Тяжелые шторы не спасали от лунного света, который настойчиво пробивался в спальню. Марина перевернулась на другой бок, пытаясь удержать сон, но громкий взрыв хохота из гостиной окончательно вырвал её из дремоты. Она бросила взгляд на часы — половина третьего ночи. В который раз уже.
Сквозь закрытую дверь спальни доносились обрывки разговоров, звон бокалов и музыка. Чья-то особенно пронзительная реплика заставила её поморщиться. Марина села на кровати, машинально поправляя прядь седеющих волос. В последнее время она часто ловила себя на мысли, что седина появляется всё чаще — может, от недосыпа, а может, от постоянного внутреннего напряжения.
— Костя, ну правда, это нереально смешно! — донёсся женский голос, который Марина узнала сразу. Вика, очередная "старая подруга" мужа, любительница громко смеяться и ставить ноги куда ни попадя.
Марина накинула халат и вышла из спальни. Яркий свет гостиной на мгновение ослепил её. Когда глаза привыкли, она увидела привычную картину: недопитые бокалы, разбросанные по журнальному столику чипсы, и, конечно же, Вику, вальяжно развалившуюся в кресле, закинув ноги в грязных сапогах на антикварный столик красного дерева — подарок свекрови на новоселье.
Костя, раскрасневшийся и явно навеселе, что-то увлечённо рассказывал, размахивая руками. На диване громко хохотали ещё двое его приятелей, которых Марина видела впервые. Музыка била по ушам — какой-то современный хит, от которого, казалось, дрожали стёкла.
— Можно потише? — Марина старалась говорить спокойно, хотя внутри всё клокотало. — Тут люди пытаются спать.
Костя обернулся, его лицо расплылось в широкой улыбке:
— Мариночка! — он попытался обнять её за плечи, но она мягко отстранилась. — Расслабься, жизнь слишком коротка, чтобы сидеть в тишине! Присоединяйся к нам!
— Да, Марин, не будь занудой! — подхватила Вика, ещё сильнее вдавливая каблуки в столешницу.
Марина почувствовала, как внутри что-то обрывается. Она посмотрела на мужа — того самого, с которым прожила двадцать пять лет, который когда-то понимал её с полуслова. Сейчас он казался совершенно чужим, словно подменённым.
— Спокойной ночи, — тихо сказала она и вернулась в спальню.
Закрыв дверь, она села на край кровати. За стеной снова раздался взрыв хохота, и чей-то бокал со звоном разбился об пол. Марина сжала виски руками. Сон не шёл. В голове крутилась одна мысль: когда же их жизнь превратилась в этот бесконечный праздник, где она чувствует себя лишней? И главное — почему она так долго это терпела?
Она лежала в темноте, слушая доносящийся из гостиной шум, и впервые за долгое время позволила себе заплакать — тихо, беззвучно, чтобы никто не услышал. Этой ночью она поняла: так больше продолжаться не может.
Утро встретило Марину тишиной — той особенной, звенящей тишиной, которая бывает после шумной ночи. Она медленно обвела взглядом гостиную, и сердце сжалось: диван был заляпан красным вином, на ковре валялись крошки и окурки, а в углу... В углу лежали осколки маминой вазы.
Марина опустилась на колени перед разбитой реликвией. Осторожно, словно боясь причинить ещё большую боль, она собирала голубые фарфоровые осколки. Каждый из них хранил воспоминания: вот здесь был нарисован цветок шиповника — мама так любила эти цветы. А этот кусочек — часть витиеватого узора, который они вместе разглядывали долгими вечерами, когда мама рассказывала истории своей молодости.
— Господи, ну что за бардак! — раздался за спиной хриплый голос Кости.
Он стоял в дверях, помятый, с красными глазами, в мятой футболке. Марина медленно поднялась, держа в руках осколки.
— Это была мамина ваза, Костя, — её голос дрожал. — Единственное, что у меня от неё осталось.
Костя поморщился, то ли от головной боли, то ли от её слов:
— Прости, не заметил, — он прошёл на кухню, гремя чашками в поисках кофе. — Ты преувеличиваешь. Я куплю другую.
— Другую? — Марина почувствовала, как внутри поднимается волна горечи. — Ты правда думаешь, что дело в цене? Эта ваза... она помнила мамины руки, её улыбку. Помнила, как мы пили с ней чай и говорили обо всём на свете.
Костя раздражённо махнул рукой:
— Начинается... Вечно ты всё драматизируешь. Подумаешь, ваза!
Марина осторожно положила осколки на стол и вышла из квартиры. Ноги сами понесли её к соседке — Нине Михайловне. Та жила этажом выше, и часто угощала Марину травяным чаем со смородиновым вареньем.
Нина Михайловна, увидев её заплаканное лицо, молча открыла дверь. В её маленькой кухне всегда пахло свежей выпечкой и душицей. Здесь, среди старых фотографий на стенах и вязаных салфеток, Марина наконец почувствовала, как отпускает тяжесть в груди.
— Я всю жизнь ради него и ради дома старалась, — голос Марины срывался. — А теперь? Теперь я словно гостья в собственном доме. Чужая. Лишняя.
Нина Михайловна налила ей чаю и села рядом. Её морщинистая рука легла на плечо Марины:
— Знаешь, милая, — задумчиво произнесла она, — пока ты не покажешь, где твоя граница, тебя будут толкать всё дальше. Я через это прошла с покойным Петром моим. Тоже думала — стерпится, слюбится. А потом поняла: любовь без уважения — что цветок без воды. Вянет.
Марина смотрела в окно, где весеннее солнце играло в молодой листве. Где-то в глубине души зрело решение — пока ещё неясное, но твёрдое. Она больше не могла и не хотела быть тенью в собственном доме.
— Ты права, — тихо сказала она, сжимая чашку дрожащими руками. — Но как показать эту границу человеку, который её просто не видит?
Нина Михайловна улыбнулась:
— Иногда нужно отойти подальше, чтобы другой увидел, где эта граница проходит. Пока ты рядом — он слеп. А вот когда останется один...
Марина задумчиво кивнула. В голове уже складывался план. Она допила чай и поднялась:
— Спасибо, Нина Михайловна. Я, кажется, знаю, что делать.
Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить продолжение этой истории в следующей части!
Алена Мирович| Подписаться на канал
Вторая часть: