Я понимала, что нужно с ним поговорить. Прямо спросить. Но страх... Страх узнать правду парализовывал. Потому что иногда незнание – единственный способ сохранить свой мир целым. Хотя бы еще немного.
На третий день я не выдержала. Бессонные ночи, бесконечные вопросы без ответов, фантазии одна страшнее другой – все это копилось внутри, превращаясь в тяжелый ком. Есть вещи, которые нельзя держать в себе слишком долго – они начинают разъедать душу, как кислота, отравляя каждую минуту, каждый вздох горьким привкусом подозрений. А ведь мы никогда раньше не скрывали друг от друга даже мелочей – так повелось с самого начала нашей совместной жизни.
Я специально приготовила его любимый ужин: жаркое с черносливом, которое научилась готовить еще от свекрови. Помню, как она стояла рядом, показывая, как правильно обжаривать мясо: "Запомни, Мариночка, путь к сердцу мужчины лежит через желудок..." Интересно, что бы она сказала сейчас?
Виктор пришел поздно – почти в десять. Я слышала, как он возится в прихожей, медленно раздеваясь, будто оттягивая момент встречи. Руки дрожали, когда я разогревала ужин.
– Витя, нам нужно поговорить, – собственный голос показался чужим.
Он замер в дверях кухни. В свете лампы его лицо выглядело осунувшимся, постаревшим. Когда это мой Витька успел так состариться? В висках серебро, морщинки в уголках глаз... И этот затравленный взгляд – совсем не его, не того уверенного мужчины, за которого я вышла замуж.
– Марина... – начал он, но я перебила.
– Нет, дай мне договорить. – Я достала ключ из кармана фартука и положила на стол между нами. Звук металла о дерево прозвучал как выстрел. – Я нашла его в твоих брюках. "Новый дом"... Красивое название для агентства, правда?
Виктор побледнел. Его пальцы, лежащие на столе, заметно дрогнули.
– Знаешь, я все думала – почему? – мой голос начал предательски дрожать. – Что я сделала не так? Может, постарела? Разучилась быть интересной? Или просто... просто тридцать лет – это слишком долго для одного человека?
– Марина, прекрати... – он попытался взять меня за руку, но я отдернула ее.
– Нет уж, давай договорим! Я имею право знать! – внутри словно прорвало плотину. – Все эти вечера в гараже, прогулки, звонки... Думаешь, я слепая? Думаешь, не вижу, как ты изменился?
Виктор вдруг встал, и я невольно отступила. Он исчез в прихожей – неужели просто уйдет? Сердце колотилось где-то в горле. Но он вернулся, держа в руках какую-то папку.
– Я не хотел, чтобы ты узнала... не так, – его голос звучал глухо. – Все должно было быть иначе.
Он раскрыл папку и достал несколько листов – какие-то чертежи, эскизы. Я смотрела непонимающе.
– Помнишь, как ты говорила о своей мастерской? О том времени, когда у тебя был свой уголок для творчества? – Виктор разложил бумаги на столе. – Я видел, как ты тоскуешь по этому. Как украдкой достаешь старые альбомы, свои картины...
Я смотрела на чертежи, и реальность медленно переворачивалась с ног на голову. На бумаге оживала просторная комната с огромными окнами – точно такими, как в моей старой мастерской в родительском доме. Встроенные шкафы для материалов были спроектированы с учетом всех мелочей: специальные отделения для кистей, планшеты для бумаги, полки для красок разного размера.
Даже освещение было продумано до мельчайших деталей – я узнала схему расположения ламп из той статьи про идеальную мастерскую художника, которую когда-то вырезала из журнала и хранила в своей записной книжке. Неужели он нашел ее? Неужели помнил все эти годы?
– Это должен был быть подарок на нашу годовщину, – он провел рукой по волосам – жест, который я знала наизусть, признак волнения. – Квартира в новом доме, недалеко от нас. Я хотел оборудовать там мастерскую. Чтобы у тебя снова было место, где можно творить.
Я смотрела на его руки – большие, натруженные руки мужа, который всю жизнь старался для семьи. Руки, которые я подозревала в предательстве...
– Прости, если все испортил, – добавил он тихо. – Я просто... я помню, какой счастливой ты была, когда рисовала. Хотел вернуть тебе это счастье.
Первая слеза упала на чертеж, расплывшись чернильной кляксой. Я даже не заметила, когда начала плакать.
Следующим утром, едва рассвело, мы поехали смотреть квартиру. Утро выдалось необычайно светлым, словно сама природа решила сделать этот день особенным. Я всю дорогу молчала, крепко сжимая теплую шершавую руку мужа, и украдкой разглядывала его профиль.
Каким же молодым он вдруг показался – совсем как тот взволнованный инженер, который когда-то вел меня показывать наш первый дом. Было немного стыдно за вчерашние подозрения, но где-то глубоко внутри теплилась радость – словно вернулась та девчонка, которая когда-то взахлеб рисовала акварелью пейзажи и мечтала о персональной выставке.
Квартира оказалась на пятом этаже. Солнечная, с огромными окнами, выходящими на восток – именно такой свет я всегда считала идеальным для работы. Виктор открыл дверь – теперь уже не таясь – и пропустил меня вперед.
– Тут пока... не совсем готово, – он как-то смущенно потер затылок, совсем как в молодости. – Я планировал закончить к годовщине. Хотел сделать сюрприз.
Я медленно обошла помещение. Правда, работы еще много – голые стены, провода, строительная пыль. Но я уже видела, сколько любви вложено в этот проект. Вдоль стены выстроились банки с краской – именно тех оттенков, о которых я как-то вскользь упоминала, разбирая старые альбомы. В углу прислонен мольберт – близнец того, что остался в родительском доме после смерти мамы. А это место у окна... Да, здесь идеально встанет старое кресло-качалка, в котором я любила сидеть с альбомом.
– Витя, – я повернулась к мужу, чувствуя, как к глазам снова подступают слезы, – ты ведь никогда не делал ничего наполовину...
Он шагнул ко мне, осторожно вытер большим пальцем слезинку с моей щеки:
– Я просто хотел, чтобы ты снова рисовала. Ты так светилась изнутри, когда занималась творчеством. А потом... дети, работа, быт – все закрутилось, и этот свет словно погас.
Я прижалась к его груди, вдыхая родной запах – смесь одеколона и машинного масла. Тридцать лет... Три десятка лет, за которые мы вырастили детей, пережили потери, справились с трудностями. И все это время он помнил о моей мечте.
– Прости меня, – прошептала я. – За подозрения, за недоверие... Я должна была...
– Тш-ш, – он мягко покачал головой. – Не нужно. Я сам виноват – пытался все сделать идеально и только напугал тебя своими секретами.
Я отстранилась, вытерла глаза и решительно огляделась:
– Так, рассказывай, что тут у тебя запланировано? И даже не думай отвертеться – теперь я буду участвовать в ремонте. Это же моя мастерская!
Виктор рассмеялся – открыто, радостно, как не смеялся уже давно. Достал из папки чертежи:
– Ну, смотри. Вот здесь я думал сделать систему хранения для холстов...
Солнце заливало комнату теплым весенним светом. В проеме окна качались ветки клена – через месяц-другой они покроются молодой листвой. А я уже представляла, как будут выглядеть эти листья на акварельном листе, как будут переливаться оттенки зеленого...
Наверное, – подумала я, глядя на увлеченно объясняющего что-то мужа, – настоящая любовь живет в таких вот мелочах. В том, как он помнит, какой рукой я держу кисть, и поэтому продумал расположение мольберта относительно окна. В том, как заметил все эти годы, что я украдкой рисую эскизы на полях газет. В том, как собирал по крупицам мои случайно оброненные фразы о той, прежней жизни, полной творчества и красок.
Настоящая любовь – это когда спустя тридцать лет твой самый близкий человек все еще хранит твои мечты бережнее, чем свои собственные. И готов совершать маленькие подвиги, чтобы однажды эти мечты снова ожили.
А за окном качались ветви клена, отбрасывая причудливые тени на пол будущей мастерской, и мне вдруг захотелось немедленно достать краски и запечатлеть этот момент – момент, когда жизнь, словно старая картина, вдруг заиграла новыми, яркими красками.
Если эта история тронула вас, обязательно подпишитесь на мой канал. Впереди много искренних и вдохновляющих рассказов!
Алена Мирович| Подписаться на канал
Первая часть: