Звонок в дверь, требовательный, настырный, рвал утреннюю субботнюю тишину. Приказывал Лене: «Вставай! Открывай немедленно».
— Да чтобы у вас руки отсохли! — Лена вылезла из-под одеяла, нащупала возле кровати тапки и побрела в прихожую.
По пути глянула на себя в зеркало: жуть. Бледная тень с «вороньим гнездом» на голове. Ну и пусть. Она никого не звала. Не глядя в глазок, распахнула дверь.
— Оля?
Вот уж кого она совсем не ожидала увидеть, так это падчерицу. Слишком уж плохо они расстались три месяца назад.
— Пустишь? — Ольга убрала палец с кнопки, посмотрела на Лену каким-то больным взглядом.
Та посторонилась:
— Проходи...
***
Ольга сидела за кухонным столом. Поздний ноябрьский рассвет только-только зарождался. Сумеречный, холодный, тоскливый.
— Не включай свет, — попросила Оля.
Лена повиновалась. Чтобы поставить чайник на плиту, скудного серого света из окна вполне хватало. А большего и не нужно. «Не хочет, Ольга, чтобы я видела ее такой... Потерянной? Раздавленной?» — думала Лена. Но с расспросами не лезла. Понимала: не ко времени это. Захочет, сама расскажет. А она обязательно захочет, иначе бы не пришла к мачехе через три месяца после похорон отца. После тех ужасных похорон...
***
Ольге было двадцать два, когда ее отец, Борис Валерьевич, решил жениться на Лене. Взрослая, самостоятельная девушка. Она очень любила папу и, конечно, желала ему счастья. Только вот Лене не доверяла. Нет, палки в колеса не ставила, но это недоверие висело в воздухе, просачивалось сквозь ледяную Ольгину вежливость, сквозило в каждом ее взгляде.
Лене было неуютно, хоть она и понимала, что есть у Ольги причины не доверять женщинам.
— Ты уж не обижайся на нее, — просил Борис. — Сильно по Оле предательство матери ударило. Мне и то легче было. Я взрослый. А Ольга подростком тогда была и никак понять не могла, за что она с ней так. Ну пусть влюбилась, уехала... Бывает. Но почему все связи оборвала? Словно пуповину обрезала. Ни звонков, ни встреч...
Я и сам этого не понимал. Ладно, меня она разлюбила, но дочка-то здесь при чем? Внятного ответа от бывшей я так и не получил. Бормотала что-то... Мол, так лучше будет. Оля уже не грудной ребенок: тринадцать лет, как-никак. А ей нужно новую жизнь с нуля строить. И нет для нас там места.
Думаю, это ее новый муж науськал. Не хотел женщину с прицепом брать. Вот и убедил. Хотя как ему это удалось? Не знаю. Она же вроде неплохой матерью была... Выходит, только видимость создавала. Ну да бог с ней. Ушла и ушла. Только вот Ольгу здорово ранила. Ей ведь тогда очень мама нужна была рядом. Все эти женские перемены... когда девочка превращается в девушку. Ну ты понимаешь. Я, конечно, старался как мог. Но, думаю, Оле все равно неудобно было все эти дела с отцом обсуждать.
Как могли, мы справились. Но вот одно с Олей так и осталось на всю жизнь. Не верит она женщинам с тех пор. Даже подруг у нее нет. Так, приятельницы... Меня вот опекает, бережет от новых разочарований, а заодно и от привязанностей.
Борис виновато разводил руками.
— Ничего, разберемся как-нибудь. Она же со мной не воюет, просто тихо недолюбливает. Может, и удастся нам подружиться. Я, во всяком случае, попробую, — говорила Лена.
Но время шло, а дружбы между ними так и не получилось. Лена привыкла к Ольгиной холодной вежливости. Перестала делать попытки пробиться сквозь каменную стену, которую та выстроила между ними.
Через год Ольга влюбилась в Сергея. Переехала к нему, начала подумывать о свадьбе. Борис же после отъезда дочери словно новую молодость почувствовал. Казалось, что второе дыханье у него открылось, словно он вернулся в свою далекую юность. Он работал, как каторжный. Дарил Лене невозможно красивые, дорогие букеты, возил к морю, приглашал в рестораны. Словно пытался наверстать, что-то упущенное.
— Борька, ну что ты творишь? — протестовала она. — Зачем все это?
— Хочу бросить мир к ногам любимой женщины!
— Да не нужен мне весь мир. Лучше бы ты работал поменьше, да себя побольше берег! А то останется твоя любимая женщина одна-одинешенька! — говорила Лена. — Ты уже не мальчик, как-никак.
— Не мальчик, — улыбался Борис в седеющие усы. — Но и не старик! Если верить фильмам, то у женщин в сорок лет жизнь только начинается. А вот у меня она после пятидесяти началась! Чего человеку еще желать? Рядом молодая любимая жена. Дочь взрослая свою судьбу нашла. Остается только жить и радоваться.
Лена была младше Бориса на десять лет. И не считала себя очень уж молодой. Но, черт возьми, как же ей было приятно! Беспокоило только одно: несмотря на всю браваду, здоровье у Бориса было не очень... Сердце покалывало, давление давало о себе знать. Вот Лена и переживала. И не она одна.
— Лен, ты бы папу поберегла, — говорила иногда Ольга. — Беспокоюсь я за него. Оно, конечно, замечательно, что у него второе дыхание открылось. Только вот боюсь я, как бы оно не стало последним.
— Да не слушает он никого, — сокрушалась Лена. — Сто раз его просила не работать столько. Смеется только в ответ. Поверь, Оля, мне его здоровье важнее всех этих морей и подарков. Поговори с ним сама, может, достучишься.
***
Но и у Оли не получилось угомонить отца.
— Да прекратите вы из меня старика делать! Я еще на твоей свадьбе погуляю, внуков увижу. Да может, мы еще братика или сестричку тебе родим! — отмахивался Борис.
И одно из своих обещаний он выполнил. Погулял на дочкиной свадьбе. Плохо ему стало ночью, после Ольгиного бракосочетания. Может, переволновался, а может, устало его сердце от всех этих, пусть и радостных, перемен в жизни.
Лена спала и даже не слышала, как он встал и вышел на кухню. Там его, видно, и скрутило. Утром она нашла Бориса на полу. Он лежал в теплом солнечном луче, и лицо его было таким спокойным и умиротворенным... Словно сделал человек в этой жизни все, о чем мечтал.
Сколько она рыдала, стоя на коленях, уткнувшись в синюю Борисову майку, Лена не помнила. Она вообще мало что помнила из того страшного дня. Как и из последующих. Что-то говорила, чем-то занималась. Скорая, звонок Ольге...
Та держалась, не плакала. Будто застыла в своем горе, как бабочка в янтаре. Она помогала Лене с похоронами. Молчала. Не сочувствовала сама, но и себя не позволяла жалеть. И только, когда они вернулись с кладбища в опустевшую квартиру, сорвалась:
— Ты! Это ты виновата! За три года спалила человека! Если бы он так не надрывался на работе, если бы не осыпал тебя дурацкими подарками, то жил бы еще и жил!
Каждое слово ранило. Словно по обнаженному сердцу хлестали кнутом. Но Лена молчала. Ей нечего было ответить Ольге. Она и сама считала себя виноватой. Нужно было настоять, потребовать, связать, стреножить! Да любыми путями не дать Борису так много работать. Но он казался таким счастливым, когда дарил Лене очередной невозможный букет, так улыбался, лежа с ней на пляже у моря...
В конце концов Сергей увел рыдающую Ольгу, и Лена осталась в квартире одна...
***
Она не обижалась на падчерицу. Понимала, что доля правды есть в ее злых, горьких словах. Жила день за днем, словно продиралась через серый густой кисель. Ни воспоминаний, ни мыслей. Утром на работу. Вечером в одинокую холодную постель, чтобы вскочить по зову будильника и начать новый пустой день. А в выходные можно вообще не вставать... Зачем?
Гостей она не ждет. Телефон обычно молчит. Ольга не появляется... Хотя ее доля в отцовской квартире есть. Но не до этого ей пока, наверное. Пусть все идет как идет. Нет у Лены сил ни на что. Уже три страшных месяца нет.
И вот сегодня система дала сбой. У нее на кухне сидит падчерица. Прячется в утренних тенях, молчит.
Лена поставил перед Ольгой кружку с чаем. «Эрл грей» без сахара. Она запомнила, какой Ольга пьет. По ее, Лениному, мнению — гадость. Пахнет одеколоном каким-то... Но Оле такой нравится.
Та хлебнула из чашки, подняла на Лену глаза.
— Ты помнишь, как я люблю... — то ли удивилась, то ли просто отметила.
Лена кивнула.
— А я вот почти ничего о тебе не знаю... Что ты любишь, чем живешь, какая ты. Озлобилась, вот и не интересовалась. Знаешь, прости меня. Отец с тобой счастлив был, пусть всего три года, но счастлив! А я все поверить не могла, что так бывает.
Лена молчала, слушала, боялась спугнуть это хрупкое откровение.
— Я потому к тебе и пришла, что он тебе верил. Страшно мне, Лена... Сережка под машину попал. Переломался весь. Но врачи хорошие прогнозы дают. А я вот по ночам спать не могу. Извелась вся. Вроде умом понимаю, что обойдется. А сердце дрожит, боится. И поговорить не с кем. Нет у меня подруг. С ума чуть не сошла, от тревоги. А потом о тебе вспомнила. Простишь?
— Не за что прощать, Оля, я ведь все понимаю. — Лена дотронулась до Ольгиной руки, лежащей на скатерти.
Аккуратно, словно до раненой птицы. Боясь испугать, навредить.
— Я знала, что ты поймешь меня... — То ли всхлип, то ли вздох.
И слезы, которые копились, отравляли, мучили, наконец, прорвались наружу. Закапали из Ольгиных глаз на их руки, на белые ромашки, рассыпанные по скатерти.
Лена смотрела на Ольгу и думала: пора бы ей перестать винить себя в том, что Борис любил ее и жил так, как считал нужным. Пора восстать из пепла, чтобы помочь той, которую он любил не меньше — Ольге. Его дочке, так похожей на самого Бориса.
Она пересела к Оле поближе, обняла, прижала к себе и зашептала:
— Все будет хорошо. Врачи не врут. Выздоровеет твой Сережка. Он у тебя молодой, сильный... Вы еще внуков мне подарите. Мы еще порадуемся жизни.
И Ольга успокоилась, затихла. Так они и сидели вдвоем за кухонным столом, пока рассвет набирал силу. Из-за туч даже выглянуло солнышко — редкий гость в вечных ноябрьских сумерках.
Лена думала, что вот она и нащупала причину жить дальше. А Ольга тихо радовалась тому, что едва ли не впервые в жизни у нее, похоже, появился близкий друг. Женщина... Вдвоем им будет легче в этой иногда жестокой и несправедливой жизни.
Автор: Алена С.
---
Живи и радуйся
Дарья бродила по огромному магазину. В нем, как в лабиринте, легко можно было заблудиться – хитроумные маркетологи специально устроили все так, чтобы покупатели не смогли выбраться из плена товарного изобилия, угодливо разложенного на витринах.
- Все, что угодно для души! Чего изволите? Фруктов? Пожалуйста!
В плетеных корзинах (чтобы аппетитнее смотрелось) россыпью драгоценных великанских гранатов красуется спелая черешня. Так и просится в рот. В тонкой пушистой кожице, на ощупь напоминающей щечку невинного младенца, искусно, нарядным бочком обращенные к покупателю, так и манят к себе восхитительные персики. Груши радуют многообразием сортов. Экзотические бананы от зеленых до ярко-желтых, на любой вкус, соседствуют с красивыми, густо-красными, почти бордовыми яблоками. Гроздья винограда, прозрачного, медового, вальяжно свисают из искусно сделанных ящичков, призывая зевак: купите, купите, ну купите же нас!
Дарья полюбовалась налитыми южным, сладким соком, ягодами. Отошла. Проползла мимо холодильников, где за чисто протертыми стеклами тесно друг к другу стояли бутылки, бутылочки, баночки и коробочки с молочной продукцией. Молоко, йогурты, сметана, творог – десятки наименований, сразу и не разобраться, где что.
Можно было бы купить банку зерненного творога в сливках, бухнуть в него пару ложек вишневого варенья и с наслаждением съесть. Можно и сырка взять, козьего, например. Говорят, полезный. Или коктейля молочного со вкусом пломбира – раньше в городском кафе «Буратино» Дарья частенько такой сыну покупала. А теперь, гляди-ка, бери бутылку готового, да пей, сколько хочешь, и в очереди стоять не надо.
При мысли о Саше, сыне, сердце Дарьи тоскливо сжалось. Как давно это было: Сашке восемь лет, они сидят за столиком кафе и смеются. Сашка потягивает через трубочку коктейль, и трубочка, елозя по почти пустому донышку стакана, издает хрюкающие звуки. За Сашку делается даже неловко, но тот не замечает маминого смущения и заливисто хохочет. Где теперь Дарьин Сашенька? Нет его на свете. Его нет, и кафе «Буратино» тоже нет – в небольшом павильоне на Вокзальной улице теперь расположен модный суши-бар. Что это за суши-бар, Дарья не имеет никакого понятия – она пробегает мимо, стараясь даже не глядеть на витрину.
Около продолговатых ящиков с замороженными полуфабрикатами какая-то пара застряла:
- Да возьми ты сразу в упаковке. В них льда меньше! – говорит женщина средних лет, коротко стриженная, в смешных парусиновых штанах.
Но ее супруг не слушает: специальным совочком ссыпает в пакет красных, похожих на российскую медведку, то ли жуков, то ли раков неаппетитного, диковинного вида.
Мужчина – ровесник Саши. Он совсем не похож на сына Дарьи: Саша был высок и жилист, а этот, наоборот, коренаст и грузен. У Саши темные волосы и карие глаза, а у мужчины светлый ежик на круглой крепкой голове и глаза светлые. Разве что улыбка одинаково открытая и добрая. Дарья не удержалась:
- А что это такое вы сейчас берете?
Женщина ответила:
- Креветки. – Она взглянула на Дарью, и поспешно добавила: - Но они вам не понравятся.
- Почему?