Автобус дёрнулся и остановился. Я встала, придерживая сумку — новую, купленную специально для этой встречи. Сердце колотилось как сумасшедшее. Господи, что я делаю? Зачем приехала без звонка? А вдруг его нет дома? А вдруг...
Нет, прочь сомнения. Три месяца телефонных разговоров, его бархатный голос по вечерам, истории о доме, который достался от родителей... Я знала этот дом наизусть, хотя никогда не видела — веранда с белыми резными перилами, яблони в саду, тропинка, выложенная плиткой...
Дом я увидела сразу — он стоял на пригорке, но с каждым шагом моя уверенность таяла. Какие там белые перила... Краска на веранде облезла, между досками зияли щели. А тропинка... Я еле нашла её в зарослях бурьяна. В горле пересохло — да тут годами никто не занимался садом.
"Развернуться и уйти", — шептал внутренний голос. Но я уже толкала ржавую калитку. Та взвизгнула так, что я вздрогнула. И тут же залаяла соседская собака — истошно, будто воришку заметила.
Виктор открыл сразу. Я помнила его фотографию — высокий, статный, с умными внимательными глазами. Только сейчас он был какой-то помятый, будто со сна, и явно не ожидал гостей — замер в дверях как громом поражённый:
— Оленька? Ты... как здесь?
— Сюрприз, — улыбнулась я через силу. — Принимаешь?
Он отступил, пропуская меня в дом, и я споткнулась о порог — в полумраке прихожей еле различались очертания предметов. Пахнуло пылью и чем-то кислым. В углу громоздилась гора одежды, а из кухни... Боже мой, сколько там грязной посуды?
Я обернулась к нему — растерянному, явно не знающему, куда деть руки. Все эти месяцы он рассказывал о жене, о том, как она чудесно готовит, как они вместе обустраивали дом...
— Ты говорил, что женат, — мой голос против воли стал жёстким. — И это твоя жена так ведёт хозяйство?
Виктор обречённо опустил плечи. На миг показалось — он сейчас развернётся и сбежит. Но он только криво усмехнулся:
— Ну да... Только вот она "ведёт хозяйство" издалека. Уже несколько лет.
Я похолодела. В его голосе было столько горечи, что захотелось провалиться сквозь землю со своими претензиями. Что же здесь случилось? Почему он живёт как... как человек, который перестал заботиться о себе?
— Будешь что-нибудь ещё? — Тамара подвинула ко мне корзинку с печеньем.
Я помотала головой. Сидим в нашей любимой кондитерской уже второй час, а я только кручу чайную ложку в остывшей чашке. Мысли всё там, в том запущенном доме.
— Знаешь, Там, я как дура себя чувствую. Накрутила, нафантазировала... — я отодвинула чашку. — Три месяца слушала его рассказы о семейном уюте, о том, как они с женой дом обустраивали, как она любит печь пироги по выходным... А там... Господи, ты б видела эту кухню! Посуда немытая, занавески в пыли... Такое чувство, будто он специально всё придумал, чтобы...
— Чтобы что? — Тамара внимательно посмотрела на меня поверх очков. — Заманить тебя? Брось, Оль. Ты же сама без предупреждения приехала.
— Вот именно! Думала, сюрприз устрою, а вышло...
За окном моросил дождь. Капли сползали по стеклу, размывая очертания прохожих. Тамара молчала, давая мне выговориться.
— Он знаешь как сказал? "Она ведёт хозяйство издалека". И такая боль в голосе... — я сглотнула комок в горле. — А я стою как последняя стерва со своими претензиями.
— Погоди-ка, — Тамара подалась вперёд. — А ты не думала, что он, может, не врал? Ну, про уют этот, пироги... Просто всё это было. Когда-то.
Я замерла с поднесённой ко рту чашкой.
— Знаешь, — продолжала она задумчиво, — когда мой Петя умер, я полгода не могла заставить себя разобрать его вещи. Всё так и лежало — тапочки у кровати, халат в ванной, очки на тумбочке... Вроде и понимала, что надо что-то делать, а руки не поднимались. Будто вместе с вещами придётся признать, что его больше нет.
— Думаешь, у него что-то случилось? — мой голос дрогнул.
— Думаю, люди не всегда превращают дом в берлогу просто так. Особенно те, кто помнит, как оно — когда в доме светло и пахнет пирогами.
Я смотрела в окно, но видела не дождь, а его глаза — потухшие, с затаённой болью. И этот его нервный жест, когда он проводил рукой по волосам...
— Может, стоит узнать, почему так вышло? — тихо спросила Тамара. — Только не с претензиями, а... ну, по-человечески?
Звякнул колокольчик над дверью — кто-то вошёл в кафе. Пахнуло свежей выпечкой. А я вдруг вспомнила эту гору неглаженого белья в углу. Там ведь была мужская рубашка, я ещё удивилась — новая совсем, в магазинной упаковке. Видно, купил да так и не распаковал. Зачем наряжаться, если дома всё равно никто не ждёт?
— Знаешь, — я решительно полезла в сумку за кошельком, — ты права. Съезжу-ка я к нему ещё раз. Только теперь... по-другому как-то.
На этот раз я позвонила заранее.
— Если не возражаешь, зайду часам к пяти, — сказала я как можно небрежнее. — Заодно расскажешь, как яблони обрезать. А то у меня на даче такие заросли...
Он помолчал секунду:
— Приезжай. Только... не жди многого.
Я застала его в саду. Он стоял возле старой яблони в потёртом пиджаке, который явно помнил лучшие времена. В руках секатор — старый, ржавый. Таким разве что розы срезать на могилку.
— Прости за прошлый раз, — я решила начать первой. — Нагрянула без предупреждения, да ещё и с претензиями.
— Это ты прости, — он невесело усмехнулся. — Наговорил тебе сказок по телефону. А на деле...
Он махнул рукой и опустился на скамейку. Старые доски жалобно скрипнули.
— Да ведь не сказки это были, — я села рядом. — Всё так и было, правда? Пироги по выходным, цветы на подоконниках...
Виктор вздрогнул. Повертел в руках секатор:
— Знаешь, я ведь каждую весну собираюсь сад в порядок привести. Вот, инструмент достану — и стою как дурак. Раньше Таня всегда командовала: тут подрежь, здесь подвяжи... А теперь смотрю на деревья и не знаю, с какой стороны подступиться.
— Она... умерла? — я едва слышно спросила.
— Если бы, — он горько усмехнулся. — Живёт в Питере. С молодым мужем. Говорит, он её понимает.
Он помолчал, потом заговорил снова — глухо, будто через силу:
— Знаешь, что самое паршивое? Когда она ушла, я всё ждал. Вот, думаю, одумается, вернётся... Вещи не трогал, в шкафах не убирал — вдруг придёт, а у неё всё на своих местах. Потом решил — раз так вышло, значит, заслужил. Дом запустил, сам... — он снова махнул рукой. — А потом как-то втянулся. Привык. Живу как в берлоге, и ладно.
Голос его стал совсем тихим:
— Только вот по телефону с тобой разговаривал и будто снова тот дом видел. Светлый, уютный... Вот и наплёл с три короба.
Я смотрела на его руки — большие, сильные, с въевшейся машинной смазкой под ногтями. Он ведь автослесарем работает, я помнила. Такими руками можно и машину починить, и дом построить. Только вот душу свою он чинить разучился.
— Знаешь что, Вить, — я решительно встала. — Давай-ка для начала эту яблоню в порядок приведём. Будешь командовать.
— Я? — он растерянно поднял глаза.
— Ну а кто? Всё-таки в твоём саду росла. Должна тебе подсказать, где резать.
Он смотрел недоверчиво, но потом губы его дрогнули в слабой улыбке:
— Ты это... серьёзно?
— А похоже, что шучу? — я протянула руку. — Давай секатор. Только сначала скажи, где у тебя наждачка. Надо же его от ржавчины почистить.
Виктор медленно поднялся. В глазах его что-то мелькнуло — то ли удивление, то ли благодарность:
— В сарае вроде была... Сейчас поищу.
Он пошёл к сараю, а я смотрела ему вслед и думала — господи, да разве ж можно так? Чтобы из-за одной предательницы всю жизнь свою похоронить? Нет, родной, так не пойдёт. Будем тебя к жизни возвращать. Потихоньку, полегоньку... Начнём с яблони, а там посмотрим.
Старый шкаф пах пылью и чем-то сладковатым — кажется, духами. Её духами. Виктор замер, держа в руках картонную коробку с фотографиями. Раньше он даже не подходил к этому шкафу — как заколоченная дверь в прошлое.
Снимки рассыпались по полу — глянцевые квадратики чужого счастья. Вот они с Таней на море... Загорелые, улыбаются в камеру. А это — на даче у её родителей, он приобнимает её за плечи, она прижимается щекой к его груди. Господи, какой же он тут молодой, счастливый...
В прихожей раздался звонок. Виктор вздрогнул, выныривая из омута воспоминаний.
— Витька! — донёсся с улицы голос соседа. — Ты куда запропастился? Обещал помочь с мебелью!
Точно. Он же сам вчера позвонил Михалычу — решил наконец разобраться с хламом в доме.
— Иду! — крикнул он, поднимаясь с колен.
Фотографии так и лежали на полу — осколки прошлой жизни. Виктор постоял над ними, сжимая и разжимая кулаки. Потом решительно наклонился, собрал снимки и сунул обратно в коробку.
— Ну что, сосед, — Михалыч шумно прошёл в дом, — с чего начнём?
Виктор кивнул на шкаф:
— Вот с этого. Только... погоди минутку.
Он отнёс коробку с фотографиями на чердак. Потом достал из кладовки топор:
— Ломать будем. Толку его чинить — рухлядь.
Они проработали весь день. Шкаф разобрали на части, вытащили старый продавленный диван, выкинули два мешка какого-то тряпья. С каждой вынесенной вещью в доме становилось светлее. Или это только казалось?
— Слушай, Вить, — Михалыч присел перекурить, — а я ведь помню, как ты этот шкаф покупал. Таня его выбирала...
— Было да сплыло, — оборвал его Виктор. — Лучше скажи, где сейчас такую же мебель найти можно? Новую.
Михалыч поперхнулся дымом:
— Ты что, ремонт затеял?
— А что такого? — Виктор отвёл глаза. — Надоело как в берлоге жить.
"Живу как в берлоге, и ладно" — всплыли в памяти его собственные слова. Он тогда на скамейке сидел, а рядом Ольга — молчаливая, внимательная. Не осуждала, не жалела... Просто слушала. А потом взяла и принялась яблоню обрезать. И ведь дерево это весной зацвело как молодое...
— Дело хорошее, — Михалыч затушил сигарету. — Только мебель — это ладно. Ты б того... брови подровнял для начала. А то зарос как леший.
— Что?
— Ну, сам посмотри, — сосед достал телефон, включил фронтальную камеру.
Виктор уставился на своё отражение. М-да... Когда он в последний раз в парикмахерской был? Год назад? Два?
— А знаешь что, — он решительно встал, — поехали в город. Заодно и насчёт мебели узнаем.
Вечером, вернувшись домой, он долго стоял посреди пустой комнаты. Непривычно коротко стриженный затылок холодило сквозняком. На полу валялись обрывки обоев, щепки, пыль...
Виктор подошёл к окну. За три года он привык смотреть сквозь грязные стёкла — словно через жёлтую пелену. Взял тряпку, провёл по стеклу. Потом ещё раз, сильнее. В чистом квадрате показались звёзды — колкие, яркие. Совсем как раньше.
Я стояла у знакомой калитки и не верила своим глазам. Два месяца прошло с той встречи, когда мы обрезали яблоню. Тропинка к дому была расчищена, вдоль неё торчали свежевыкрашенные колышки — похоже, Виктор собирался разбить клумбы. Даже краска на веранде облезать перестала — теперь она сияла свежей белизной.
Звонить не пришлось — он сам вышел на стук калитки. И я снова замерла. Передо мной стоял другой человек — подтянутый, в светлой рубашке, аккуратно подстриженный. Только глаза те же — внимательные, с затаённой грустинкой.
— Проходи, — он улыбнулся как-то смущённо. — Только не удивляйся... У меня тут небольшой разгром.
Разгром? Я переступила порог и ахнула. В прихожей пахло свежей краской и почему-то кофе. Солнце било в чистые окна, играло на светлых обоях. Никакого хлама по углам — только ведро с малярными кистями да чехол, прикрывающий новую мебель.
— Ты... ремонт затеял?
— Да вот... — он провёл рукой по волосам — этот жест остался, но теперь в нём было больше смущения, чем нервозности. — Решил начать с чистого листа. Помнишь, ты говорила — пока живёшь, всё можно изменить?
Я кивнула, боясь спугнуть момент. Виктор прошёл на кухню:
— Кофе будешь? Я тут научился варить... По-турецки.
На новенькой плите стояла медная джезва. Рядом — чашки, сахарница... Я села за стол, всё ещё не веря своим глазам.
— А это... — он достал откуда-то коробку, поставил на стол. — Хотел тебе показать.
В коробке были фотографии — те самые, с прежней жизнью. Я невольно отшатнулась:
— Зачем?
— Знаешь, я их на чердак убрал. Думал — выкину. А потом понял — нет, нельзя выкидывать. Это же часть моей жизни. Была такая женщина, Таня. Были десять лет вместе. Было счастье... А потом всё кончилось.
Он помолчал, помешивая кофе:
— Она звонила недавно. Узнала от общих знакомых, что я ремонт затеял. Спрашивала — как я, всё ли в порядке...
— И... что ты ответил? — я затаила дыхание.
— Сказал — всё хорошо. И знаешь что? — он поднял на меня глаза. — Я не соврал. Правда хорошо. Вот только...
Кофе в джезве начал подниматься. Виктор ловко снял её с огня:
— Понимаешь, пока я тут всё переделывал, понял одну вещь. Дом-то я обновил. А вот сердце... — он запнулся. — Боюсь, как бы снова не наделать глупостей. Не хочу больше никого мучить своими старыми ранами.
Я смотрела, как он разливает кофе по чашкам. Руки у него больше не дрожали.
— Знаешь что, Вить, — я придвинула к себе чашку. — Давай договоримся. Я не буду спрашивать, готов ли ты к чему-то новому. А ты просто... продолжай варить кофе. Хорошо?
Он поднял глаза — удивлённые, благодарные. И впервые за всё время улыбнулся по-настоящему:
— Договорились. А ты... придёшь ещё?
— Приду, — я отхлебнула кофе. — Знаешь, у тебя неплохо получается. Только корицы не хватает.
Майское солнце припекало вовсю. Я сидела на корточках у свежевскопанной клумбы, расправляя лепестки только что посаженной петунии. Рядом уже красовались анютины глазки — жёлтые, лиловые, будто детские ладошки тянутся к солнцу.
— Нет, ну ты глянь! — раздался с другого конца двора голос Виктора. — Зацвела всё-таки!
Я обернулась. Он стоял у той самой яблони, которую мы обрезали прошлой осенью. Дерево и правда было усыпано цветами — белыми с розовым, пышными. Пчёлы гудели в ветвях, выписывая в воздухе замысловатые пируэты.
— А ты сомневался, — я поднялась, отряхивая колени. — Между прочим, яблони от хорошего ухода молодеют. Им только шанс дай...
— Как людям, да? — он хитро прищурился.
Я промолчала, пряча улыбку. За эти месяцы Виктор и правда помолодел лет на десять. Морщинки в уголках глаз теперь собирались только когда он смеялся, а смеяться он стал часто.
Он подошёл к забору, провёл рукой по свежевыкрашенным доскам:
— Знаешь, я тут думал... Может, беседку поставить? Вон там, у сирени? Летом вечера тёплые, можно будет чай пить...
— С земляничным вареньем, — подхватила я. — И обязательно...
— ...с корицей, — закончил он за меня. — Я помню.
Наши глаза встретились, и что-то ёкнуло внутри — тёплое, родное. Я торопливо отвела взгляд:
— Ладно, мне пора. Завтра на работу...
— Оль, — он вдруг шагнул ближе. — А может... останешься? На чай. У меня как раз пирог в духовке.
— Ты что, сам испёк? — я недоверчиво подняла брови.
— Ну... — он смущённо кашлянул. — Магазинный. Но духовку я сам включил!
Я рассмеялась. А он вдруг стал серьёзным:
— Знаешь, я тут подумал... Жизнь ведь не только из прошлого состоит. У неё есть удивительное свойство — начинаться заново. Каждый день. Надо только...
— ...дать ей шанс? — договорила я тихо.
Он кивнул. Потом осторожно взял меня за руку:
— Останься. Пожалуйста.
В небе гудел самолёт. Откуда-то с соседней улицы доносилась музыка. А в воздухе плыл запах яблоневого цвета — свежий, пьянящий, как предчувствие счастья.
— Знаешь что, — я легонько сжала его ладонь. — Давай сначала пирог попробуем. А потом решим, что с этой беседкой делать. Я, между прочим, тоже кое-что в строительстве понимаю...
Он улыбнулся — светло, счастливо. И мы пошли к дому, где в духовке томился магазинный пирог, наполняя воздух уютным домашним теплом.
Я знала — этот вечер станет началом чего-то нового. Для нас обоих.
