Путь Антона Павловича Чехова на Сахалин прошел через Сибирь. В его письмах родных и путевым очеркам встречаем и упоминания о чае.
МАРШРУТ
Путешествие Антона Павловича Чехова на Сахалин в 1890 году было долгим и сложным. Он выехал на поезде 21 апреля (3 мая по новому стилю) из Москвы и добрался до Ярославля, где сел на пароход, направлявшийся в Казань. В Казани 23 апреля (5 мая) он пересел на пароход, который через пять дней по Волге, а затем по Каме доставил его в Пермь. Навигации по сибирским рекам нужно было ждать почти месяц, поэтому было принято решение ехать по дорогам. И 2 мая (15 мая) писатель сел в Перми в поезд до Тюмени. Сибирь встретила неприветливо: холод, резкий ветер, дождь, разливы рек (Иртыша, Оби, Томи), что заставляли менять повозку на лодку, делать остановки, порой рисковать жизнью. С 4 (16 мая) по 8 июля (20 июля) Чехов побывает в Ишиме, Каинске, (современный Куйбышев), Томске, Мариинске, Ачинске, Красноярске, Иркутске, переплывет Байкал, проедет Верхне- Удинск (современный Улан-Удэ), заночует в Нерчинске, сделает остановку на реке Амур, куда доставит его пароход, в Благовещенске пересядет на новый пароход, остановится в китайском городе Айгун, побывает в Хабаровске. Поездка на пароходе до Сахалина заняла три дня: 11 июля (23 июля) Чехов прибыл в село Александровское (современный город Александровск-Сахалинский).
НА ПАРОХОДЕ ИЗ КАЗАНИ В ПЕРМЬ
Выдержка из письма Чехова родным. «Плыву по Каме, но местности определить не могу; кажется, около Чистополя... Сижу в рубке, где за столом сидят всякого звания люди, и слушаю разговоры, спрашивая себя: «Не пора ли вам чай пить?» Если б моя воля, то от утра до ночи только бы и делал, что ел; так как денег на целодневную еду нет, то сплю и паки сплю. На палубу не выхожу – холодно. По ночам идет дождь, а днем дует неприятный ветер... Нехорошо, что я не догадался сшить себе мешочек для чая и сахара. Приходится требовать стаканами, что и невыгодно и скучно. Хотел сегодня утром купить в Казани чаю и сахару, да проспал».
Брат писателя, Михаил Павлович, вспоминал. «Отправляясь в такой дальний путь Антон Павлович и все мы были очень непрактичны. Я, например, купил ему в дорогу отличный, но громоздкий чемодан, тогда как следовало захватить с собой кожаный, мягкий и плоский, чтобы можно было на нем в тарантасе лежать. Нужно было взять с собою чаю, сахару, консервов, – всего этого в Сибири тогда нельзя было достать. Необходимо было захватить с собою лишние валенки или, наконец, те, которые им были взяты с собою, предварительно обсоюзить кожей. Но всего этого мы не сделали».
КРАСНЫЙ ЯР – ТОМСК
Из письма родным. «Вообще народ здесь хороший, добрый и с прекрасными традициями. Комнаты у них убраны просто, но чисто, с претензией на роскошь; постели мягкие, все пуховики и большие подушки, полы выкрашены или устланы самоделковыми холщовыми коврами. Это объясняется, конечно, зажиточностью, тем, что семья имеет надел из 16 десятин чернозема и что на этом черноземе растет хорошая пшеница (пшеничная мука стоит здесь 30 коп. за пуд). Но не все можно объяснить зажиточностью и сытостью, нужно уделить кое-что и манере жить... Правда, одна старуха, подавая мне чайную ложку, вытерла ее о себя, но зато вас не посадят пить чай без скатерти... Хлеб пекут здесь превкуснейший; я в первые дни объедался им. Вкусны и пироги, и блины, и оладьи, и калачи... Блины тонки... Чай здесь пьют кирпичный. Это настой из шалфея и тараканов – так по вкусу, а по цвету – не чай, а матрасинское вино (так Чехов называл плохое столовое вино). Кстати сказать, я взял с собою из Екатеринбурга ¼ фунта чаю, 5 фунтов сахару и 3 лимона. Чаю не хватило, а купить негде. В паршивых городках даже чиновники пьют кирпичный чай и самые лучшие магазины не держат чая дороже 1 р. 50 к. за фунт. Пришлось пить шалфей».
В этом же письме – настоящий гимн чаю в дороге. «Утром часов в 5-6 чаепитие в избе. Чай в дороге – это истинное благодеяние. Теперь я знаю ему цену и пью его с остервенением... Он согревает, разгоняет сон, при нем съедаешь много хлеба, а хлеб за отсутствием другой еды должен съедаться в большом количестве; оттого-то крестьяне едят так много хлеба и хлебного».
Писатель «пил чай и разговаривал с бабами, которые здесь толковы, чадолюбивы, сердобольны, трудолюбивы». Детей, писал Чехов, «не держат в строгости; их балуют; дети спят на мягком, сколько угодно, пьют чай и едят вместе с мужиками...».
«Утром не захотели везти на пароме: ветер. Пришлось плыть на лодке. Плыву через реку, а дождь хлещет, ветер дует, багаж мокнет... На берегу целый час сидел на чемодане и ждал, когда из деревни приедут лошади. Помню, взбираться на берег было очень скользко. В деревне грелся и пил чай».
«12 мая мне не дали лошадей, сказавши, что ехать нельзя, так как Обь разлилась и залила все луга. Мне посоветовали: «Вы поезжайте в сторону от тракта до Красного Яра; там на лодке проедете верст 12 до Дубровина, а в Дубровине вам дадут почтовых лошадей...» Поехал я на вольных в Красный Яр. Приезжаю утром. Говорят, что лодка есть, но нужно немного подождать, так как дедушка послал на ней в Дубровино работника, который повез заседателева писаря. Ладно, подождем... Проходит час, другой, третий... Наступает полдень, потом вечер... Аллах керим, сколько чаю я выпил, сколько хлеба съел, сколько мыслей передумал! А как много я спал! Наступает ночь, а лодки все нет... Наступает раннее утро... Наконец в 9 часов возвращается работник. Слава небесам, плывем!»
Этот же эпизод Чехов повторил в путевых очерках «Из Сибири», которые публиковались во время его путешествия в петербургской ежедневной газете «Новое время».
«Наказание с этим разливом! В Колывани мне не дают почтовых лошадей; говорят, что по берегу Оби затопило луга, нельзя ехать. Задержали даже почту и ждут насчет ее особого распоряжения. Станционный писарь советует мне ехать на вольных в какой-то Вьюн, а оттуда в Красный Яр; из Красного Яра меня повезут верст 12 на лодке в Дубровино, и там уж мне дадут почтовых лошадей. Так и делаю: еду во Вьюн, потом в Красный Яр...
Привозят меня к мужику Андрею, у которого есть лодка.
– Есть лодка, есть! – говорит Андрей, мужик лет 50, худощавый, с русой бородкой.
– Есть лодка! Рано утром она повезла в Дубровино заседателева писаря и скоро будет назад. Вы подождите и пока чайку покушайте.
Пью чай, потом взбираюсь на гору из пуховиков и подушек... Просыпаюсь, спрашиваю про лодку – не вернулась еще. В горнице, чтоб не было холодно, бабы затопили печь и кстати, заодно, пекут хлеб. Горница нагрелась, и хлеб уж испекся, а лодки все еще нет.
– Парня ненадежного послали! – вздыхает хозяин, покачивая головой. – Неповоротливый, как баба, должно, ветра испугался и не едет. Ишь ведь какой ветер! Ты бы, барин, еще чайку покушал, что ли? Небось тоскливо тебе?
... После полудня к хозяину приезжает очень высокий и очень толстый мужик ... Зовут его Петром Петровичем. Живет он в соседнем селе... Хозяин и гость садятся пить чай. Молодая бабенка, жена хозяйского сына, подает им чай на подносе и низко кланяется, они берут чашки и молча пьют. В стороне, около печки, кипит самовар. Я опять лезу на гору из пуховиков и подушек, лежу и читаю, потом спускаюсь вниз и пишу; проходит много времени, очень много, а бабенка все еще кланяется, и хозяин с гостем все еще пьют чай».
НА ТРАКТЕ МЕЖДУ АЧИНСКОМ И КРАСНОЯРСКОМ
Участок Сибирского тракта между Ачинском и Красноярском отличался особенно плохой дорогой. Это расстояние в 22 версты называли Козулькой и «пугали им на каждой станции, начиная с Томска». И вот на Козульке Чехову повстречался чайный обоз. «Возов сорок с чайными цибиками тянется по самой насыпи... Колеса наполовину спрятались в глубоких колеях, тощие лошаденки вытягивают шеи... Около возов идут возчики; вытаскивая ноги из грязи и помогая лошадям, они давно уже выбились из сил... Вот часть обоза остановилась. Что такое? У одного из возов сломалось колесо... Нет, уж лучше не смотреть!»