Мне всегда казалось, что запах свежеиспечённых пирожков способен творить чудеса. Помню, в детстве, стоило маме достать из духовки противень с румяной выпечкой, как все обиды и ссоры забывались сами собой. Но сегодня даже этот волшебный аромат не мог развеять напряжение, повисшее в воздухе.
Я смотрел, как мама суетится на кухне, то и дело бросая быстрые взгляды на Марину, сидевшую за столом. Моя жена старательно нарезала салат, и её точные, аккуратные движения выдавали внутреннее напряжение.
– Дима, сынок, – мама поставила на стол очередное блюдо, – помнишь, как ты любил мои котлеты? Каждый день просил приготовить. А теперь... – она сделала паузу, многозначительно взглянув на Марину, – наверное, совсем другая еда нравится.
Марина на секунду замерла, нож застыл над помидором. Я видел, как дрогнули её пальцы, но голос остался спокойным:
– Елена Николаевна, Дима очень тепло отзывается о вашей кухне. Я, правда, готовлю реже – работа отнимает много времени...
– Ах, работа! – мама всплеснула руками, и я поморщился, узнавая этот тон. – Конечно, современные женщины все такие занятые. А мы в своё время и работали, и детей растили, и мужа берегли. Помню, отец твой, Димочка, как бы ни устал, всегда знал – дома его ждёт горячий ужин...
– Мам, давай лучше о другом поговорим, – я попытался перевести разговор. – Вот, кстати, про работу – у нас новый проект намечается...
Но мама словно не слышала:
– И кофточка у тебя, Мариночка, такая... деловая. В наше время жёны старались дома быть помягче, поженственнее. Хотя, конечно, у каждого свои приоритеты...
Я видел, как Марина сжала губы, но промолчала, только ниже склонилась над салатом. Ужин продолжался в том же духе – мама рассыпала шпильки, Марина сдержанно отмалчивалась, а я метался между ними, пытаясь разрядить атмосферу неуклюжими шутками.
Когда мы встали из-за стола, я был опустошён и выжат, словно после тяжёлого рабочего дня. Марина начала собирать посуду, но мама мягко отстранила её:
– Оставь, милая, я сама. Ты же устала... на работе.
Последние слова прозвучали как обвинение. Марина неловко одёрнула ту самую "деловую" кофточку и отошла к окну. А мама вдруг придержала меня за локоть, когда я хотел последовать за женой:
– Димочка, задержись на минутку.
Её голос стал непривычно тихим, почти жалобным:
– Сынок, ты совсем перестал со мной советоваться. Раньше ты не делал ничего без моего одобрения. А теперь...
Я смотрел на её поникшие плечи, на руки, всё ещё держащие полотенце, и внутри что-то сжималось. Да, раньше я всегда спрашивал её мнение – о работе, о друзьях, обо всём на свете. Но ведь это было... раньше.
– Мам, я же не могу всю жизнь...
– Конечно-конечно, – она быстро отвернулась к раковине, – ты теперь взрослый, самостоятельный. У тебя своя семья...
В этот момент из комнаты донёсся звонок телефона Марины – рабочий, я узнал мелодию. Мама вздрогнула, словно от удара, и принялась с преувеличенным усердием тереть тарелку.
Я стоял, глядя на её ссутулившуюся спину, и чувствовал себя предателем. Но разве я предал? Разве любовь к жене умаляет любовь к матери? Почему нельзя просто...
Мысль оборвалась – Марина заглянула на кухню:
– Дим, нам пора. Завтра рано вставать...
– Да-да, конечно, – засуетилась мама, – идите, отдыхайте. Может, в воскресенье заглянете?
Марина промолчала, предоставив отвечать мне. А я... я просто кивнул, чувствуя, как узел в груди затягивается всё туже.
Уже в машине Марина тихо спросила:
– Может, стоило остаться, помочь ей с посудой?
– Ты же слышала – она сама хотела...
– Знаю. Просто... – она не договорила, глядя в темноту за окном.
А я думал о том, что мамины пирожки больше не творят чудес. И от этой мысли становилось горько, будто в душе поселилась маленькая, но незаживающая рана.
***
Дверной звонок всегда звучал как-то особенно в маминой квартире – протяжно и требовательно. Я помнил этот звук с детства, когда прибегал домой из школы. Сейчас, стоя на знакомой площадке, я почему-то медлил, прежде чем нажать кнопку.
Мама открыла почти сразу, будто ждала у двери. Её лицо просветлело, но тут же чуть померкло:
– А Марина? – спросила она вместо приветствия, выглядывая в подъезд за моей спиной.
– Она на работе сегодня, мам. Проект важный...
– Ах, ну конечно, – мама поджала губы, пропуская меня в квартиру. – Работа, работа... Слишком важная, чтобы навестить свекровь. Я же не прошу каждый день приходить, но хоть раз в неделю...
Я разувался, чувствуя, как раздражение уже начинает подниматься где-то внутри. Господи, неужели нельзя хотя бы пять минут...
– Мам, у неё правда сейчас сложный период. Новый проект, большая ответственность...
– А у меня, значит, лёгкий период? – мама резко развернулась в коридоре. – Я тут одна, целыми днями одна. Невестка, видите ли, считает себя слишком важной персоной, чтобы просто зайти к старухе...
– Перестань! – я почувствовал, как голос предательски дрогнул. – Никто так не считает. Просто у всех свой ритм жизни. Марина не привыкла к таким частым визитам, как у нас в семье. У них было иначе...
– У них! – мама всплеснула руками. – Вот именно что у них! А ты уже и забыл, как у нас было? Как мы жили, как я тебя растила? Помнишь, как в девятом классе ты заболел воспалением лёгких? Кто ночами не спал у твоей кровати? А когда институт выбирали? Кто все варианты обзвонил, все справочники изучил?
Она говорила, постепенно повышая голос, и каждое слово било, словно молотком по наковальне:
– Ты снова защищаешь её? А кто защитит меня? Разве я этого заслуживаю после всего, что я для тебя сделала?
Что-то оборвалось внутри. Все эти годы заботы, любви, самопожертвования вдруг показались тяжёлыми гирями, тянущими на дно. Я любил маму – всегда любил и буду любить. Но сейчас...
– Мама, – мой голос звучал неожиданно твёрдо, – прекрати. Ты делаешь всё, чтобы мы не могли ужиться. Я люблю тебя, но я не ребёнок!
Она отшатнулась, словно я её ударил. В глазах мелькнуло что-то – обида? боль? страх? – и тут же сменилось гневом:
– Вот значит как... – она медленно опустилась на банкетку в прихожей. – Вот до чего дошло. Родная мать теперь помеха. А я ведь... я ведь только хотела...
Голос её сорвался, плечи задрожали. Я рванулся к ней, но она выставила руку, останавливая меня:
– Не надо. Иди. У тебя теперь своя жизнь, своя семья. А я... я справлюсь. Я всегда справлялась.
– Мама...
– Иди, – она не смотрела на меня, невидящим взглядом уставившись в стену. – Раз уж я такая плохая мать, что даже сына не могу видеть счастливым...
– Прекрати манипулировать! – слова вырвались прежде, чем я успел их остановить.
В прихожей повисла звенящая тишина. Только тиканье старых часов – тех самых, что висели здесь всё моё детство – размеряло бесконечные секунды.
– Манипулировать... – эхом отозвалась мама. – Вот как это теперь называется. Материнская любовь – это манипуляция...
Я стоял, глядя на её поникшую фигуру, и чувствовал себя последним негодяем. Но внутри что-то кричало, билось, требовало выхода – годами копившаяся усталость от этой удушающей заботы, от необходимости всегда быть благодарным, всегда соответствовать...
– Я пойду, – тихо сказал я. – Позвоню вечером.
Она не ответила. Даже не шевельнулась.
Уже на лестнице я достал телефон, набрал Марину. Она ответила после первого гудка:
– Дим? Как всё прошло?
– Плохо, – я прислонился к стене, чувствуя дикую усталость. – Всё очень плохо.
– Хочешь, я приеду? Возьму отгул...
– Нет, – я покачал головой, хотя она не могла этого видеть. – Сейчас будет только хуже. Знаешь... может, устроим ужин? Втроём. Попробуем поговорить спокойно.
В трубке повисла пауза.
– Ты уверен?
Нет, я не был уверен. Совершенно не был. Но что-то же надо было делать с этим замкнутым кругом обид и претензий.
– Да. В субботу. Я сам всё организую.
– Хорошо, – в её голосе слышалось сомнение, но она не стала спорить. – Люблю тебя.
– И я тебя.
Я нажал отбой и ещё несколько минут стоял на лестнице, глядя на знакомую с детства трещину на стене. Она всегда напоминала мне молнию. Когда-то я придумывал про неё разные истории – про волшебников, про супергероев, про таинственные порталы в другие миры...
Сейчас мне больше всего хотелось, чтобы такой портал существовал на самом деле. Чтобы можно было шагнуть в него и оказаться там, где все проблемы уже решены, где самые родные люди не рвут друг другу сердца, где любовь не превращается в кандалы...
***
Ресторан я выбрал небольшой, почти домашний – уютные столики, приглушённый свет, негромкая музыка. Решил, что нейтральная территория поможет избежать лишнего напряжения. Мама, конечно, сначала воспротивилась: "Что это ещё за новости – родную мать в ресторан приглашать? Будто я не могу ужин приготовить..." Но я настоял.
Сейчас, глядя, как она придирчиво изучает меню, я начинал сомневаться в своём решении. Марина сидела напротив, рассеянно помешивая ложечкой нетронутый чай. Между ними словно натянулась невидимая струна – тонкая, звенящая, готовая лопнуть от малейшего прикосновения.
– Салат "Оливье" здесь совсем не такой, как нужно, – мама отложила меню с явным неодобрением. – Я по составу вижу. Разве можно класть консервированную морковь? В приличном доме всегда свежую варят...
– Мам, – я попытался улыбнуться, – давай просто поужинаем. Без критики.
– А я разве критикую? – она вскинула брови. – Я просто говорю, как правильно. Вот раньше, когда я готовила...
– Елена Николаевна, – Марина наконец подняла глаза от чашки, – давайте действительно просто поужинаем. Как семья.
– Семья? – мама издала короткий смешок. – Интересно ты понимаешь семью, девочка. Семья – это когда все вместе, когда традиции чтут, когда старших уважают. А ты... – она сделала паузу, словно собираясь с силами. – Ты просто методично рушишь всё, что у нас было.
– Мама! – я повысил голос, чувствуя, как внутри всё обрывается.
– Нет, сынок, дай договорить! – она подалась вперёд, и я увидел, как дрожат её руки. – Вот смотри: раньше мы каждое воскресенье вместе обедали – где теперь эти обеды? Раньше ты звонил каждый вечер – теперь хорошо если раз в неделю. Раньше...
– А вы не думали, – голос Марины звучал обманчиво спокойно, но я-то знал этот тон, – что ваш сын просто вырос? Что у него своя жизнь, свои планы, свои желания?
– Ах, ты теперь будешь меня учить? – мама побледнела. – Ты, которая только и умеет, что работать да командовать? Может, расскажешь, как воспитывать сына, которого я растила двадцать семь лет?
– Я не вмешиваюсь в ваши отношения, – Марина резко отодвинула чашку. – Но у меня тоже есть свои границы. И я не позволю...
– Границы! – мама почти выкрикнула это слово. – Всё-то у вас теперь границы! А любовь? А уважение? А то, что мать одна остаётся – это как, тоже в ваши границы не вписывается?
Я видел, как официантка за соседним столиком замерла с подносом, как обернулись другие посетители. Видел, как побелели пальцы Марины, стиснувшие салфетку. Видел слёзы, навернувшиеся на мамины глаза.
И что-то оборвалось внутри.
Я медленно поднялся. В воздухе повисла звенящая тишина. Они безмолвно смотрели на меня снизу вверх. Глаза выдавали тревогу. Они обе были такие разные и такие одинаково несчастные.
– Я больше не могу и не стану это слушать, – мой голос звучал как чужой. – Если вы не начнёте говорить друг с другом как взрослые люди, я буду вынужден держаться подальше. От обеих.
Мама охнула, как от удара. Марина дёрнулась, словно хотела встать, но осталась сидеть.
– Дима... – начали они одновременно.
Но я уже шёл к выходу, чувствуя спиной их взгляды. В ушах шумело, перед глазами всё плыло, словно в тумане. Швейцар услужливо распахнул дверь, и прохладный вечерний воздух ударил в лицо.
Я почти бегом дошёл до машины, рухнул на сиденье. Руки тряслись так, что я не сразу попал ключом в замок зажигания.
"Вот и всё", – стучало в висках. – "Вот и всё..."
Телефон в кармане завибрировал. Потом ещё раз. И ещё. Я не стал смотреть, кто звонит. Завёл мотор и вырулил со стоянки, стараясь не смотреть на освещённые окна ресторана.
Где-то там, за этими окнами, осталась мама, наверняка уже плачущая в голос. И Марина – бледная, растерянная, возможно, впервые в жизни не знающая, что делать дальше.
А я... я просто не мог больше быть между ними. Не мог разрываться, не мог каждый день выбирать, кого предать.
Навигатор услужливо предлагал маршрут домой, но я свернул в противоположную сторону. Куда угодно, лишь бы подальше от этого вечера, от слёз, от обвинений, от необходимости быть вечно виноватым...
Где-то в городе, за сотней зажжённых окон, жили другие семьи. Счастливые? Несчастные? Научившиеся слушать и принимать друг друга? Или так же воюющие за право быть любимыми?
Светофор мигнул жёлтым и зажёг красный. Я остановился, глядя, как по лобовому стеклу ползут капли начинающегося дождя.
"Господи," – подумал я, – "неужели нельзя просто любить друг друга, без условий, без претензий, без этой удушающей собственнической хватки?"
Телефон снова завибрировал. А потом ещё раз – пришло сообщение.
Я знал, что рано или поздно придётся вернуться. Придётся говорить, решать, искать выход. Но сейчас... сейчас мне нужно было просто дышать. Просто ехать по пустынным улицам, пока дождь смывает все слова, все обиды, всю боль этого вечера.
Зажёгся зелёный, и я тронулся с места, чувствуя странную пустоту внутри. Будто что-то оборвалось – или освободилось?..
***
В ресторане повисла тяжёлая тишина. Стук каблуков Димы давно затих в коридоре, а они всё сидели, не глядя друг на друга. Где-то на кухне звякала посуда, из колонок лилась приглушённая музыка, а за соседними столиками негромко переговаривались посетители, стараясь не смотреть в их сторону.
Елена Николаевна достала из сумочки платок, промокнула глаза. Руки дрожали. Марина механически расправляла и без того идеально ровную салфетку, снова и снова проводя по сгибам.
– Он никогда... – голос Елены Николаевны прервался. – Никогда раньше так не уходил.
Марина подняла глаза. Женщина напротив казалась вдруг очень старой и бесконечно усталой. Куда делась её всегдашняя неприступность? Где тот командный тон, от которого Марина каждый раз внутренне съёживалась?
– Знаете, – Марина сама удивилась твёрдости своего голоса, – я ведь тоже боюсь.
– Ты? – Елена Николаевна посмотрела с недоверием. – Чего тебе бояться? У тебя вся жизнь впереди, карьера, муж...
– Что однажды Дима встанет перед выбором, – Марина сцепила пальцы, чтобы унять дрожь. – И что... что я его потеряю.
– Глупости, – Елена Николаевна махнула рукой, но как-то неуверенно. – Он же любит тебя.
– Как и вас.
Они снова замолчали. За окном сгущались сумерки, официантка неслышно зажгла свечу на их столике. Пламя заколебалось, отбрасывая причудливые тени на белоснежную скатерть.
– Я просто боюсь остаться одна, – слова Елены Николаевны прозвучали так тихо, что Марина едва их расслышала. – Мне кажется, что с каждым днём ты всё больше отдаляешь его от меня. У вас своя жизнь, свои планы... А что остаётся мне? Сидеть в четырёх стенах и ждать, когда сын соизволит навестить старую мать?
– Я не хочу забрать его у вас, – Марина почувствовала, как к горлу подступает комок. – Честное слово, не хочу. Я хочу... я хочу, чтобы у нас была дружная семья. Но я не могу, если меня не принимают. Если каждое моё слово, каждый жест воспринимается в штыки.
Елена Николаевна вдруг подалась вперёд:
– А ты знаешь, что он в детстве боялся темноты? Приходилось всю ночь свет в коридоре оставлять...
– Нет, – Марина невольно улыбнулась. – Он не рассказывал.
– И как однажды потерялся в парке? Ему было пять... Господи, я чуть с ума не сошла, пока его искали. А он, представляешь, уснул под кустом сирени! Говорит: "Мам, я устал тебя ждать и решил поспать..."
Марина поймала себя на том, что слушает с искренним интересом. Она вдруг поняла – за все эти годы они ни разу по-настоящему не разговаривали. Только колкости, только претензии, только бесконечная борьба за место в жизни Димы.
– А вы знаете, – она решилась, – что он до сих пор спит со словарём под подушкой, когда готовится к важным переговорам? Говорит, так лучше запоминается...
– Правда? – Елена Николаевна рассмеялась, и её лицо вдруг помолодело лет на десять. – Боже мой, а ведь в школе он точно так же делал перед контрольными!
Свеча на столе горела ровно, отражаясь тёплыми бликами в их глазах. Официантка, проходя мимо, услышала негромкий смех и удивлённо обернулась – неужели это те самые женщины, что полчаса назад готовы были вцепиться друг другу в волосы?
– Мне кажется, – осторожно начала Марина, – нам нужны какие-то... правила. Чтобы не повторять старых ошибок.
Елена Николаевна медленно кивнула:
– Какие правила?
– Например... Я обещаю не планировать важные семейные события, не посоветовавшись с вами. А вы...
– А я не буду критиковать твою работу, – Елена Николаевна вздохнула. – И буду предупреждать, когда собираюсь зайти. Согласна, иногда я бываю... настойчивой.
– И мы все будем помнить, – Марина почувствовала, как теплеет что-то в груди, – что любим одного и того же человека. И что его счастье – это наше общее дело.
Елена Николаевна неожиданно протянула руку через стол и накрыла ею ладонь Марины:
– Знаешь, а ведь я всегда мечтала о дочке...
Марина сжала её пальцы, чувствуя, как по щекам катятся слёзы:
– А я так скучаю по маме... Она умерла, когда мне было шестнадцать.
– Господи, девочка...
Они сидели, держась за руки, а свеча между ними горела всё так же ровно и спокойно. За окном совсем стемнело, и огни города расцветали, как звёзды.
Телефон Марины завибрировал – пришло сообщение от Димы: "Всё в порядке?"
Она показала экран Елене Николаевне. Та улыбнулась – впервые за вечер открыто и тепло:
– Напиши ему... напиши, что мы ждём его дома. У меня. Я сделаю его любимый пирог с капустой, а ты... ты расскажешь мне ещё что-нибудь о нём. О том Диме, которого я ещё не знаю.
Марина кивнула, смаргивая слёзы. "Всё хорошо", – набрала она. – "Возвращайся. Мы тебя ждём. Обе".
***
Дорогие читатели, как Вы думаете, могла бы таким же образом разрешиться ситуация в реальной жизни или считаете, что таких чудес не бывает и такое не могло бы произойти никогда?
Поделитесь своим мнением о рассказе пожалуйста. Давайте обсудим?
А сегодня на канале выйдет ещё одна интересная история!
Поэтому очень прошу поддержать лайком 👍 и подписаться на канал, чтобы прочитать её первыми и ничего не пропустить.
-----------------
Вот ещё одна захватывающая история: