовой. В открытое окно залетал тёплый ветер, шевеля занавески, а где-то вдалеке погромыхивало – собиралась гроза. Наши гости уже разошлись по своим углам: Наталья с Машенькой – в детской, молодая пара – в гостиной на диване, Иван с Олегом – в гараже, где мы наспех организовали что-то вроде спального места.
Я домывала последнюю тарелку, когда Володя вошёл на кухню. Он весь день был сам не свой – хмурился, отмалчивался, а теперь...
– Аня, – его голос звучал глухо, – так больше продолжаться не может.
Я замерла, не оборачиваясь. В отражении оконного стекла видела его силуэт – ссутулившиеся плечи, опущенная голова. Совсем не похож на того уверенного человека, которым он стал за последние годы.
– Что именно не может продолжаться, Володя?
– Всё это! – он резко взмахнул рукой. – Это вторжение в нашу жизнь, эти чужие проблемы, эти взгляды соседей... Я сегодня еле высидел на работе – всё думал, что они тут без присмотра...
– Они – взрослые люди, – я наконец повернулась к нему. – И они наши друзья.
– Были друзьями! – он почти выкрикнул эти слова. – Десять лет назад, в другой жизни! А теперь... теперь у каждого своя дорога. Я не могу, понимаешь? Не могу снова погружаться во всё это...
Гром громыхнул совсем близко, и в кухне на мгновение стало темно – тучи закрыли последние лучи заходящего солнца.
– А помнишь, – тихо начала я, – как ты пришёл к Ивану среди ночи? Когда твою мастерскую хотели отобрать? Помнишь, как он всю ночь звонил своим знакомым юристам? Как потом неделю с тобой по инстанциям ходил?
– Аня...
– Нет, ты вспомни! – я почувствовала, как дрожит мой голос. – А когда у нас денег не хватало на первый взнос за квартиру? Кто все свои сбережения отдал? Олег! Тот самый Олег, которого ты теперь боишься в дом пустить!
– Я не боюсь! – Володя с силой ударил ладонью по столу. – Ты не понимаешь... Я уже не тот человек, который готов спасать весь мир! У меня своя жизнь, свой дом, свой покой наконец-то появился. А они... они как напоминание о том, от чего я так долго уходил...
За окном крупными каплями застучал дождь. Где-то в глубине квартиры тихо заплакала Машенька – наверное, испугалась грома.
– Знаешь, что я поняла, Володя? – я подошла к нему вплотную. – Ты не от бедности уходил все эти годы. Ты от себя убегал. От того парня, который не мог пройти мимо чужой беды. Который верил в дружбу, в взаимовыручку... А теперь что? Добился своего? Стал "успешным"?
Он смотрел на меня потемневшими глазами, и я видела в них борьбу – тот самый внутренний конфликт, который разрывал его с момента появления наших гостей.
– Ты не права, – наконец произнёс он устало. – Я просто... просто устал быть всем должным. Устал чувствовать эту ответственность за чужие жизни.
– А разве можно быть должным за доброту? – я осторожно коснулась его руки. – Разве в этом дело? Может, как раз наоборот – это счастье, что мы можем помочь? Что у нас есть такая возможность?
Володя отвернулся к окну, за которым бушевала гроза. Его плечи были напряжены, словно он держал на них невидимую тяжесть.
– Дай мне время, – наконец произнёс он. – Просто... дай мне время.
Я молча кивнула, понимая, что это – маленькая победа. Не над ним, нет. Над тем панцирем равнодушия, которым он пытался защитить себя от мира. А время... время у нас есть. Главное – не потерять в этой борьбе самое важное: способность оставаться людьми.
После ссоры с Анной я не мог уснуть. Вышел на балкон – сырой после грозы воздух освежал голову. Где-то в темноте двора мелькнул огонёк сигареты – Иван тоже не спал. Я видел, как красная точка описывает круги, – он всегда так ходил, когда о чём-то напряжённо думал.
– Не спится? – голос Ивана донёсся снизу. – Спустишься?
Я хотел отказаться, но что-то в его тоне – усталое, почти виноватое – заставило меня накинуть куртку и спуститься во двор.
Иван стоял у старой яблони, прислонившись к стволу. В темноте его силуэт казался незнакомым, чужим. Но стоило ему заговорить...
– Помнишь, как мы здесь же стояли, когда ты свою мастерскую открывал? – он протянул мне сигарету, но я отказался. – Ты тогда весь на нервах был. Всё повторял: "А вдруг не получится? А вдруг прогорю?"
Помню ли я? Как не помнить... Бессонные ночи, вечные подсчёты, страх перед каждым новым днём. И эта яблоня – наше место встреч, когда нужно было что-то серьёзно обсудить.
– Тебя ведь никто не осудил тогда, – продолжал Иван, стряхивая пепел. – Помогли, кто чем мог. Я юристов нашёл, Олег денег одолжил, Наталья с твоей документацией возилась... Почему ты не можешь сделать то же самое?
Его слова ударили под дых. Перед глазами вдруг встала картина: я, молодой, отчаянный, сижу на кухне у Ивана. На столе – чертежи будущей мастерской, а вокруг друзья. Они не говорят громких слов о помощи, просто делают то, что могут. Кто-то звонит знакомым, кто-то составляет бизнес-план, а Анна разливает чай и улыбается так, словно точно знает – всё получится...
– Всё изменилось, Вань, – я попытался отмахнуться от воспоминаний. – Времена другие, люди другие...
– Люди? – он горько усмехнулся. – Или ты изменился, Володь?
Я молчал. А что тут скажешь? Правда глаза колола – да, изменился. Научился запирать сердце на замок, отгораживаться от чужих проблем. Построил вокруг себя стену из благополучия и успеха...
– Знаешь, – вдруг тихо произнёс Иван, – когда мой магазин закрылся, я неделю дома сидел. Всё думал – как я мог так оплошать? Куда смотрел? А потом понял: дело не в ошибках. Дело в том, что я остался один. Некому было подставить плечо, подсказать... Все разбежались по своим норкам, каждый сам за себя...
Он замолчал, и в этой паузе я вдруг услышал всё: и боль предательства, и горечь одиночества, и – что больнее всего – эхо собственной вины.
– Помнишь, как мы мечтали в молодости? – продолжил он после долгого молчания. – Думали, добьёмся успеха – и всем поможем. Дома построим, приюты откроем... А вышло как? Добились своего – и забыли, кем были. Забыли, что успех – он не только в деньгах измеряется.
Ночной ветер донёс запах мокрой листвы и чего-то неуловимо знакомого... Может, это был запах той, прошлой жизни? Когда мы были бедны деньгами, но богаты друг другом?
– Я не забыл, Вань, – слова сами вырвались из груди. – Просто... страшно стало. Страшно снова почувствовать себя уязвимым, зависимым...
– А мы разве не все зависим друг от друга? – Иван положил руку мне на плечо. – Разве не в этом суть? Сегодня ты помог, завтра тебе помогут. Круговорот добра в природе, – он невесело усмехнулся.
Я смотрел в темноту двора, и перед глазами проплывали картины прошлого: вот мы с Олегом таскаем станки в мастерскую, вот Наталья приносит домашний пирог – подкрепиться после работы, вот Иван радостно трясёт какой-то важной бумагой... И во всех этих воспоминаниях – тепло. Тепло человеческих отношений, которое я так старательно пытался забыть.
– Пойдём в дом, – наконец сказал я. – Холодно уже.
Иван кивнул, затушил сигарету. Мы поднимались по лестнице молча, но это было какое-то новое молчание. Словно стена внутри меня дала трещину, и сквозь неё начал пробиваться свет – свет тех давних дней, когда мы были не просто соседями или знакомыми, а настоящей семьёй.
Утро выдалось солнечным – природа, умытая вчерашним дождём, словно улыбалась всему миру. Я сидел за кухонным столом, машинально помешивая давно остывший кофе. Разговор с Иваном не шёл из головы, бередил что-то глубоко внутри...
– Дядя Володя? – тихий голосок Машеньки заставил меня вздрогнуть. – Можно к вам?
Она стояла в дверях кухни, прижимая к груди альбомный лист. В своём розовом платьице, с двумя косичками, таким трогательным хвостиком торчащими в разные стороны, она казалась воплощением той невинности, которую мы, взрослые, так часто теряем в погоне за успехом.
– Конечно, можно, – я попытался улыбнуться. – Что у тебя там?
Машенька несмело приблизилась, протягивая мне свой рисунок.
– Это вам... и тёте Ане, – она закусила губу, явно волнуясь. – Я весь вечер рисовала...
Я взял лист, и что-то сжалось в груди. На рисунке был наш дом – такой, каким его могут видеть только дети: немного кривой, с огромными окнами, из которых лились жёлтые лучи света. У входа стояли человечки – много человечков, держащихся за руки. А над домом большими неровными буквами было выведено: "СПАСИБО ЗА ТЕПЛО".
– Видите, это вы, – Машенька показала пальчиком на одну из фигурок. – А это мама, и дядя Иван, и дядя Олег... И солнышко светит, потому что всем тепло...
Я смотрел на рисунок, и внутри что-то ломалось – та ледяная корка, которой я так долго защищал себя от мира. Детская непосредственность, эта простая благодарность – они пробивали брешь в моей броне лучше любых слов.
– А почему у дома такие большие окна? – спросил я, пытаясь справиться с комком в горле.
– Чтобы много света было! – Машенька просияла. – Мама говорит, что в вашем доме светло, как в церкви. Только в церкви строго, а у вас – тепло...
"Тепло..." Я вспомнил, как сам когда-то искал это тепло. Как радовался каждому доброму слову, каждому участливому взгляду. Когда это я решил, что успех измеряется толщиной стен, которыми отгораживаешься от чужой боли?
– Вам не нравится? – в голосе девочки послышалась тревога. – Я могу другой нарисовать...
– Нравится, – я притянул её к себе, чувствуя, как предательски щиплет глаза. – Очень нравится, Машенька. Ты настоящая художница.
Она прижалась к моему плечу, такая маленькая, доверчивая. От её волос пахло земляничным шампунем – видимо, Анна поделилась своим, – и этот простой, домашний запах вдруг напомнил мне о чём-то важном. О том, что дом – это не стены и не замки на дверях. Дом – это место, где твоё сердце открыто для других.
В дверях появилась Наталья – она, наверное, искала дочь. Увидев нас, замерла на пороге.
– Машенька, не мешай дяде Володе...
– Она не мешает, – я поднял глаза на Наталью. – Она... она мне помогла кое-что понять.
Наталья неуверенно улыбнулась, и в этой улыбке я увидел отражение той надежды, которую, сам того не желая, почти погасил своим холодным приёмом.
– Знаете что? – я встал, всё ещё держа рисунок в руках. – Давайте-ка все вместе позавтракаем. По-настоящему, по-семейному. А потом... потом решим, как быть дальше.
Машенька радостно захлопала в ладоши, а я смотрел на этот детский рисунок и думал: как же просто иногда увидеть правду. Достаточно просто посмотреть на мир глазами ребёнка, для которого любовь и тепло – самые естественные вещи на свете.
После завтрака я собрал всех в гостиной. Анна стояла рядом, и я чувствовал её поддержку – молчаливую, но такую надёжную.
– Значит так, – начал я, оглядывая притихших друзей. – Раз уж мы все здесь... давайте делать это по-человечески.
Все смотрели на меня с удивлением – особенно Олег, который уже собирал свои вещи, готовясь уйти. Я глубоко вздохнул и продолжил:
– У нас есть гараж и летняя кухня во дворе. Если вместе возьмёмся – за пару дней сделаем из них нормальное жильё. Временное, конечно, но...
– Володь, – перебил меня Иван, – ты не обязан...
– Обязан или не обязан – это не важно, – я почувствовал, как Анна легонько сжала мою руку. – Важно, что мы можем это сделать. Вместе.
И закипела работа. Гараж, где я давно уже не держал машину, преображался на глазах. Мы с Олегом, вспомнив старые строительные навыки, занялись утеплением стен. Иван, оказавшийся неплохим электриком, провёл освещение и розетки. Даже Сергей, самый молодой из нашей компании, показал себя толковым помощником.
– Смотри-ка, – усмехнулся Олег, вытирая пот со лба, – а я и забыл, как это – вместе работать.
Женщины тоже не сидели без дела. Анна с Натальей превращали летнюю кухню в уютное жилище: мыли, чистили, развешивали занавески. Лена, жена Сергея, оказалась мастерицей по части обустройства – из каких-то лоскутков и старых подушек она создавала настоящие чудеса уюта.
Машенька носилась между нами с важным видом, то принося воды, то подавая инструменты. Её звонкий голосок и детский смех странным образом делали всю работу легче.
– Дядя Володя, а можно я тут тоже что-нибудь нарисую? – спросила она, когда мы заканчивали побелку стен в гараже.
– Конечно, – я подмигнул ей. – Только давай завтра, когда всё высохнет.
К вечеру третьего дня работа была закончена. Мы стояли во дворе, разглядывая результат наших трудов. Гараж, обустроенный под жильё для мужчин, больше не походил на холодный сарай. Светлые стены, самодельные полки, аккуратно застеленные кровати – всё выглядело просто, но достойно.
В летней кухне, где разместились Наталья с Машенькой, было особенно уютно. Занавески на окнах, букетик полевых цветов на столе, детские рисунки на стенах – настоящий маленький дом.
– Знаешь, – сказала мне Анна вечером, когда мы остались одни, – я давно не видела тебя таким... живым.
Я понял, о чём она. Эти три дня что-то изменили во мне – словно вернулась та часть души, которую я когда-то задвинул подальше, спрятал под маской благополучия.
– Наверное, я просто вспомнил, – ответил я, глядя в окно, где во дворе наши друзья собирались к ужину вокруг старого садового стола.
– Что вспомнил?
– Кто я такой на самом деле.
Внизу раздался смех – кажется, Машенька рассказывала что-то забавное, размахивая руками. Олег, опершись на лопату, улыбался, слушая её. Иван и Сергей о чём-то тихо беседовали, сидя на скамейке. Наталья с Леной накрывали на стол...
Всё это выглядело так... правильно. Словно так и должно быть – люди помогают друг другу, делятся теплом, поддерживают в трудную минуту. И нет ничего постыдного в том, чтобы принимать помощь или оказывать её.
– Пойдём к ним? – предложила Анна.
Я кивнул, чувствуя, как внутри разливается давно забытое тепло. Тепло дома, в котором живёт не только благополучие, но и любовь к ближнему.
Прошло две недели. Утро выдалось ясным, с той особой свежестью, которая бывает только в начале осени. Я стоял у ворот и смотрел, как Олег укладывает свою потрёпанную сумку в багажник такси.
– Точно не передумал? – спросил я, хотя знал ответ.
Он выпрямился, и я впервые за эти дни увидел в его глазах прежний блеск – тот самый, что был у него в молодости.
– Работа ждёт, Володь. Представляешь, тот прораб, которому ты позвонил... он сразу взял меня в бригаду. Говорит, такие спецы по отделке сейчас на вес золота.
Я улыбнулся, вспоминая, как Олег преобразил наш гараж. Его руки действительно помнили старое ремесло – может, даже лучше, чем раньше.
– Ты это... заезжай, когда сможешь, – я протянул руку. – Без звонка, просто так.
Олег вдруг шагнул вперёд и крепко обнял меня.
– Знаешь, – проговорил он глухо, – я ведь правда думал, что ты изменился. Что стал как все – успешный, равнодушный... – он отстранился, глядя мне в глаза. – А ты снова тот Володя, который помог мне тогда, в девяностых. Помнишь? Когда меня с работы выгнали, и я...
– Помню, – перебил я. – Только давай без этого. Ты бы для меня то же самое сделал.
На крыльцо вышла Анна, за ней – остальные наши гости. Машенька подбежала к Олегу с каким-то свёртком.
– Это вам, дядя Олег! – она протянула ему лист бумаги. – Чтобы вы не забывали нас!
Он развернул рисунок и тихо присвистнул. На листе красовался всё тот же дом с большими окнами, но теперь вокруг него цвели невиданные цветы, а в небе парили разноцветные птицы.
– Как я такое забуду? – Олег осторожно свернул рисунок и спрятал во внутренний карман куртки. – Спасибо, художница.
Наталья вынесла пакет с едой – "в дорогу", как она сказала. Иван похлопал Олега по плечу. Даже молодые – Сергей и Лена – вышли проводить.
– Ну, с Богом, – Олег сел в машину и опустил стекло. – Володь... спасибо тебе. За всё.
Я покачал головой:
– Это тебе спасибо.
– За что?
– За то, что помог мне вспомнить главное.
Он понимающе кивнул. Машина тронулась, и Машенька побежала за ней, махая рукой, пока такси не скрылось за поворотом.
Мы стояли у ворот всей нашей странной, внезапно возникшей семьёй. Анна прижалась к моему плечу.
– О чём думаешь? – спросила она тихо.
– О том, что жизнь – удивительная штука, – я обвёл взглядом наш двор, ставший таким живым за эти недели. – Иногда нужно потерять что-то важное, чтобы снова это найти.
– И что же ты нашёл?
Я посмотрел на наших гостей – нет, уже не гостей, а друзей, семью... Иван что-то увлечённо рассказывал Сергею о новых возможностях в бизнесе. Наталья учила Лену готовить свой фирменный пирог. Машенька рисовала мелками на асфальте новую картину...
– Себя, – ответил я просто. – И знаешь что? Я больше не хочу теряться.
Где-то в глубине двора зазвонил телефон – кажется, у Ивана. И по его просветлевшему лицу я понял: хорошие новости. Жизнь продолжалась – с её взлётами и падениями, с радостями и горестями. Но теперь в ней было главное – понимание того, что мы не одни. Что всегда найдётся тот, кто откроет дверь, протянет руку, согреет теплом своего дома.
А тёплый осенний ветер играл занавесками на окнах нашего дома, словно приглашая новых гостей – тех, кто, возможно, тоже ищет своё потерянное тепло.