— Вы же понимаете, Елена Викторовна, что это конец? — нотариус смотрел поверх очков с плохо скрываемой жалостью. — Завещание составлено безупречно.
— Безупречно? — мои пальцы впились в подлокотники кресла до боли. — Вы называете безупречным документ, который лишает меня дома после двадцати семи лет брака?
— С юридической точки зрения...
— К черту юридическую точку зрения! — я вскочила, бумаги посыпались со стола. — Это мой дом! Мой! Вы хоть понимаете, что там каждая вещь... каждая мелочь...
Голос сорвался. Перед глазами всплыло то утро: Паша у окна, необычно тихий, задумчивый. Его последнее утро.
"Лена, — сказал он тогда, глядя куда-то сквозь меня, — ты ведь знаешь, что я всегда хотел для тебя самого лучшего?"
Я только отмахнулась — спешила на работу, в музыкальную школу. Отчетный концерт, волнующиеся ученики, суета... Кто же знал, что это наш последний разговор?
— Елена Викторовна, присядьте, пожалуйста, — голос нотариуса вернул меня в реальность. — Давайте всё обсудим спокойно.
— Что именно? — я медленно опустилась в кресло. — То, как мой муж тайком переписал нашу квартиру на какую-то... как её?
— Марина Олеговна Светлова, — он сверился с бумагами. — Тридцать восемь лет, работала в компании вашего супруга...
— Работала? — что-то кольнуло в памяти. — Постойте... Светлова?
И вдруг накрыло: музыкальная школа, юбилейный концерт пять лет назад. Молодая преподавательница по классу фортепиано — талантливая, яркая. Паша тогда впервые за много лет пришёл на школьный концерт. "Соскучился по настоящей музыке", — сказал он.
Тошнота подступила к горлу.
— Сколько... сколько она у него работала?
— Пять лет, — нотариус снова заглянул в документы. — Начальник отдела маркетинга. А до этого...
— Преподавала в музыкальной школе, — я закончила за него. — Боже, какая же я дура...
Игорь Семёнович неловко поправил очки:
— Елена Викторовна, есть ещё кое-что... Банковские счета тоже разделены. Часть средств — вам, часть — госпоже Светловой. Дачный участок...
— Дача? — я резко подняла голову. — Родительская дача? Которую они всю жизнь строили?
— По документам завещана вашей дочери, — он явно обрадовался возможности сообщить хоть какую-то хорошую новость.
Дочь. Ира. Господи, как я скажу ей, что отец...
Телефон в сумке завибрировал, словно откликнувшись на мои мысли. Ира.
— Мамуль, ты где? Я заехала домой, а тебя нет...
— Доченька... — голос предательски дрогнул. — Приезжай в нотариальную контору на Пресненской. Кажется, твой отец оставил нам... сюрприз.
"Наш дом пахнет музыкой", — часто говорил Паша в первые годы брака. Старенькое пианино, на котором я учила играть сначала его, потом Иру... Вечерние концерты для него одного...
Я провела рукой по полированной крышке. Сколько раз он предлагал купить новое, современное? А я всё отказывалась — привыкла к этому, к его чуть расстроенному "ми" в верхней октаве, к особому теплу старого дерева под пальцами.
Пять лет назад здесь играла она. Марина. Шопен, ноктюрн ми-бемоль мажор. Паша слушал, затаив дыхание. А я... я ещё радовалась, что муж наконец-то нашёл родственную душу, с которой можно говорить о музыке.
Родственную душу. Ха.
Коньяк обжёг горло — Пашин любимый, который я терпеть не могла. Он всегда говорил, что коньяк — лекарство от всех бед.
Но от предательства он не лечит, правда, милый?
Ира ворвалась в квартиру как ураган — вся в отца, такая же порывистая. Даже туфли не сняла.
— Мама! Что случилось? Какой ещё сюрприз?
Я молча протянула ей документы. Она читала быстро, профессионально — сказывалась юридическая практика. С каждой строчкой её лицо становилось всё жёстче, между бровей залегла знакомая складка — совсем как у Паши, когда он злился.
— Вот же... — выдохнула она наконец. — Прости, мам, но он...
— Не надо, — я покачала головой. — Просто... помоги мне понять. Как быть дальше?
Ира уже включила ноутбук, пальцы летали по клавиатуре.
— Марина Светлова... Сейчас, сейчас... Вконтакте... — она вдруг замерла. — Мам, а ты знала?
— Что именно?
— Она же... она работала с тобой. В музыкальной школе.
— Знала, — я сделала ещё глоток коньяка. — Только что вспомнила. Юбилейный концерт, помнишь? Когда папа неожиданно пришёл...
— И был в полном восторге, — Ира стиснула кулаки. — Теперь понятно, от чего именно. Господи, мам, как же мерзко всё это.
Я подошла к окну. Июньский вечер заливал гостиную золотым светом — таким же, как в тот день, когда мы с Пашей впервые вошли в эту квартиру. Двадцать лет назад.
"Представляешь, — шептал он, обнимая меня за плечи, — здесь будет наше гнездышко. Только наше".
— Мам? — Ира тронула меня за плечо. — Ты что-то вспомнила?
— Всё вспомнила, — я обернулась к дочери. — Каждый его шаг, каждое слово... Знаешь, когда начались эти "срочные совещания" по вечерам? Ровно пять лет назад. После того концерта.
— А потом она уволилась из школы...
— И чудесным образом получила должность в папиной компании, — я горько усмехнулась. — А я ещё радовалась за неё. "Такой талант не должен пропадать в школе", — говорила я себе.
Ира снова застучала по клавишам.
— Так, смотри: сначала рядовой менеджер, потом заместитель начальника отдела, потом... О! — она подалась вперёд. — А вот это интересно. Три года назад папа отправил её на стажировку в Лондон. На три месяца.
— Помню, — у меня внутри что-то оборвалось. — Он тогда тоже часто летал в Лондон. Говорил — новый проект...
— Проект, значит, — Ира фыркнула. — А я ведь тоже была в Лондоне в то время. На практике. И знаешь что? Я их видела.
— Что?!
— В кафе на Ковент-Гарден. Сидели, держались за руки... Я не поверила своим глазам. Решила — показалось. Папа же не мог... — её голос дрогнул. — А он мог, получается. Ещё как мог.
В дверь позвонили. Мы с Ирой переглянулись.
— Я открою, — дочь решительно направилась в прихожую.
На пороге стояла она. Марина Светлова собственной персоной. Всё такая же красивая, уверенная в себе. Только в глазах что-то новое — торжество?
— Добрый вечер, — она улыбнулась той самой улыбкой, от которой пять лет назад таяли сердца всех мужчин в музыкальной школе. — Думаю, нам есть о чём поговорить.
— Думаете? — Ира преградила ей путь. — По-моему, всё уже сказано в завещании.
— Не всё, — Марина покачала головой. — Елена Викторовна, я знаю, что вы здесь. Давайте поговорим как взрослые люди.
Я медленно вышла в прихожую. Странно, но страха не было. Только усталость и... любопытство? Как выглядит женщина, ради которой муж готов перечеркнуть двадцать семь лет брака?
— Проходите, — я кивнула на гостиную. — Действительно, нам есть что обсудить.
Марина прошла мимо меня, на секунду задержавшись у пианино. Тронула клавишу — нота тихо прозвенела в воздухе. То самое расстроенное "ми".
— Оно всё ещё не настроено, — она улыбнулась. — Павел говорил, вы никак не соглашались его заменить.
— Вы обсуждали с моим мужем наше пианино? — я почувствовала, как внутри поднимается глухая злость.
— Мы обсуждали всё, — Марина опустилась в кресло. Пашино кресло. — Он так много рассказывал об этой квартире, о вашей совместной жизни...
— И поэтому решил отдать её вам?
— Он хотел начать новую жизнь. Со мной.
Ира хмыкнула:
— В гробу, что ли?
— Ира! — я резко обернулась к дочери.
— А что? — она пожала плечами. — Папа же знал, что умирает. Или... — она впилась взглядом в Марину, — вы не знали?
По лицу любовницы мужа пробежала тень.
— О чём вы говорите?
— О диагнозе, — Ира подалась вперед. — О том, что врачи дали ему год максимум. Он вам не сказал?
Марина побледнела.
— Это неправда. Он был здоров. Просто переутомление...
— Кардиомиопатия, — Ира говорила жёстко, чеканя каждое слово. — Последняя стадия. Узнал год назад. Думал, успеет всё уладить. Не успел.
— Нет... — Марина покачала головой. — Нет, он бы сказал мне. Мы же планировали... После развода...
— После его смерти, вы хотели сказать? — я подошла к серванту, достала старую фотографию. — Смотрите. Это мы с Пашей здесь, в этой квартире. Двадцать лет назад. Знаете, на какие деньги она куплена?
Марина молча покачала головой.
— На деньги от продажи квартиры моих родителей. Моё наследство, — я повернулась к дочери. — Ира, покажи ей документы.
Дочь протянула пожелтевшие бумаги.
— Первоначальный взнос — полностью мамины средства. Личное имущество, не попадающее под завещание. А значит...
— Значит, завещание можно оспорить, — тихо закончила Марина. — Поэтому вы так спокойны?
Я опустилась в кресло напротив неё.
— Нет, Марина. Я спокойна, потому что наконец-то всё поняла. Паша... он всех нас обманул. И меня, и вас.
— Нет! — она вскочила. — Он любил меня! По-настоящему любил! Говорил, что с вами давно живёт по привычке, что я вдохнула в него новую жизнь...
— Как и Светлана из бухгалтерии три года назад? — Ира снова застучала по клавишам ноутбука. — Или Виктория, его помощница до вас?
— Что?.. — Марина замерла.
— У меня тут интересная переписка, — Ира развернула экран. — Знаете, папа был очень неосторожен со своим телефоном в последние месяцы. Особенно когда болел. Я... я всё скопировала. На всякий случай.
Марина рухнула обратно в кресло. Её идеальный макияж потёк — кажется, она даже не заметила слёз.
— Не может быть... Он говорил, что я особенная. Что никогда раньше...
— "Солнышко моё, ты изменила мою жизнь..." — Ира зачитала с экрана. — Знакомые слова? Только это сообщение трёхлетней давности. И адресовано не вам.
Я смотрела на них обеих — дочь, собранную, жёсткую, и эту женщину, внезапно растерявшую весь свой лоск. И внутри что-то щёлкнуло.
— Хватит, — я встала между ними. — Ира, прекрати. Марина... вы действительно хотите эту квартиру?
— Что? — она подняла на меня заплаканные глаза.
— Квартиру. Здесь каждый угол будет напоминать о нём. О его лжи. О том, как он предавал не только меня, но и вас. Оно того стоит?
Я подошла к секретеру, достала конверт.
— Вот. Нашла сегодня утром, когда искала документы.
Марина дрожащими руками развернула письмо.
"Лена, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет. Прости меня. За всё прости. Я запутался. Врачи сказали — сердце. Год, может меньше. Я хотел обеспечить вас обеих... Думал, что смогу всё исправить, всё объяснить. Не успел. Трус? Наверное. Прости. И знаешь... квартиру я переоформил через старого знакомого. Он обещал всё сделать, как надо, но... кажется, напутал с документами. Специально? Не знаю. Может, это и к лучшему. Ты всегда была умнее меня. Догадаешься, что делать..."
— А это, — я протянула второй конверт, — вам.
"Марина. Прости меня. Я не смог выбрать. Не смог всё бросить, начать сначала. Может, если бы времени было больше... Знаешь, Лена научила меня одной важной вещи — нельзя строить счастье на чужом несчастье. Я пытался обмануть эту истину. Не вышло. Береги себя. И... отпусти меня. Ты заслуживаешь настоящей любви, не осколков чужой жизни..."
Тишина звенела в ушах. Марина сидела, сгорбившись, сжимая письмо в руках. Такая молодая и такая потерянная.
— Я любила его, — прошептала она наконец. — Правда любила. Не из-за денег, не из-за статуса... Знаете, когда мы познакомились на том концерте... Он был единственным, кто действительно слушал музыку. Не просто сидел из вежливости, а... понимал.
— Паша всегда умел слушать, — я села рядом с ней. — И говорить то, что хотят услышать.
— Вы его не любили, — Марина подняла на меня покрасневшие глаза. — Он говорил, что вы живёте по привычке, что между вами давно ничего нет...
Я внезапно рассмеялась — горько, хрипло.
— Не любила? — я встала, подошла к пианино. Подняла крышку. — Смотрите.
Мои пальцы коснулись клавиш. Первые аккорды ноктюрна Шопена — того самого, что она играла на концерте.
— Знаете, сколько раз я играла для него эту пьесу? Каждый вечер, когда он возвращался с работы усталый и разбитый. Каждый раз, когда у него что-то не ладилось в бизнесе. "Только ты умеешь так играть, — говорил он. — Только ты понимаешь, что мне нужно..."
Музыка заполнила комнату — печальная, светлая, прозрачная.
— А потом появились вы. Молодая, талантливая... И он решил, что может начать всё сначала. Только знаете что? — я резко оборвала мелодию. — Нельзя начать сначала, перечеркнув всё, что было до этого. Нельзя построить счастье на лжи. Он это понял. Слишком поздно, но понял.
Ира подошла ко мне, обняла за плечи.
— Что теперь? — спросила Марина, комкая в руках письмо.
— Теперь у нас есть выбор, — я повернулась к ней. — Можем начать долгую судебную тяжбу. С публичными разбирательствами, грязным бельём, которое вытащат на свет... Или...
— Или?
— Или мы можем закончить всё здесь и сейчас. Вы отказываетесь от претензий на квартиру, я не предаю огласке историю вашего романа. Паша оставил достаточно денег на банковских счетах — хватит на хорошее жильё.
— Почему... почему вы предлагаете это?
— Потому что месть не вернёт мне двадцать семь лет брака. Не изменит прошлого. А вы... вы тоже жертва его лжи. Как и я.
Марина медленно поднялась.
— Я... мне нужно подумать.
— Конечно, — я кивнула. — У вас есть время до завтра. Потом я подаю документы в суд.
Когда за ней закрылась дверь, Ира крепко обняла меня.
— Ты потрясающая, знаешь?
— Знаю, — я рассмеялась сквозь слёзы. — А ещё я ужасно устала и хочу есть. Может, закажем пиццу?
— Как в старые добрые времена? — Ира уже доставала телефон. — Помнишь, как мы с тобой объедались пиццей, когда папа уезжал в командировки?
— В Лондон, — я горько усмехнулась. — К своей "особенной" женщине.
— Мам... — Ира замялась. — А ты правда не знала? Совсем-совсем?
Я подошла к окну. Закатное солнце окрашивало комнату в золотые тона — совсем как в тот день, когда мы с Пашей впервые переступили порог этой квартиры.
— Знаешь, милая, иногда мы не видим очевидного не потому, что слепы, а потому что боимся увидеть. Я ведь чувствовала, что что-то не так. Эти постоянные командировки, поздние возвращения, новый парфюм...
— И молчала?
— Молчала. Думала — переждать, перетерпеть. Как простуду или грипп. Глупо, да?
— Не глупо, — Ира покачала головой. — Человечно.
На следующее утро пришло сообщение от Марины: "Я согласна. Подготовьте документы об отказе от наследства."
А ещё через неделю я случайно встретила её в супермаркете. Она выглядела иначе — проще, спокойнее. Без идеального макияжа и укладки.
— Я уезжаю, — сказала она, остановившись у моей тележки. — В Петербург. Приняли в консерваторию, буду преподавать.
— Возвращаетесь к музыке?
— Да. Знаете... Павел когда-то сказал, что я предала свой талант ради денег и статуса. Наверное, он был прав.
— Он много наговорил нам обеим, — я покачала головой. — Но иногда даже ложь может привести к правде.
— Спасибо вам, — она вдруг порывисто обняла меня. — За урок мудрости.
Я смотрела ей вслед и думала о том, как странно устроена жизнь. Иногда нужно потерять всё, чтобы найти себя.
Дома я первым делом подошла к пианино. Старое, верное, с расстроенным "ми" в верхней октаве. Открыла крышку, и пальцы сами легли на клавиши.
Шопен. Ноктюрн ми-бемоль мажор. Та самая пьеса с концерта пятилетней давности. Но теперь она звучала иначе — не как история любви и предательства, а как история прощения. И принятия.
Ира вошла тихо, села рядом.
— Красиво играешь, — сказала она, когда отзвучал последний аккорд. — Знаешь, мам, я тут подумала... Может, и правда пора купить новое пианино?
Я провела рукой по старой полированной крышке.
— Нет, милая. Оно останется здесь. Как напоминание о том, что иногда нужно сохранять верность не людям, а самой себе.
За окном догорал закат, окрашивая стены нашей — теперь точно нашей — квартиры в золотые тона. Где-то в дальнем ящике секретера лежали два письма от человека, который так и не смог выбрать между правдой и ложью.
А я наконец-то сделала свой выбор. И он оказался единственно верным.
— Мам, — Ира положила голову мне на плечо, как в детстве, — а давай правда пиццу закажем? И фильм посмотрим? Как раньше?
— Давай, — я улыбнулась. — Только сначала...
Мои пальцы снова коснулись клавиш. Но теперь это была другая мелодия — та самая колыбельная, которую я когда-то сочинила для маленькой Иры.
Потому что иногда нужно вернуться к началу, чтобы начать новую жизнь.
Ту самую — настоящую. Без лжи и предательства. Просто быть собой и любить тех, кто этого действительно достоин.
А расстроенное "ми"? Пусть останется. Как напоминание о том, что даже в несовершенстве может быть своя, особенная красота.
Как и в умении отпускать то, что уже не твоё. И беречь то, что действительно важно.