Чай совсем остыл. Я сидела на кухне, бездумно гоняя ложкой лимон, и украдкой поглядывала на Сашу. Он третий час не отрывался от телефона, только хмурился иногда и быстро-быстро печатал что-то.
— Кому пишешь? — не выдержала я.
— Маме, — буркнул он. — Они с отцом приезжают на следующей неделе.
— Здорово! Наконец-то познакомимся, — я улыбнулась, но Саша как-то странно дёрнул плечом.
— Нет, Марин. Тебе надо будет уехать.
Ложка звякнула о чашку. Я не сразу поняла, что выронила её.
— В смысле — уехать?
— В прямом. Поживёшь пока у своей Светки, — он всё ещё не поднимал глаз от телефона. — Недели две, может, три.
— Подожди-ка... — у меня в горле пересохло. — Ты хочешь, чтобы я съехала из собственного дома из-за твоих родителей?
— Нашего дома, — поправил он. — И да, так будет проще для всех.
— Проще? — я почувствовала, как начинаю злиться. — Для кого проще, Саш?
Он наконец отложил телефон:
— Ну не начинай. Ты же знаешь моих родителей...
— Нет, не знаю! — перебила я. — Потому что за полгода, что мы живём вместе, ты даже не попытался нас познакомить!
— Потому что они... — он запнулся, провёл рукой по волосам. — Они не поймут, что мы живём вместе до свадьбы. Они у меня старой закалки. Начнутся вопросы, скандалы... Зачем это всё?
Я смотрела на него и не узнавала. Где тот Саша, который полгода назад притащил ко мне на работу огромный букет и при всех позвал жить вместе? Который говорил, что ему плевать на чужое мнение, когда коллеги шушукались за спиной?
— То есть ты собираешься всю жизнь прятать меня от родителей? — тихо спросила я.
— Господи, Марина! — он закатил глаза. — Какая вся жизнь? Две недели! Просто переждём, пока они уедут, и всё.
— А потом? Когда они приедут в следующий раз?
— Потом будет потом, — отрезал он. — Сейчас давай просто сделаем так, как я прошу. Хоть раз можешь не устраивать драму?
Я молчала. В голове крутилось мамино "По тому, как мужчина знакомит тебя с родителями, можно понять, как он к тебе относится". Тогда я только посмеялась над этими словами.
— Ладно, — сказала я после долгой паузы. — Я поживу у Светы.
— Вот и умница, — он заметно расслабился и снова потянулся к телефону. — Я знал, что ты поймёшь.
А я вдруг поняла другое. Что больше всего меня пугает не то, что надо уехать. А то, как легко он об этом просит. Будто это нормально — спрятать человека, которого вроде как любишь, которого зовёшь невестой... спрятать, как заначку от родителей.
Телефон в его руках тихонько звякнул — наверное, мама ответила. Саша улыбнулся, читая сообщение. А я всё сидела и смотрела на эту улыбку, и думала — когда же он в последний раз так улыбался мне?
В то утро я впервые пожалела, что не уехала. Боже, как же я пожалела...
Квартиру я драила два дня. Натирала окна, перемыла всю посуду, даже купила новую скатерть — кремовую, с вышивкой. Какая-то часть меня всё ещё надеялась, что если очень постараться, всё будет хорошо.
Саша метался как заведённый — то звонил родителям, то проверял холодильник, то дёргал меня по мелочам. А в девять утра раздался звонок в дверь.
— Сынок! — раскатистый голос его отца заполнил прихожую. — Ну показывай свои хоромы!
Я стояла чуть в стороне, нервно одёргивая блузку. Новую, между прочим. Купленную специально для этого дня.
Первой меня заметила его мать. Окинула взглядом — быстрым, цепким. Так смотрят на товар в магазине, прикидывая, стоит ли брать.
— А это, значит... — она сделала паузу, явно ожидая, что я представлюсь.
— Мариана, — я шагнула вперёд, протягивая руку. — Очень приятно познакомиться.
Она едва коснулась моих пальцев. Холодные. Сухие. Как у ящерицы.
— Надежда Петровна, — она снова оглядела меня. — А вы... давно здесь живёте?
— Мам, — вмешался Саша, — давайте сначала чаю? Мы с Мариной пирог испекли.
Враньё. Пирог я испекла сама, пока он висел на телефоне.
— Ох, не знаю, — Надежда Петровна поджала губы. — У меня желудок привередливый. Особенно к... необычной кухне.
Я почувствовала, как краснею. Пирог был самый обычный — яблочный, по маминому рецепту.
— Кухня-то у вас просторная, — прогудел отец Саши, заглядывая в комнаты. — Только неуютная какая-то. У нас вот...
— Пап, — снова встрял Саша, — давай я вам квартиру покажу?
Они ушли, а я осталась на кухне с его матерью. Она медленно прошлась вдоль шкафчиков, проводя пальцем по полкам.
— Молодая хозяйка, — вздохнула она, разглядывая свой палец. — Сразу видно.
— Простите?
— Пыль, милая. Везде пыль. В нашей семье, знаете ли, к чистоте особое отношение.
Я молчала. Что тут скажешь? Что я два дня драила эти шкафы? Что у меня спина до сих пор болит с непривычки?
— И готовить, я смотрю, не особо умеете, — она кивнула на пирог. — Корочка подгорела. Саша любит, чтобы золотистая была, равномерная.
— Надежда Петровна...
— Можно просто "тётя Надя", — перебила она с улыбкой, от которой у меня мурашки по спине побежали. — Раз уж вы тут... временно обитаете.
Временно. У меня внутри что-то оборвалось. Я вдруг поняла — она знает. Знает, что Саша просил меня съехать. И сейчас проверяет — послушалась ли я.
— Вот наша спальня, — донёсся голос Саши из коридора.
— Ваша? — его отец хохотнул. — Сынок, ты что же, под одной крышей с девушкой живёшь? До свадьбы?
Повисла тишина. Я замерла, вслушиваясь. Сейчас. Сейчас Саша всё объяснит. Скажет, что мы любим друг друга, что собираемся пожениться...
— Нет, что ты, пап, — его голос звучал легко, почти весело. — Это моя спальня. А Мариана... она просто помогает с уборкой иногда. Присматривает за квартирой, когда я в командировках.
Чашка в моих руках звякнула о блюдце. Надежда Петровна смотрела на меня с плохо скрытым торжеством.
— Господи, да что ж вы все такие неловкие, — протянула она. — Вон, чай проливаете. В нашей семье женщины всегда были... более искусные, что ли. Более достойные.
Я поставила чашку. Осторожно, чтобы не разбить. Хотя больше всего хотелось швырнуть её об стену.
— Извините, — голос дрожал, но я старалась держаться. — Мне нужно... мне пора.
Схватила сумку, телефон. В прихожей налетела на Сашу:
— Ты куда?
— Ухожу, — выдохнула я. — Так ведь будет проще для всех?
Он дёрнулся, будто я его ударила. А я выскочила за дверь, с трудом сдерживая слёзы.
Вот и познакомились.
— Нет, ты представляешь? "Помогает с уборкой"! — я в сотый раз прокручивала в голове эту фразу. — Три года отношений, полгода живём вместе, а я, оказывается, так... приходящая домработница!
Света молча подлила мне чаю. Её маленькая кухня уже стала такой родной за эти два дня. Жёлтые занавески, старенький холодильник с магнитиками со всех курортов, где она бывала, кот Патрик, дремлющий на подоконнике. Здесь всё дышало уютом — не тем выставочным, как у Надежды Петровны, а настоящим, живым.
— Знаешь, что самое обидное? — я отхлебнула чай. — Я ведь правда старалась. Как дура, драила эту квартиру, готовила, нарядилась... Думала, может, если они увидят, какая я хорошая...
— Марин, — Света придвинула ко мне вазочку с печеньем, — а чего ты добивалась? Ну вот честно?
— В смысле?
— Ну смотри: Сашка сначала попросил тебя съехать, потом наврал родителям про "помогает с уборкой". А ты что сделала? Осталась и пыталась им понравиться. Зачем?
Я открыла рот. Закрыла. Действительно — зачем?
— Потому что люблю его, — прошептала я.
— А он тебя? — Света говорила мягко, но я всё равно вздрогнула. — Человек, который любит, не станет прятать тебя как грязный носок под кроватью. Не будет стыдиться тебя перед родителями. И уж точно не назовёт "помощницей по хозяйству" девушку, с которой собирается создать семью.
Я смотрела в чашку, где плавал одинокий лимонный кружочек. Почему-то вспомнилось, как год назад Саша впервые пришёл знакомиться с моими родителями. Как папа доставал свой коньяк "для особых случаев", как мама суетилась с пирогами, как сестрёнка битый час выпытывала у него, где и как мы познакомились...
— Он тогда так легко общался с моей семьёй, — голос предательски дрогнул. — Почему я не могу так же с его?
— Потому что дело не в тебе, — Света придвинулась ближе. — Ты хоть сто пирогов испеки, хоть в платье от Шанель приди — этой женщине всё будет не так. Потому что она уже решила, что ты недостаточно хороша для её сына. А он... — она помолчала. — А он выбрал сторону. И, прости, солнышко, но не твою.
— Думаешь, он знал? Ну, что они такие будут?
— Конечно знал, — Света фыркнула. — Потому и просил съехать. Только вот знаешь, что я тебе скажу? Если молчишь, когда тебя обижают — значит, соглашаешься. Если позволяешь с собой так обращаться — будут обращаться и дальше. И через год, и через пять лет будешь "случайной помощницей по хозяйству", которую стыдно показать родителям.
За окном громыхнуло — собиралась гроза. Патрик приоткрыл один глаз, мяукнул недовольно.
— И что мне делать? — я уткнулась лбом в ладони.
— Для начала — перестать врать самой себе, — Света легонько сжала моё плечо. — Ты же знаешь, что это неправильно. Знаешь, что заслуживаешь лучшего. Просто боишься признать.
Я подняла голову. В окне мелькнула молния, осветив кухню резким светом. И вдруг так ясно стало — до боли, до звона в ушах — что Светка права. Что нельзя построить счастье там, где тебя стыдятся. Где просят спрятаться, исчезнуть, притвориться кем-то другим.
— Знаешь, — я выпрямилась, чувствуя, как внутри растёт что-то новое, злое, решительное, — пожалуй, мне пора съездить домой. За вещами.
Света улыбнулась:
— Вот теперь я узнаю свою Маринку.
За окном наконец грянул гром, и хлынул дождь — тяжёлый, летний, очищающий. Как слёзы, которые я наконец позволила себе заплакать.
Домой я вернулась на третий день. Специально выбрала время, когда его родители должны были уйти на экскурсию — Саша хвастался, что составил для них целую культурную программу.
Ключ провернулся в замке как-то непривычно туго. Или это просто я отвыкла? Три дня — не такой большой срок, а квартира уже казалась чужой.
— Марин? — Саша выглянул из кухни. — А я думал, ты у Светки... Блин, здорово, что пришла! Я скучал.
Он шагнул ко мне, попытался обнять. Я отстранилась.
— Надо поговорить.
— Да погоди ты с разговорами, — он улыбался, но как-то неуверенно. — Давай чаю попьём. Мама, кстати, оценила твой пирог. Сказала, необычный...
— Саш, — я перебила его, чувствуя, как дрожат руки. — Я за вещами.
Улыбка сползла с его лица.
— В каком смысле?
— В прямом. Я ухожу.
— Марин, ну что за глупости? — он нервно взъерошил волосы. — Ладно, я понимаю, ты обиделась. Да, может, я не так себя повёл... Но родители скоро уедут, и всё будет как раньше!
— Как раньше уже не будет, — я прошла в спальню, достала чемодан. — Знаешь, я три дня думала. О нас, о тебе, о твоих родителях... И поняла одну вещь: я не хочу быть тайной. Не хочу быть той, кого стыдно показать родным. Той, о ком врут.
— Я не врал! — он повысил голос. — Я просто... немного приукрасил ситуацию.
— "Помогает с уборкой"? — я начала складывать вещи. — Серьёзно? Три года отношений, кольцо на пальце, совместная жизнь — и я просто домработница?
— А что я должен был сказать? — он упёр руки в бока. — Что мы живём во грехе? Что я разочаровал их? Что...
— Что ты любишь меня, — я поймала его взгляд. — Что я твоя невеста. Что мы планируем пожениться. Что я делаю тебя счастливым. Выбери любой вариант, Саш. Любой, где я человек, а не грязный секрет.
Он молчал. Долго. Я успела сложить почти все вещи, когда он наконец заговорил:
— Ты не понимаешь. Они столько для меня сделали. Столько в меня вложили...
— А я? — я застегнула чемодан. — Я что для тебя сделала? Три года любила, поддерживала, верила в тебя. Бросила прежнюю работу, когда тебе предложили повышение в другом городе. Помогала с твоим дурацким стартапом, хотя все вокруг крутили пальцем у виска...
— Марин...
— Но этого мало, да? — я чувствовала, как по щекам текут слёзы, но уже не пыталась их сдержать. — Потому что я не вписываюсь в картину идеальной семьи. Потому что твоя мать уже решила, что я недостаточно хороша...
— Она просто беспокоится! — он почти кричал. — Ты же видела, какая она! Ей никто не будет достаточно хорош!
— Дело не в ней, — я покачала головой. — Дело в тебе, Саш. В том, что ты позволяешь ей это. Позволяешь унижать меня, позволяешь решать за тебя... И знаешь, что самое страшное? Что ты даже не видишь в этом проблемы.
Я взяла чемодан. Он преградил мне дорогу:
— Не уходи. Пожалуйста. Мы что-нибудь придумаем.
— Нет, Саш. Больше не будет никаких "мы придумаем". Либо ты находишь в себе смелость быть собой и защищать тех, кого любишь, либо... либо ты просто не тот человек, за которого я тебя принимала.
— И это всё? — его голос дрогнул. — Три года отношений, и ты вот так просто уходишь?
— Не просто, — я сглотнула ком в горле. — Поверь, это самое сложное решение в моей жизни. Но я должна его принять. Ради себя.
Он молчал. Я прошла мимо него к выходу, и он не остановил меня. Только когда я уже открывала дверь, тихо спросил:
— А если я изменюсь?
Я обернулась. Он стоял в коридоре — растерянный, непривычно маленький.
— Тогда меняйся. Не ради меня — ради себя. А я... я желаю тебе счастья, Саш. Правда.
Дверь закрылась за мной с тихим щелчком. В подъезде было темно и прохладно. Я прислонилась к стене, пытаясь отдышаться. Внутри было пусто и больно, но где-то в глубине этой боли уже пробивался робкий росток чего-то нового. Может быть, надежды. Может быть, свободы. А может, просто осознания, что иногда любить себя важнее, чем любить другого.
"У Антона" было их любимым семейным кафе. Сколько себя помнил, все важные разговоры проходили именно здесь — за столиком у окна, под мерное гудение кофемашины.
Саша крутил в руках чашку с давно остывшим американо. Он позвонил родителям сам, попросил встретиться. Три дня после ухода Марины превратились для него в персональный ад — бессонные ночи, попытки дозвониться, десятки неотправленных сообщений. А главное — мысли. Бесконечный внутренний диалог с самим собой.
— Сынок, ты какой-то бледный, — мать потянулась поправить ему воротник рубашки. — Может, заболел?
— Нет, мам, — он мягко отстранился. — Нам надо поговорить.
— О чём? — отец отложил меню. — Что-то на работе?
— О Мариане.
Повисла тишина. Мать поджала губы — такой знакомый жест с детства. Раньше это всегда заставляло его отступать, искать компромисс. Но не сегодня.
— А что о ней говорить? — она постаралась придать голосу равнодушие. — Милая девочка, но...
— Она ушла, — перебил Саша. — Собрала вещи и ушла. Из-за нас.
— Из-за нас? — отец нахмурился. — По-моему, она сама решила уйти.
— Потому что я её предал, — голос дрогнул, но он заставил себя продолжить. — Потому что я стыдился нашей любви. Делал вид, что она... что она никто. Просто домработница.
— Александр! — мать повысила голос. — Не говори глупостей. Мы же хотели как лучше. Эта девушка... она же не нашего круга. Ты достоин...
— Чего, мам? — он впервые посмотрел ей прямо в глаза. — Достоин быть несчастным? Достоин всю жизнь оглядываться на чужое мнение? Даже если это мнение моих родителей?
— Да как ты смеешь! — она побледнела. — После всего, что мы для тебя сделали...
— Вы сделали многое, — он кивнул. — Дали образование, поддержали со стартапом, всегда были рядом. И я благодарен, правда. Но это не даёт вам права решать, кого мне любить.
— Любить? — отец хмыкнул. — Сашка, ну какая любовь? Поживёте вместе, наиграетесь...
— Три года, пап, — Саша почувствовал, как к горлу подступает ком. — Три года она была рядом. Когда стартап прогорел — она работала по ночам, чтобы мы могли платить за квартиру. Когда я болел — сидела рядом, меряла температуру, варила бульоны. Когда все отвернулись — она верила в меня. А я... я даже не смог признать её перед вами.
За соседним столиком молодая пара о чём-то спорила, смеялась. Саша смотрел на них и вдруг так ясно увидел себя и Марину — какими они были раньше. До того, как он начал бояться чужого мнения.
— Сынок, — мать накрыла его руку своей. — Мы же любим тебя. Хотим, чтобы ты был счастлив...
— Тогда примите мой выбор, — он сжал её пальцы. — Примите Марину. Не как домработницу, не как временное увлечение — как девушку, которую я люблю. Которая делает меня счастливым.
— А если нет? — её голос стал жёстким. — Если мы не сможем?
Саша медленно высвободил руку.
— Тогда я выбираю свое счастье. Даже если вы его не одобряете.
— Ты что же, — отец подался вперёд, — нас на какую-то девку променяешь?
— Нет, пап. Я не меняю вас на Марину. Я просто перестаю быть тем, кем вы хотите меня видеть. И становлюсь собой.
Он встал из-за стола. Мать дёрнулась:
— Куда ты?
— Исправлять ошибку, — он улыбнулся. Впервые за эти дни — легко, свободно. — И знаете... я очень хочу, чтобы вы были частью моей жизни. Но если придётся выбирать между вашим одобрением и собственным счастьем — я больше не ошибусь.
Он вышел из кафе, не оглядываясь. Летнее солнце ударило в глаза, заставив зажмуриться. Телефон в кармане тяжело качнулся, напоминая о десятках неотправленных сообщений.
"Прости меня. Я всё исправлю. Дай мне шанс стать лучше — не ради тебя, а ради нас обоих."
Он нажал "отправить" и зашагал к метро. Впереди был долгий путь, но впервые за долгое время он точно знал, куда идёт.
Две недели. Четырнадцать дней и ночей между моим уходом и этим моментом. Я стояла перед дверью нашей... его квартиры, теребя в руках телефон.
"Можем поговорить?" — его сообщение застало меня на работе. Простое, без многословных извинений и оправданий. И от этого ещё более искреннее.
Я не знала, чего ожидать. После ухода были звонки, сообщения — я не отвечала. Потом тишина. А потом Светка, забежавшая ко мне на обед, вдруг сказала:
— Знаешь, я его сегодня видела. С родителями.
— И что? — я старалась, чтобы голос звучал равнодушно.
— Они ругались. Прямо посреди улицы. Вернее, его мать что-то выговаривала, а он... он просто стоял. Прямой такой. И отвечал — спокойно, но твёрдо. Первый раз его таким вижу.
Я сделала глубокий вдох и нажала на звонок.
Дверь открылась почти сразу. Будто ждал. Саша выглядел уставшим — круги под глазами, щетина, растрёпанные волосы. Но взгляд... взгляд был другой. Прямой, открытый.
— Привет, — он отступил, пропуская меня. — Проходи.
В квартире пахло кофе и... корицей? На кухонном столе стоял пирог. Яблочный, с золотистой, идеально ровной корочкой.
— Сам пёк, — он смущённо потёр шею. — Три раза переделывал, пока получилось. Оказывается, это сложнее, чем кажется.
Я невольно улыбнулась, вспомнив слова его матери про "подгоревшую корочку".
— Садись, — он придвинул стул. — Чай? Кофе?
— Саш, — я покачала головой, — давай без этого. Ты хотел поговорить — говори.
Он кивнул, опустился на стул напротив.
— Я облажался, — просто сказал он. — Не с родителями даже — с нами. С тобой. Я так боялся их разочаровать, что разочаровал самого себя.
— И что изменилось?
— Я, — он поднял глаза. — Знаешь, после твоего ухода я много думал. О нас, о родителях, о себе... И понял, что всю жизнь пытался быть тем, кем они хотят меня видеть. Идеальным сыном, который никогда не ошибается, всегда слушается, всегда соответствует...
Он замолчал, подбирая слова.
— И что теперь? — тихо спросила я.
— Теперь я хочу быть собой. Со всеми ошибками, сложностями, неидеальными решениями. Я поговорил с родителями. Честно, открыто. Сказал, что люблю тебя. Что ты — часть моей жизни, и либо они принимают это, либо...
— Либо?
— Либо им придётся принять и то, что я буду счастлив без их одобрения.
Я смотрела на него, пытаясь понять — тот ли это человек, который прятал меня как грязный секрет? Который боялся каждого маминого слова?
— Они очень злились, — он грустно усмехнулся. — Мама кричала, что я неблагодарный. Что они столько в меня вложили... Папа молчал — знаешь, этим своим тяжёлым молчанием. А я... я просто сказал, что люблю их. Но больше не позволю решать за меня.
— И как они?
— Не знаю, — он пожал плечами. — Мама не звонит уже неделю. Папа прислал сообщение — короткое, сухое. Но знаешь... мне впервые не страшно. Потому что я наконец чувствую себя... собой.
Он потянулся через стол, осторожно коснулся моей руки:
— Я не прошу тебя вернуться. Не прошу сделать вид, что ничего не было. Я только хочу сказать — ты была права. Во всём права. И я... я буду учиться быть лучше. Быть честнее — с собой, с тобой, со всеми. И если ты когда-нибудь захочешь...
— Дать нам ещё один шанс? — я закончила за него.
— Да.
Я смотрела на его руку, всё ещё касающуюся моей. На пирог, который он пёк сам — не для родителей, не для кого-то ещё, а для меня. На его уставшее, но какое-то светлое лицо.
— Знаешь, — я переплела наши пальцы, — давай начнём с чая. И с этого пирога. А дальше... дальше посмотрим.
Он улыбнулся — той самой улыбкой, по которой я так скучала. За окном шумел город, где-то вдалеке сигналили машины, но на кухне было тихо и спокойно. И пахло яблоками и корицей. И надеждой — она пахла точно так же.